Классов было несколько. И те, где из-под палки учились дети-заложники, и те, где осваивали новые буквы купеческие сыновья, и те, куда брали смышленых детишек из бедноты. В школе их сытно кормили, а если не учишься, гнали прочь без всякой жалости. Сыновья рыбаков, рудокопов и горшечников учились с таким пылом, что господа наставники нарадоваться не могли. А родители не могли нарадоваться, видя пухлые щеки своих отроков, такие непривычные в семьях черни.
— Надо догонять остальных, — бормотала Феано, забрасывая кашу в жадный рот сына. — Не хочу с этими олухами в одном классе сидеть. Вот ведь дурни! Просто же все. Цифр всего десять, а букв — два десятка с половиной. Что там запоминать-то! Ты попробуй рисунок на платке запомнить, а потом выткать. Вот бы я посмотрела на них. Ненавижу ткать! И вязать тоже ненавижу. И как госпожа этим целый день занимается? Не понимаю ее.
Надо сказать, отношения с хозяйкой дворца у нее как-то сразу не заладились. Когда ее привели сюда из порта с запиской от господина и отправили на женскую половину, то Феано даже удивилась. Царица Креуса смотрела на нее с таким ужасом, исказившем ее пухлое личико, что немало смутила гостью. Неужели узнала? А от кого? Феано не дура. Она, пока плыла сюда, ни одной живой душе о том случае не говорила. Некому рассказать жене господина, что она спала с ее мужем. В этом Феано была уверена совершенно, а потому причину такой реакции понять не могла.
Поразмыслив, она решила быть осторожнее: друзей не заводить, а подруг тем паче. Она сосредоточится на том, что господин считал важным: на буквах и цифрах. Если он считает так, то кто она такая, чтобы думать иначе. Да если он будет пить по утрам морскую воду, то она, Феано, выпьет целое ведро и даже не поморщится. Что-то ей подсказывало, что не домовитая, покладистая Креуса нужна такому, как царь Эней. Вовсе нет. Не может эта глупая баба, день-деньской сидящая у ткацкого станка и на пальцах считающая горшки с маслом, быть настоящей женой такому человеку. Креуса нелюбопытна до того, что Феано удивляться устала. Царица даже толком не знает, что творится за пределами акрополя. Границы ее интересов проходят по стенам дворца.
А вот сама Феано любопытна до невозможности, ведь мир вокруг оказался так огромен и интересен. В порт каждый день приходят новые корабли со всех концов Великого моря. На рынке множество свежих сплетен. А еще на остром мысе недалеко от порта на глазах растет маяк и статуя бога Поседао, которую возводит чудной египтянин, повадившийся колотить палкой каменщиков-амореев. Он поливает их такой затейливой бранью, что там частенько собираются матросы и слушают, открыв рот и впитывая музыку слов, пришедших на острова из центра мира.
Теперь Феано знала точно, чего хочет. Ведь в микенском дворце она слышала немало о тех порядках, что приняты на востоке. Там женщины не сидят затворницами, как здесь, в захолустной Аххияве. Они владеют имуществом, подобно мужам, а уж царицы хеттов и вовсе имеют настоящую власть. У них даже чиновники свои есть, и собственная печать. Они пишут другим владыкам и отдают приказы тысячам людей. Вот и она тоже хочет так.
— Трижды три, — бормотала она, поглядывая на лист папируса. — Девять! Трижды четыре… один и два. Забыла!
Она посчитала собственные пальцы, нашла целый десяток, потом загнула еще два пальца и радостно воскликнула.
— Двенадцать! Дюжина! Вот я глупая. Я же знаю, что три раза по четыре — это дюжина. Трижды пять… Дюжина и еще три. Это две руки пальцев и еще одна рука. Пятнадцать же! Мегапенф, радость моя. Твоя мама знает, что молодость и красота не вечны. Маме нужно устраивать свою жизнь. На твоего отца надежда слабая. Он у нас тот еще кобель, а Спарта та еще дыра. Мамочке здесь нравится. Только вот дворец маловат. Она хочет себе побольше. Как в Микенах.
Феано задумалась ненадолго, а потом ее лицо озарила улыбка.
— Мама — вот что сделает, сыночек! Совсем скоро в Трою пойдет корабль с сушеной рыбой и жалованием воинам. Мама в лепешку расшибется, но напишет письмо своему господину. Вот он удивится-то! Его жена точно так не сумеет.
В то же самое время. Лемнос.
Изрезанный скалистыми бухтами берег острова встретил нас паникой и суетой. Люди, видя с холмов мой флот, бежали за крепостные стены и уводили скотину в горы. Городок, спрятанный в глубоком заливе, который, свою очередь, прятался еще в одном заливе, как в матрешке, с борта корабля не виден вовсе. В этом и есть прелесть жизни на островах Эгейского моря. Ты смотришь прямо на то самое проклятое пиратское гнездо, но найти его не можешь, даже проплывая мимо. Для этого нужно сунуть свой нос в каждую бухту, которых тут без счета, и попутно умудриться сохранить в целости днище своего корабля. Ведь здешние воды усеяны острыми скалами, ведущими собственную охоту на кормчих, пришедших сюда впервые. К счастью, со мной был Палинур, который море у берегов Вилусы знал как свои пять пальцев. А уж на Лемносе он и вовсе бывал множество раз. Он здесь даже ночью найдет путь, если понадобится.
Лемнос большой, в разы больше Сифноса. Он населен пеласгами, которых еще не прогнали вездесущие ахейцы, но власть микенских царей тут признают. Вот, даже торгуют с ними, обеспечивая продовольствием и вином. Сотни людей вывезены сюда для продажи, многие таланты меди и бронзы, ткани, одежда и даже мебель. Лемносцы не пошли воевать, но нажиться на этой войне смогли.
— Абарис! — скомандовал я, разглядывая убогую крепостцу без башен, зубцов и каких-либо иных фортификационных изысков. Серьезная твердыня для здешних мест. — Камнеметы ставьте и рогатки у ворот. Чтобы муха не выскочила.
— А гонца не будем посылать? — удивился тот.
— Сами пришлют, — махнул я рукой. — Лучше день пострелять, чем неделю уговаривать.
Сценарий у нас уже был отработан, и вскоре ошалевшие горожане, непривычные к потоку камней, летящих с неба, запросили переговоры. У них и выбора не было. В столице (если можно было так назвать это селение на холме), жило людей примерно столько же, сколько привел сюда я. А постные физиономии уважаемых людей свидетельствовали, что о сопротивлении они особенно и не помышляли. На всем немалом острове живет тысяч пять народу, из которых едва ли десятая часть способна взять в руки копье. И три четверти из этих людей прячется в горах и наблюдает за нами прямо сейчас, не слишком-то желая получить свою порцию железа. Им незачем воевать с нами. Мы их не трогаем, и они не трогают нас. Люди тут торговые, прагматичные, и отморозков по типу Портоса, который говорил «я дерусь, потому что дерусь» немного. Такие редко доживают до цветущего возраста, получая свое еще в юности.
— Царь Евн вопрошает тебя, чужеземец, — патетически выпятил грудь белобородый старец в грязноватом хитоне. — Зачем ты пришел, не убоявшись гнева повелителя Аххиявы? Разве ты не знаешь, что мой царь — сын ему?
— Да плевать я хотел и на повелителя Аххиявы, и на твоего Евна, — честно признался я. — У вас времени до заката. Вы отдаете всех пленников, что наменяли в ахейском лагере, всю медь, всю бронзу и олово. Даете ткани на сто хитонов, две тысячи мешков зерна, сто кувшинов масла, триста баранов и двести кувшинов вина. Царь Евн признает себя моим сыном и отдает мне всю свою казну.
— А если мы не согласимся? — озадаченно посмотрел на меня старец, слегка удивленный размером моих притязаний.
— Если не согласитесь, то завтра до полудня я зайду в город, и тогда живые позавидуют мертвым, — равнодушно пожал я плечами. — Вы даете еду ахейцам, которые разоряют мою страну. Так почему я должен жалеть вас? За то, что вы сотворили, вашим женщинам светит рабский рынок, а вам самим — смерть от железа.
— Да что мы сделали такого? — возмущенно посмотрел на меня старик. — Мы просто торгуем! За что ты хочешь нас покарать, царь?
— Вы встали не на ту сторону в чужой войне, — похлопал я его по плечу. — И теперь вам придется за это заплатить. Возвращайся, уважаемый, и передай своему царю то, что я тебе только что сказал. Либо он платит мне дань, либо я возьму город и все, что в нем есть. Иди, разговор окончен.
— Они не станут платить столько, — озадаченно посмотрел на меня Абарис. — Это слишком много.
— На то и был весь расчет, — признался я. — Здешнего царька надо пустить под нож. Он слишком верно служит Агамемнону, я не могу оставить его у себя за спиной. Готовьте таран, на рассвете пойдем на штурм.
Свое обещание я выполнил, и вскоре смотрел на несколько сотен человек, которые понуро ожидали решения своей участи. Мужчины погибли почти все, а те, что сдались, были изранены. Женщин, стариков и детей согнали в кучу на площади. Я ходил вдоль рядов уцелевших, пытливо вглядываясь в испуганные лица.
— Ты! — увидел я давешнего посла. — Как твое имя?
— Холайе, — ответил он, но, заметив, что я хмурюсь, тут же исправился. — Холайе, господин.
— То-то же! Ты назначаешься архонтом этого острова, Холайе, — я жестом приказал ему встать. — Ты выплатишь ту дань, что я назвал, и тогда я пощажу этих людей.
— Спасибо, спасибо, господин, — униженно кланялся старик. — Всех богов молить будем за вас. Мы недавно царевича Ликаона обратно в Трою отослали. Его Ахиллес пленил и нашим купцам продал.
— Выкуп получили за него, — понимающе усмехнулся я, и старик опустил голову, пряча глаза. Прогнуться не вышло.
Да, Лемнос хорошо заработал на чужом несчастье. Впрочем, на Ликаона мне было плевать. Сын наложницы, каких у Париамы без счета. Я его и видел-то пару раз. Холайе просто пытался меня задобрить.
— Это еще не все, — продолжил я. — Вы больше не торгуете с теми ахейцами, что пришли в Вилусу. Если узнаю об этом, вам конец. Понял?
— Да, господин, — пугливо посмотрел он на меня.
— А если понял, — я смерил его ледяным взглядом, — то я возьму десять заложников из самых знатных семей. Они поедут на Сифнос. А из твоей семьи возьму двоих. И все горожане принесут мне присягу именем богов, в которых верят.
— За-заложники? — поморгал тот в растерянности. — Какие еще заложники? Зачем заложники?