благоприятное деянье перед тем, как отправиться спасать бедную дорогушу Елену.
Некоторое время ушло у Клитемнестры на то, чтоб под ее руководством и к ее удовлетворению корабли нагрузили, по ее мнению, подобающим количеством рабынь, музыкантов и кухарок, а также серебряной утвари, изысканных тканей и вина, дабы свадебный пир соответствовал столь золотой паре. Одиссею пришлось ждать две полные недели, прежде чем флотилия Клитемнестры изготовилась последовать за его кораблем в Авлиду.
Но в тот миг, когда Клитемнестра сошла на авлидскую пристань, заметила она, что тут что-то не так. Жаркий неподвижный воздух в порту смердел отвратительно. Лица встречающих выражали ужас, враждебность или необъяснимое сочувствие.
Агамемнон искренне удивился, увидев жену.
– Незачем тебе было приезжать, дорогая, – сказал он, целуя ее в щеку.
– Незачем приезжать? Глупыш. Одиссей говорил то же самое. Чушь какая! Можно подумать, Ифигении не хотелось бы, чтоб мать отдала ее в жены. Чего это все вокруг такие измученные?
Через полчаса она все узнала, и пристыженный Агамемнон вновь передумал насчет жертвоприношения.
– Дурное это дело, – сказал он своим военачальникам. – Царица права. Убийство столь невинного человека – непотребство. Боги не могут такого желать.
Менелай открыл было рот, чтобы возразить, но не успел начать, как в собрание ворвался Ахилл.
– Ты посмел использовать мое имя, чтобы заманить несчастную девушку сюда на погибель? – заорал он, давясь яростью. – Ты посмел? Отправь ее обратно тотчас же.
– Не позволю я сомневаться в моих решениях какому-то мальчишке, – произнес Агамемнон.
Тяжко сопя, они сошлись и уже собрались занять боевые стойки, как встрял Одиссей.
– Тише, тише, – сказал он, – давайте владеть собою.
Ахилл сплюнул и молча удалился.
Одиссей возрадовался, что не он верховный командующий этими экспедиционными войсками. Он понимал, что такое руководство ничего, кроме головной и сердечной боли, не несет. В этом случае Агамемнон, ясное дело, что бы ни решил – пострадает. Естественно, все его инстинкты отца и мужа люто противятся самой мысли о погибели дочери. Однако теперь уже весь военный союз, до последнего раба, знал и о том, что он убил священного оленя, и о том, какое воздаяние требует Артемида. Все от Менелая и ниже взывали к Агамемнону: пусть покорится. Ифигения должна умереть, или весь этот замысел по спасению Елены из Трои провалится. Что такое одна жизнь по сравнению с честью стольких греческих царей и царевичей? Что такое одна жизнь по сравнению с нараставшей волной смертей от мора, накрывшей флот в порту? Что такое одна жизнь по сравнению с троянскими сокровищами, ожидавшими их победоносную армию?
Той ночью даже Ахилл преодолел в себе ярость, что его сделали невольным орудием обмана, и добавил свой голос в хор, требовавший ее смерти. Девушки ему глубоко жаль, но мирмидоняне не расположены околачиваться в Авлиде ни днем больше необходимого. В тот вечер пришли к нему двое его военачальников – ЭВДОР и ФЕНИКС, – чтобы донести о настроениях в рядах мирмидонян[101].
– Они любят тебя, царевич Ахилл, – сказал Феникс, – но о том, что Агамемнон пренебрегает пожеланьями богини, слушать не захотят.
– Так и есть, – сказал Эвдор. – Артемида неумолима. Моя мать Полимела служила ей когда-то[102]. Артемида не прощает. Охотницу нужно задобрить. Лазеек не будет. Если Ифигению не пожертвуют, вся наша затея впустую.
В конце концов этот мертвый узел разрубила сама же Ифигения.
– Я возлягу на жертвенный камень и с радостью отдам жизнь свою за Грецию, – сказала она устрашенной и не поверившей своим ушам Клитемнестре. – Эта жертва – вечный мне памятник, это мне и свадьба, и материнство, и слава – все в одном. И это правильно, мама[103]…
Вот так перед всеми ними уложили ее на алтарный камень.
Калхас воздел серебряный нож повыше – лицо его и прыть, по мнению Одиссея, выдавали несколько чрезмерное рвение – и воззвал к богине, пусть примет жертву.
Клитемнестра рыдала. Ахилл отвел взгляд. Агамемнон зажмурился.
Калхас обрушил нож. Но Ифигению он не пронзил: та исчезла. В тот самый миг, когда нож опустился, ее не стало. Ее место занял олень, и лезвие пронзило его шкуру, а не бледную кожу девушки.
Фонтаном забила оленья кровь. Не замешкавшись ни на мгновенье, забрызганный кровью провидец обратился к толпе с торжествующим криком:
– Узрите милосердие Охотницы. Она пощадила девушку! Она благоволит нам!
Послышался приглушенный клич ликования. Действительно ли пощадила богиня Ифигению или это какая-то уловка, подстроенная Агамемноном и его жрецом? Пока же толпа решала, Калхас показал на деревья, опоясывавшие поляну.
– Смотрите! – вскричал он. – Богиня шлет нам ветер!
И действительно: воздух вокруг нежданно пришел в движение.
– Зефир! – возопил Калхас.
Не просто какой-то ветер, а западный – тот самый, что нужен для скорейшего движения на восток, к Трое.
– Зефир! – заорали греки. – Зефир! Зефир! Зефир!
В восторге и лихорадке приготовлений Агамемнон даже не заметил, как удалились Клитемнестра и ее свита.
– Уплыла, не попрощавшись, – сказал он Одиссею. – Ну да не беда. Эта война скоро закончится. Немножко поразмышляет и поймет, что выбора у меня не было. Кроме того, богиня в любом случае явно отправила Ифигению домой. Дочь будет во дворце встречать их, когда они вернутся. Ну конечно, так и будет. Надеюсь, корабли твои уже оснащены и готовы, Одиссей. Отплываем завтра на рассвете. На Трою!
– На Трою, – отозвался Одиссей. Без восторга.
Ахейцы
И вот так флот – величайший в мире от начала времен – отправился на восток через север Эгейского моря в Троаду.
Во второй Песни «Илиады» в разделе, известном под названием «Перечень кораблей»[104], Гомер перечисляет эту великую армаду в 266 строках. Текучим дактилическим гекзаметром – стихотворным размером от двенадцати до семнадцати слогов – излагает он нам, откуда все эти суда и кто их ведет. Классицисты и историки не один век с упоением анализировали этот перечень, сравнивая его с другими источниками и взвешивая вероятность того, способен ли каждый пентеконтор везти до 120 человек, если верить Гомеру[105]. Арифметика, складывающаяся по списку Гомера, дает такую оценку сил: 1186 кораблей, а бойцов на них 142 320[106]. Исследователи используют археологические, документальные и исторические данные (вдобавок к некоторым догадкам) и составляют свои оценки.
В некотором смысле это смахивает на «Большую игру», какой увлекаются пылкие шерлокианцы, обсуждающие Холмса и Уотсона, словно это всамделишные люди, жившие взаправду, чьи расследования, изложенные Артуром Конан Дойлом, следует воспринимать как фактические. Игра эта веселая и вдобавок плодотворная. Так сыграем же в нее применительно к Троянской войне. Сколько исторической правды лежит в основе этого повествования, я исследую в Приложении, стр. 361. Но даже если считать, что по большей части такое действительно происходило, нестыковок останется немало. Я уже посетовал насчет хронологии. В основных линиях повествования – в том виде, в каком оно дошло до нас, – между похищением Елены и выходом флота на войну зазор – по крайней мере в восемь лет. Это путает картину возрастов некоторых участников так, что я даже туда не полезу. С поправкой на вмешательство богов и другие волшебные и сверхъестественные происшествия, я – как говорилось во Введении, которое вы столь разумно пропустили, – решил, что лучше всего изложить историю войны и ее последствий, не пытаясь расставить галочки над всеми «йотами» хода событий или подрисовать перекладинки всем хронологическим «тау».
Для наших целей довольно знать, что громадное ахейское экспедиционное войско состояло из невиданного по своим масштабам флота, груженного воинами, стянутыми из десятков царств и провинций, под командованием верховного царя союза – Агамемнона Микенского.
Но, прежде чем мы вместе со всеми теми силами высадимся на илионском берегу, нам предстоит узнать еще об одном приключении, выпавшем грекам на их пути. Это событие стало достаточно значимым, чтобы оказаться решающим – хотя никто из ключевых участников знать этого в свое время не мог – для исхода всей кампании. Истоки того происшествия, как и происхождение великого города и цивилизации, к которым направлялись греки, восходят к величайшему из смертных детей Зевса – Гераклу.
Брошенный
Ахейский флот приблизился ко входу в пролив Геллеспонт и остановился у острова Тенедос.
– Последняя стоянка перед Троей, – объявил Агамемнон. – Пусть наши люди повеселятся, прежде чем возьмутся за мрачное дело войны.
Греки поперли на остров, экспромтом затеяли атлетические игрища, охоту и беготню за островитянками.
Ахилл с восторгом наткнулся на привлекательнейшую девушку – та купалась в пруду. Но не успел он подкатиться к ней, как из-за деревьев выскочил мужчина и преградил Ахиллу дорогу, размахивая мечом и гневно ревя.
– Так-так, – произнес Ахилл. – Кто это у нас тут?
– Ты вторгся в мое царство, наглый мальчишка.
– Твое царство?
– Я ТЕНЕД, сын Аполлона, правитель этого острова. Вы, дикари, отринув приличия и не спросив позволения, гоняете дичь по нашим землям, портите поля и виноградники, а ты теперь еще и к сестре моей лезешь. Ты за это поплатишься.
Тенед затопал ногами и снова взревел. Но для Ахилла этот рев утонул во взволнованном шепоте, зазвеневшем у него в голове. То был голос его матери Фетиды:
– Берегись, Ахилл! Сынов Аполлона не убивай, не то Аполлон непременно убьет тебя.