Следующие две недели пролетели как один миг. Я не работал в поле, для этого у нас есть десять семей рабов, которых мы считаем скорее арендаторами, чем говорящими орудиями. Зато с конями я проводил чуть ли не весь день, следя, чтобы ни одна сволочь их не угнала. Да и волки тут, бывает, шалят. Львов в наших краях давно выбили, но и без того жизнь пастуха — совсем не мед. Лук и копье под рукой всегда. Трое нас. Я, старый раб Муга из пленных фракийев и сводный брат Элим, что был младше на три года. Доспехом своим я занимался днем, когда нормальные люди ложатся подремать. Впрочем, я тут уже за нормального не схожу. Знаю, что начинают коситься и обсуждать за спиной. Едва выпросил у отца полотно, ему моя затея баловством кажется.
В нашем городе традиций производства одежды практически нет. Собственно, большую часть времени на мне только набедренная повязка. Когда немного холодает — надеваю хитон, когда холодает еще — плащ. Это у нас так называют прямоугольный кусок плотной ткани, который застегивается на плече бронзовой фибулой. Штанов тут не носят, лишь обматывают ноги полосами ткани, а вместо одного короткого хитона люди побогаче могут надеть два, и длинные, почти до земли. Впрочем, тут и зимой не так чтобы запредельно зябко. Ни льда, ни снега я никогда не видел, хотя ветер с моря дует пронизывающий.
За размышлениями я даже не заметил, как упала на землю непроницаемая чернильная темнота, и меня привычно потянуло в сон. Как же не хватает телевизора! Тут ведь тоска! Скука смертная!
Что это за шум? — вздрогнул я просыпаясь. — Ночь ведь!
— Царь собирает воинов! — заорал кто-то во дворе. М-да, оказывается, насчет скуки — это я самую малость погорячился.
— Что случилось на ночь глядя? — это недовольный отец вышел из своей комнаты, а из-за его плеча пугливо выглянула Скамия. Ишь ты, она уже и ночует у него. Ушлая бабенка. Раньше, бывало, покряхтит немного за стеной, и к себе идет. А тут до утра под отцовым боком греется. Не то в законные жены метит?
— Рыбак с фракийской стороны приплыл, гостеприимец наш, — торопливо затараторил гонец, тощий, как ветка паренек лет четырнадцати. — Шесть кораблей данайцев там заночевали. То ли ионийцы, то ли ахейцы, он из кустов не понял, что за племя. Сейчас в гавани за острым мысом прячутся, а к рассвету на нас пойдут.
Я знаю этого мальчишку. Нелей его имя. Он бегает так, что иному коню завидно. Только теперь его служба окончена, наш черед настал. Мы гонцов посылаем в ближайшие деревни, а те уже — в дальние. Воины тамошние, получив известие, хватают оружие и скорым шагом идут в Дардан, под начало царя. Выручили нас соседи, и не в первый раз. Мы тут так и живем: то фракийцы нас выручают, то мы их. Иначе никак, потому что вокруг города и в нем самом и сотни бойцов не наберется.
— Садись поешь, Нелей, — повел рукой отец, который уже послал слуг со злой вестью. — Скамия накормит тебя.
Паренек чиниться не стал, лишь благодарно кивнул и сел за стол. Ему воевать еще не по возрасту, а мы с отцом пошли собираться. Как раз готов мой новый доспех, только-только завязочки пришил. Получился на редкость уродливый хитон с разрезной юбкой и наплечниками, склеенный из восьми слоев льняного полотна. Тяжелый он, как кирпич, и надевается сверху, прямо на обычную одежду, иначе кожу можно разодрать до крови.
— Выводи коней! — сказал отец слугам. — Мы выходим сейчас.
Оказывается, я и не знал до этого, что такое настоящий восторг. Легкая двухколесная тележка, которую на рассвете мчат два конька по ровной дороге — вот оно, истинное счастье. Лошадки чувствуют даже малейшее движение пальцев, которыми я сжимаю упряжь. Кстати, об упряжи — это полное дерьмо, которое душит несчастную животину. И мундштука тоже нет, а вместо него — бронзовые нащечники по бокам. Поменять бы… Впрочем — плевать, потом разберусь. Сейчас я наслаждаюсь поездкой и горячу лошадей, не обращая внимания на поджатые губы своего возницы, который стоит за спиной. Не одобряет он такого мальчишества. А вот и Дардан. Его ворота открыты, и воин, что стоит у них, поднял в приветствии руку. Он наш дальний родственник. Впрочем, тут все в той или иной степени наши родственники, так что неудивительно.
Здесь всё почти так же, как в Трое, только куда меньше. В самом городе живет две сотни семей. Дома мастеров и воинов жмутся друг другу каменными боками, так и теплее, и места больше. Самый здоровый дом из всех, сложенный из крупных булыжников, с двумя колоннами и жертвенником у входа — это и есть царский дворец. Он покрыт плоской черепицей, в отличие от домов бедноты. Здесь тоже работает кузнец и десяток ткачих, но это и близко не стоит рядом с дворцами Микен или Пилоса, где трудятся тысячи людей. Тут, в Дардане, живут рыбаки и горшечники, виноделы и плотники, торговцы и даже один золотых дел мастер, он же по совместительству цирюльник и костоправ. Одного такого специалиста на наш мегаполис вполне достаточно. Кстати, почти у каждого горожанина есть свой надел за стеной, не прокормиться у нас одним ремеслом. На полях вкалывают рабы, головы которых, стриженные уродливыми клоками, украшает хозяйское клеймо. Так везде делают, от самого Вавилона и до Проливов. Раб должен выделяться в любой толпе, а красивая прическа может быть только у свободного мужа.
Царь Акоэтес, дядя мой, ждал у входа. Он очень похож на своего младшего брата. Такой же крепкий, молчаливый и суровый мужик, только у него больше седины в волосах и бороде. Он немало повоевал, и его тело украшают шрамы, как и у всех, впрочем, кто перевалил через рубеж в двадцать лет. К этому возрасту пяток серьезных схваток ты пройдешь точно.
— Здравствуй, брат! — дядя обнял отца и благосклонно потрепал меня по плечу. — И ты здравствуй, Эней! А что это у тебя такое?
— Доспех из ткани сделал, дядя, — ответил я, невольно сжав зубы.
Вдруг он смеяться начнет. Нет, не стал. Только осмотрел внимательно, ковырнул обкусанным ногтем и хмыкнул недоверчиво. У него самого громоздкий колокол, собранный из бронзовых колец. Он его с ахейца снял, которого своей рукой убил. Хорошая штука, их сейчас не делают, уж очень дорого. Хрен его пробьешь, и мест уязвимых в нем почти нет. Лишь лицо и узкая полоска между верхнем краем поножи и юбкой доступны для удара, только туда еще попасть надо. Такого воина камнями завалить нужно, чтобы он под этой кучей от голода помер. У нас на все царство от силы десяток воинов в доспехе воюет. Правда, у остальных — чешуйчатый панцирь, закрывающий торс и бедра, и шлемы из кабаньих клыков и бронзы. У кого из клыков шлем — тому почета больше. У нас его делают только те, кто сам тех кабанов на копье взял. А это, на минуточку, больше тридцати голов добыть нужно. Кто стоял с копьем против озверевшего секача, тот знает, каково оно. Я вот стоял уже, оказывается. Так себе ощущения. Пьянящий восторг от схватки приходит позже, когда кабана разделали и запекли на огне.
— Мой отряд собрался уже, — сказал Акоэтес, — и я выдал парням колесницы и коней. Воинов из дальних селений нет пока. Если не успеют, придется в городе запереться.
— Давай колесницы оставим снаружи, дядя, — сказал я. — Мы покружим рядом, иначе они разорят поля. Пощекочем их и вернемся.
Два умудренных жизнью мужа переглянулись растерянно, а потом дядя сказал.
— Парень дело говорит, Анхис. Толковый он у тебя. Нас обложат в городе, а сами сожнут наш ячмень. Там зерно наливается уже.
— Они за ним и пришли, — зло сплюнул отец.
— Вижу паруса! — заорал часовой на воротной башне. — Сюда идут!
Глава 5
Шесть кораблей — это три сотни воинов с лишним. Большой отряд. Когда хотят прибрежные деревни пограбить, идут на одном-двух. Эти шли целенаправленно на нас. Кстати, а за что нам честь такая? Надо будет языка взять и допросить. Интересно, а как тут полевые допросы проводятся? Люд здесь предельно незамутненный и конкретный, а жизнь человеческая не стоит и вовсе ничего, за исключением тех случаев, когда за нее можно взять виру. Господа наши хетты из законов своих смертную казнь исключили полностью, заменив все преступления денежными штрафами. Они скрупулезно зафиксировали все, что только можно, оценив каждый проступок. Например, если свободного мужа за нос укусить, то сорок сиклей серебра заплатить придется. Интересно, в каком бреду и у кого может появиться желание кусать за нос свободных мужей? Мне вот, пока я про тот закон не услышал, и не хотелось почему-то. А как только узнал про эту возможность, даже скулы свело. Просто мечтаю проверить, что это за утонченное удовольствие такое, за которое гору серебра отсыпать придется.
Да, вот и они! Шесть хищных силуэтов появились в рассветной дымке. Теперь их видно не только с башни, но и с берега. Это не торговцы. Точнее, нет… Они могут торговать, но такие корабли приспособлены для перевозки большого количества людей. Обычная купеческая лохань длиной около тридцати локтей, здесь же не меньше сорока. Лошадей на палубах нет, и это здорово. Пехота одна едет, но зато ее много. У каждого корабля шестнадцать пар весел, а это значит, что там плывет человек пятьдесят. Их будет почти вдвое больше, чем нас, и это плохой расклад, хоть мы в крепости. И вроде защита есть, да только вот не высидим мы там, когда они наш урожай убирать начнут, непременно выйдем.
— Вперед! — поднял руку отец, и колесницы пошли из городских ворот одна за другой.
Он все сделал правильно, сколько лет воюет. Данайцы не видели нас, ведь колесницы выехали из восточных ворот, которые обращены в сторону суши, и спрятались за холмом. Мы с отцом полезли на вершину. Мы увидим оттуда, когда напасть. Это наука очень тонкая: враги должны сойти на берег и начать вытаскивать корабли. Это самый удачный момент, когда одна половина, без оружия, будет тянуть канаты, а вторая — искать подходящее дерево для обустройства лагеря. Мы нападем именно в этот момент, ведь они побоятся бросить корабли. У нас здесь не озеро, течение унесет их в открытое море. Тут не знают якорей, их заменяют камни на веревке, но, когда приходят надолго, то копают длинные канавы, по которым затаскивают на берег суда, а потом подпирают бревнами со всех сторон. Без этого их может унести сильная волна.