автофикшн про изживание детской травмы. Но кроме беллетризации есть и другие способы изживания – например, пройти иммиграцию заново. И вот через двадцать пять лет я снова стал переселенцем, однако на сей раз все происходит с точностью до наоборот: вместо безработицы и трущоб – пятизвездочный люкс, оплаченный работодателем. И никакой возможности выйти за пределы этого «райского уголка», стать частью окружающей тебя африканской жизни. Открыточный оазис на поверку оказывается очередным гетто, как будто в отместку за то еще непозабытое время, когда колонизаторы старательно отгораживались от всего африканского. Хотите привилегированной изоляции? Вот вам, пожалуйста. Бывшие соотечественники двух мастей, русские и американцы, только и могут сказать: «Понимаешь, братан, африканцы совсем другие, и нас тут не любят». В этом они похожи, последние солдаты советского колониализма и белые воротнички колониализма американского, – в готовности ощутить себя жертвой. На кимбунду ни те ни другие, естественно, не знают ни слова. Я тоже не знаю, но я здесь без году неделя. Если б прожил столько, сколько эти экспаты-старожилы, что-то наверняка бы выучил. Хочется верить. Хочется думать, что ты другой. Привилегированная изоляция, жизнь за стеклом. Но при чем тут я? Меня-то за что наказывают, не давая вписаться в партитуру города, куда я приехал? Или это просто проверка на вшивость? Кто ищет, тот всегда найдет? И правда, на излете третьего месяца я нашел пусть и не совсем то, что искал, но в целом вполне, как мне показалось, приличный вариант. Теперь я смогу называть таксистам свой адрес, как настоящий луандец: живу в Майанге, на руа Эдуарду Мондлане, рядом с кубинским посольством и парком Хосе Марти. Когда я сообщил это Синди, тот с присущим ему остроумием напомнил мне, что в данном контексте португальский глагол «живу» (moro) не сильно отличается по произношению от глагола «умираю» (morro). Вся разница в том, что в первом случае «р» – раскатистое, а во втором – грассирующее. «Eu moro no morro e morro no morro»[42]. Смотрите, Дэмиен, не перепутайте!
Накануне переезда в Майангу я решил пожить на широкую ногу и вместо того, чтобы поддерживать скучную беседу в гостиничном баре, заглянул в массажный салон на пятом этаже. В пустом предбаннике пахло какими-то травами – вероятно, теми самыми, чьими названиями изобиловал справочник «Растения Анголы», неизвестно как оказавшийся у меня в номере. Когда меня мучила бессонница (с момента переезда в Луанду со сном стало совсем плохо), я листал этот потрепанный справочник и повторял названия в надежде, что упражнение возымеет эффект, аналогичный счету овец. Кассунейра – вечнозеленый колючий кустарник с красными ягодами. Мупинейра, чьи белые цветы служат едой и питьем для колибри. Свиная слива гажажейра, чьи красные цветы рыболовы бросают в реку, чтобы одурманить рыбу. Мушишейра, из чьей древесины плетут канаты. Матеба и рафия, из которых плетут корзины. Такула, из чьей древесины изготавливают красный порошок – в традиционной медицине он считается чуть ли не панацеей. Бимба, из чьего ствола мастерят лодки. Колючая мубанга, из которой получается хороший древесный уголь. Кикомба, чей запах отгоняет насекомых, и потому из нее мастерят кровати. Имбондейра, или попросту баобаб, чьи плоды мукуа годятся на все случаи жизни – из них готовят десерты, напитки, лекарства и даже шампунь. Священное дерево мулемба. Национальное дерево казуарина, чьи шишки – один из сувениров, пользующихся спросом среди туристов. Красная и желтая акации. Суринамская вишня питанга. Плюмерии и джакаранды. Анисовая трава кашинди, из которой заваривают утренний чай, помогающий от головной боли и ревматизма; плоды сабонго и семена донго – от расстройства желудка, кожура кибаба – от малярии, абутуа – от гонореи и змеиных укусов, кора мукумби – от цинги, семена гипепе – от тоски, корень мундондо – от кашля, сок мубафо – от кожных инфекций, кора мулоло – от лихорадки, корень молунго – от вторичного сифилиса, порошок пемба и горькая трава була-матари – от дурного глаза… Раньше такие перечисления всегда меня успокаивали, но здесь, в Луанде, этот испытанный метод почему-то не действовал. Названия целебных растений, среди которых наверняка были и снотворные, не навевали сон, а, наоборот, впечатывались в память. И теперь я гадал, какие из них наполнили своим ароматом это полутемное помещение. Смолистый запах неведомых ритуальных мазей и притираний. Откуда-то из-под потолка журчала медитативная музыка.
– Tem alguem ai?[43]
Из-за циновочной занавески вышла крутобедрая девушка. Спросила по-английски:
– Вы ко мне?
– Я на массаж.
– Массаж? Ну, пойдем.
Мы прошли в совсем уже темную комнату, посреди которой стоял массажный стол. Массажистка всучила мне банный халат:
– Раздевайтесь, надевайте халат и ложитесь на живот. Я вернусь через пять минут.
– А одежду куда?
– В шкаф, куда же еще?
– А-а, шкаф… здесь? – Я потянулся к едва различимой в потемках двери.
– Нет, это дверь в сауну. Вы туда пойдете после массажа. Шкаф вон там.
Через пять минут я уже лежал на животе, дышал в прорезь, отчего нос тут же заложило. А она растирала руки каким-то ароматизированным маслом и щебетала с непринужденностью, на которую пять минут назад не было и намека. Сказала, что зовут ее Джамила, спросила, откуда я и чем занимаюсь. Я ответил.
– Странно, а я почему-то была уверена, что ты доктор.
– Хотел когда-то учиться на врача, но передумал.
– Да? Жалко… А я бы хотела быть врачом. Лечить, помогать. Вообще, я слышала, что у всех болезней одна и та же причина.
– Какая же?
– Слизь.
– Слизь?
– Ну да, слизь, мокрота.
– Не знаю, не слышал раньше такой теории.
– А как ты думаешь, если активированный уголь принимать по три раза в день, можно вылечиться от всех болезней? Говорят, он выводит яды.
– Я не врач, конечно, но думаю, что нельзя. Если б все было так просто, люди давно бы уже ничем не болели.
– Да? Ну вот… А я вчера этого угля целый мешок купила! Что же мне теперь, все выбрасывать? На, вот тебе пакетик. Дарю.
Я засмеялся, Джамила засмеялась вслед за мной. Массируя мою ногу, она надавила так сильно, что я чуть не вскрикнул. Изо всех сил напряг мышцу, чтобы не было так больно.
– Ой, прости, прости, я тебя слишком сильно тискаю. Признавайся, ты плохо обошелся со своей девушкой? Вот тебе наказание. Да нет, шучу, ты, кажется, хороший мальчик. Слушай, а ты не знаешь, что надо делать с фибромой?
– С чем?
– С фибромой. Это такая штука внизу живота, там, где все женское. Я сначала думала: рак. Но потом мне сделали рентген и сказали, что это фиброма. Что мне с ней делать? Удалить? Боюсь. Я из‐за нее забеременеть не могу, а удалить боюсь. Мы с ней вроде как давние друзья уже. Помню, мы с бойфрендом… то есть с бывшим бойфрендом занимались сексом, и я у него спрашиваю: ты там чувствуешь что-нибудь странное? А он такой: нет, не чувствую. У нас про таких говорят «матумбу»[44]. А расскажи мне про свою работу.
– Работа как работа, даже не знаю.
– А что ты любишь делать в свободное время? Например, приглашаешь когда-нибудь девушку в бар? А в Нью-Йорк когда поедешь? Привезешь мне оттуда орехи, которые выглядят как человеческий мозг?
– Грецкие? Разве их тут нет?
– По-моему, нет. Хочешь пощупать мою фиброму? Только мне для этого надо лечь. Ты встань, а я лягу. Надо лечь, чтобы лечиться…
– Но я же не врач…
– Все равно. От тебя исходит хорошая энергия.
Я слез с массажного стола, запахнул халат. Джамила легла на мое место. Задрала кофту, чуть приспустила юбку.
– Дай руку. Вот здесь. Чувствуешь?
– Чувствую, – соврал я. – Хочешь, помассирую?
– А это поможет?
– Не знаю.
Повторяя про себя, что ничего хорошего из этого не выйдет и надо срочно взять себя в руки, я попытался представить себе дом, в котором живет Джамила. Небось где-нибудь в муссеках. Одна из тех халуп из необожженного кирпича, крытых листами старого оцинкованного железа. Циновочная занавеска вместо двери. Внутри – кровать или просто матрац на земляном полу, а рядом – мешок с активированным углем от всех болезней. Ни на что другое воображения не хватило.
– Слушай, Джамила, а сколько тебе лет?
– Тридцать четыре, а что?
– Странно, ты выглядишь гораздо моложе.
– Не выгляжу я моложе, – засмеялась Джамила. – Просто здесь темно, и ты не можешь меня как следует разглядеть. Вот смотри. – Придвинувшись ко мне, она скорчила смешную рожицу. – Ну как?
– Двадцать три, максимум двадцать пять.
– А знаешь, у меня есть и другая работа кроме этой. Рассказать? Я руковожу компанией, которая занимается поставкой школьных принадлежностей. Я не хвастаюсь, просто рассказываю.
– И какую из двух работ ты больше любишь?
– Ту. Но у этой тоже есть свои преимущества. Например, теперь у меня появился дружок из Нью-Йорка, и я этому рада.
– Я тоже рад.
– Да нет, ты небось будешь потом рассказывать своим нью-йоркским друзьям, какая чокнутая массажистка тебе попалась в Луанде. А ты завтра придешь ко мне на массаж?
– Вряд ли. Завтра меня в этой гостинице уже не будет.
– Ну, тогда пока. Спасибо, что ты такой приятный молодой человек.
– Тебе спасибо. – Я подошел к шкафу, порылся в кармане упавших с вешалки брюк, вытащил бумажник и протянул Джамиле чаевые.
– Благодарю, – сказала она деловым тоном и быстро вышла из комнаты.
В следующий раз я увидел ее, когда вышел в предбанник. Она болтала с другой девушкой, выглядевшей еще моложе, чем сама Джамила. Завидев меня, вторая девушка подошла к администраторской стойке и забарабанила по клавиатуре кассового аппарата.
– С вас пятнадцать тысяч кванз.
Я снова полез в карман брюк, из которого немедленно выпал подаренный мне пакетик активированного угля. Я улыбнулся Джамиле, на что она подчеркнуто сухо сказала «адэуш»