[165]. Что раздражает иммигранта, туриста умиляет. Даже наречия и те – с уменьшительными суффиксами. В английском такого нет. Зато в русском есть: «потихонечку». И вот эта языковая привязка – то, чего нет в английском, но есть в русском и португальском, – дополнительный повод убедить себя в соблазнительной лжи: здесь ты, как ни странно, больше чувствуешь себя как дома. Больше, чем в Америке. Потому что «потихонечку» – это devagarinho.
То, для чего чикагский Вова Лысиной-по-Паркету, сам того не зная, выдумал неологизм «пáри», на калау называется «бóда». Стандартное португальское «фешта» тоже подходит, но «бода» – посмачней, пожаргонней. Разница между «вечеринкой» и «тусой». Так объяснил Жузе. Бода длится до утра, полночное муфете плавно переходит в завтрак. А местный завтрак – это вам не португальский пекену-алмосу, никаких латте, эспрессо и пирожных с заварным кремом. Для многих луандцев привычный завтрак – это хлеб с чаем; некоторые едят на завтрак орехи кешью. Не то группа Luz e água. Суп музонге (из той же рыбы, недоеденной вчера) да пиво «Кука» – вот традиционный субботний завтрак ангольского хардкорщика. Служба «Снятие похмелья на дому» работает безотказно, приводим в чувства за пятнадцать минут. Правда, под утро некоторые из кутил все-таки сходят с дистанции. Хозяин дома выходит из уборной и, поморщившись, сообщает во всеуслышание, что его только что стошнило. Я замечаю каплю воды у него на очках (видимо, Шику ополаскивал лицо после рвоты) и чувствую, что меня самого вот-вот стошнит. Но беру себя в руки.
Все мы, будучи опытными гуляками, берем себя в руки, и праздник продолжается. Действие перемещается на Илья-де-Луанда, где живет кузен Ману. Длинный деревянный стол на веранде, ранний обед с братом, двумя сестрами, их бойфрендами, дядями, тетями, кузенами, анекдотами, историями из прошлого. Пиво «Кука», водка с «ред буллом». Бомбу фриту кон жингубу торраду[166]. Один из родственников – бывший военный летчик – вспоминает, как МПЛА закупило целый флот новых МиГов, а потом уже сообразило, что на них некому летать. «Подготовленных пилотов-то нет. Это только в фильмах – раз, и полетел. А в жизни-то так не бывает. Неувязочка, товарищ командующий, не учли. А он мне: назначаю тебя ответственным за формирование новых кадров. А где же я их возьму, эти кадры? Из кубинцев, что ли?..» Рассказ летчика не заканчивается, но затухает, как треки на старых альбомах; тонет в какофонии других рассказов и мерном урчании генератора. «…А про солдат из Катанги вы слыхали? Их на нас Мобуту наслал. В общем, это были пигмеи. Вот кто знал толк в уанга![167]
У всех, кто против них воевал, начинались страшные головные боли. А когда эти пигмеи в бой шли, впереди у них всегда шла голая баба с калебасом на голове. И все пули противника оказывались в этом калебасе. Но мы их все равно победили в конце концов». – «Айэ? Каким образом?» – «А просто наше командование тоже знало про уанга. Распорядились, чтобы впереди нашего отряда шел голый солдат с мощным стояком. У нас был один такой парень из Бенгелы, он мог в любой момент заставить своего кинжангу встать по стойке „смирно“. Так вот, когда он вышел вперед, колдовство пигмейской ведьмы перестало работать». Одна история перебивает другую, уже не важно, кто и о чем говорит. Кто-то из выпивох решает, что сейчас самое время преподать белому (мне) урок кимбунду. Скажи «тужи», скажи «уандала ку беула», скажи «муньонго», скажи «сунду йа майе». Я послушно повторяю, как попугай, хотя по реакциям окружающих догадываюсь, что, скорее всего, произношу какие-нибудь нехорошие слова. Мои хватившие лишку «учителя» заливаются идиотским смехом. Развлечение для двоечников из начальной школы.
Кто-то приносит гитару, несколько человек затягивают «Kilumba dia Ngola», главный хит начала семидесятых: «Kilumba yamié, kilumba yamié, kilumba yamié waNgola, kilumba yamié…»[168] Известное дело: в застолье уже немолодые металлюги и хардкорщики любят петь проникновенное, нежно пощипывая струны акустической гитары. Это отдых. А брутальный дисторшн, игра квинтами, бласт-биты[169], необузданная агрессия – это, как говорил голосом Джигарханяна волк в советском мультфильме, «работа такая». Впрочем, если играть хардкор-риффы Жузе на акустической гитаре, окажется, что и там – красивая, по-своему мелодичная музыка. Когда-то так любил делать Колч: чтобы проверить, хорош ли рифф, отключал дисторшн; в акустическом варианте его треш-метал звучал точь-в-точь как испанское фламенко.
Сорокалетние дядьки играют хардкор не так, как это делала молодая шпана из Трои. Рубятся технично, сосредоточенно, с дозированным запалом. Кайф, но уже по-другому. Со временем все, кто когда-то драл глотку хардкорным скримингом, переходят на чистый вокал. Некоторых вообще сносит в фолк-музыку: одни чистят себя под Диланом, другие под кантри. Возраст. Другая стадия жизни, кино-вино-домино. Но песок еще не сыпется, есть порох в пороховницах. Жузе и Карлуш демонстрируют чудеса даунстрока в быстрых пассажах, Шику гнет свою несложную басовую линию, Ману наяривает на бочке с карданом, переходит с бласт-битов на брейкдауны[170]. Я пою как могу. И – странное дело: то ли я уже совсем себя не слышу, то ли за те двадцать лет, что не брал в руки микрофон, петь я стал гораздо лучше. Я бы скорее поверил в первое, но ребятам тоже нравится, вот ведь штука. Слышу их одобрительные возгласы: «Fixe!», «Tá linda!», «Muito foda!», «Fogo!», «Bumbaste muito, meu kota!»[171]. Ведь не издеваются же они над бедолагой Бэлки. Может, просто подбадривают? Говорят все это из вежливости?
Я уже написал несколько непритязательных текстов. В Америке я, может быть, и постеснялся бы петь такое. Но в португалоязычной стране люди не слишком придирчивы к текстам, написанным по-английски. Тут уж я на своей территории, не Бэлки, а иностранный эксперт и могу с авторитетом в голосе посвящать их в тонкости английской грамматики. Например, название «Killing time» трактуется и как «время убивать», и как «убивая время». А словосочетание «burning human» (так называлась знаменитая песня одной из троянских хардкор-групп) может означать либо «горящий человек», либо «сжигая человеческое». Красивая двусмысленность.
В моих новых текстах нет обычной для хардкора социальной повестки, они ближе к тому, что писал когда-то Рэнди Шульц, только не так талантливо, как у Рэнди. Ад обид, ворох воспоминаний – словом, все, что накопилось. «Хардкор – это наше фаду». Мне, как любому человеку, есть что излить. И я изливаю как могу в не слишком ловких, но искренних текстах поверх адреналиновых квинтаккордов. Между прочим, неплохая терапия. Уж точно не хуже, чем йога с випассаной или еженедельные рандеву с психотерапевтом. Человеку средних лет такая терапия еще нужней, чем неприкаянному подростку. Только вот как быть с названием? Luz e água – рабочий вариант, от которого никто не в восторге. Хотелось бы придумать что-то поинтересней. Может, у новичка есть какие-нибудь идеи?
– Как насчет «Троя против всех»? Troia Contra Todos?
– «Троя против всех», – задумчиво повторяет Шику, открывая о подоконник очередную бутылку «Куки». – Что-то в этом есть. Первоначальное название Лиссабона было Улиссипо. Город Улисса. Стало быть, Улисс – это португальцы, сечешь? А Троя – это мы. Мне нравится, я – за.
Мне, адвокату, это название тоже нравится: «Троя против всех» звучит как судебный процесс. Процесс длиною в жизнь.
Глава 19
У группы Error Of Division не было полноценного альбома, но была демокассета с клишированным и пафосным названием «Urban Desert»[172] (о том, что он однажды окажется в настоящей пустыне Намиб, где живут бушмены и мукубалы, Вадик не мог и помыслить). Шесть песен, общее время звучания – двадцать три минуты. Для демо совсем неплохо. Главное – писались не дома на четырех дорожках, а в профессиональной студии, и было любо-дорого смотреть, как Колч пишет дабл-треки: из обаятельного раздолбая он вдруг превратился в крутого гитариста, не менее техничного, чем братья Томпсон из группы One Man Less.
Если хардкор, а точнее, тот извод хардкора, который играли в Трое, так называемый металкор или кроссовер, – это смесь панк-рока и треш-метала, то и музыканты делятся на две категории: те, кто начинал с панка, и те, кто начинал с металла. Колч, как и Томпсоны, начинал с металла. Отсюда и техничность, и любовь к сольнякам, которых, вообще-то говоря, в хардкоре отродясь не бывало. И это при том, что Колч был, в сущности, самоучкой. Или, во всяком случае, так он утверждал.
– Взял пару уроков у одного старпера, он мне показал гармонический минор. А дальше все сам. Арпеджио там, легато…
– Да ты настоящий шредер! – восхищался Вадик.
Но такие комплименты Колча не радовали.
– Знаешь, Дарт, что такое шред? Это когда приходишь на хату к чьим-нибудь родакам в Клифтон-Парке, ну вот где Бернарди живет. У них там хаты с бассейнами, с подвалами, и в подвалах все репетируют. Спускаешься, короче, в подвал, а там сидит такой чувак, наяривает. У него пальцы по грифу летают пиздец как быстро. И думаешь, ну охуенно просто, чувак. А потом закроешь глаза, прислушаешься к тому, что у него там получается, и – ни хера, бессмысленный набор звуков. Вот что такое шред.
– Да ну тебя в жопу, я просто хотел сказать, что ты круто играешь.
– Ты только сейчас это понял? Да про меня ж в газете писали!
В газете Times Union про Колча и правда писали, только не в связи с его музыкальным талантом. Слава областного масштаба нашла героя после того, как они с Клаудио угнали чью-то яхту и отправились в дальнее плавание по реке Гудзон, но потерпели крушение, так как управлять яхтой ни один из них не умел. Несильная волна вынесла их на один из бесчисленных гудзонских островов, и Клаудио, который в преддверии путешествия закинулся колесами, тотчас вообразил себя дикарем-островитянином. Раздевшись догола и вооружившись длинной палкой, он побежал охотиться на галлюцинацию в виде стада диких свиней, а Колч побежал за ним. Тут-то их и настиг речной патруль.