Появились Одиссей с Диомедом. Диомед снял с себя драный плащ и обернул им палладий.
– Он такой маленький, – заметил он, прижимая сверток локтем, – и так грубо вырезан.
– Так и есть, – согласилась Елена. – Как и все священные и по-настоящему драгоценные предметы, он очень прост. Лишь нечестивое красиво.
Одиссей глянул на Елену. Горестный упрек к самой себе в этой последней фразе не ускользнул от него.
– Атридам премного понравится, когда они узнают, что ты нам помогла, – молвил он.
– Зол ли на меня Менелай?
– Конечно, нет. Будь спокойна. Все это скоро завершится.
– Скажите ему, до чего я несчастна. Несчастна я с Деифобом, он свинья, но и с Парисом не была я счастлива. Скажите ему.
Одиссей сжал ей руку.
– Он знает. Так, а теперь как же нам, Аид его побери, добраться к тайному ходу?
– Я уйду с вами! – воскликнула Елена. – Только позвольте мне сходить за сыном моим Никостратом. Мы уйдем с вами в греческий лагерь и этим все закончится!
Одиссей с Диомедом переглянулись. Неужто все вот так просто? Вообразили лица Агамемнона и Менелая, когда явятся к частоколу, сопровождая эдакий всем трофеям трофей. И вот тут-то раздался голос:
– Царевна Елена!
Все трое обернулись. На них надвигался отряд дворцовой стражи. Начальник поспешил вперед и низко поклонился.
– Царевич Деифоб послал искать вас, владычица. Кто эти люди? Как посмели они к вам приблизиться?
– Афина благосклонна к тем, кто благосклонен к нищим, – молвила Елена. – Ступайте же откуда пришли, – обратилась она к Одиссею с Диомедом, вскидывая руку и указывая в один из пяти переулков, уводивших с храмовой площади.
Одиссей и Диомед низко поклонились и попятились прочь, благодарно бормоча.
– И отыщите водопойное корыто для лошадей, отмойтесь, – крикнула она им вслед. – А то от вас смердит, как от греков.
Они бежали до конца переулка. Одиссей глянул вверх и по сторонам, сообразил, что к чему, и вскоре они уже оказались у тайной двери и отыскали в траве свои мечи.
На пути к греческому лагерю набрало силу темное волшебство палладия – а может, темное волшебство коварных Одиссеевых устремлений. Идя в нескольких шагах позади Диомеда, он задумался, до чего лучше получилось бы, явись он в шатер к Агамемнону один. Вообразил, как небрежно бросает палладий Царю людей на походный стол. «Да, они бросились за нами в погоню. Убили Диомеда в спину и убежали с палладием. Я нагнал их, убил и забрал добычу. Нет-нет, пустяки. Жалею, что не смог спасти беднягу Диомеда. Хороший он был человек – и добрый друг».
Как ни поверни, безупречный план.
Одиссей вдохнул, сглотнул и надвинулся на Диомеда, вскинув меч. Уголком глаза Диомед засек блеск лезвия в лунном свете. Вовремя обернулся, избежав жестокого удара.
Чары развеялись тут же, Одиссей пал на колени.
– Я думал, мы друзья, – сказал Диомед.
– Да все эта штука! – воскликнул Одиссей, показывая на сверток у Диомеда в руках. – Она проклята.
Диомед согласно хмыкнул, но осторожности ему хватило на весь остаток пути до греческих линий: он вел Одиссея перед собой, уткнув ему в спину кончик своего меча[175]. Одиссею, конечно же, хватило ума заговорить первым, как только они вошли в лагерь. Полилась история о его попытке напасть на Диомеда. Он изложил случившееся растерянным тоном, изумленно, устрашенно – как пример чудовищной силы палладия. Тут же решили, что подобный зловещий предмет нужно не просто хранить, а доставить в храм Афины, стоявший у подножия горы Иды, где можно выставить стражу и не дать троянцам вернуть талисман себе.
– Довольно уже и того, что эта клятая штука покинула город, – произнес Агамемнон и поворотился к Калхасу. – Итак, победа нам обеспечена. Разве не так, Калхас?
Калхас вскинул плечи и мило улыбнулся.
– Так предначертано, владыка. Так предначертано.
– Иногда, – проговорил Одиссей, знавший, что ему еще предстоит потрудиться, чтобы вернуть себе доверие окружающих, – иногда то, что предначертано богами, человек вынужден переписывать.
– То есть?
– То есть возникла у меня мысль, – ответил Одиссей. – Пусть сам же я это и говорю, мысль хорошая. До того хорошая, что наверняка сама Афина меня на нее и навела.
Бойтесь греков…
Рассвет
Ежеутренне, когда Эос, сестра Гелиоса-солнца и Селены-луны, распахивает жемчужные врата своего восточного дворца, молится она, пусть новое утро озарит светом победу Трои. Супруг ее Тифон был царевичем этого города. По этим самым пескам, на которых лежат уже десять лет черные корабли ахейских завоевателей, шли они с тем ослепительным смертным красавцем в первые дни их любви. Сын их Мемнон храбро пал в бою, сражаясь за троянцев, сокрушенный жестоким Ахиллом невдалеке от того же берега. Эос ненавидит греков и жалеет, что не в силах скрыть от них прелестные вспышки кораллового и персикового, какими судьбою назначено ей осенять равно и порочных, и праведных.
Ежеутренне заступает на смену сонноокой страже на бастионах Трои свежий караул. Ежеутренне начальник стражи расспрашивает ночную смену, не случилось ли ночью такого, о чем стоит докладывать.
Ежеутренне ответ один и тот же.
До сего утра.
Это утро, утро всех утр, – иное.
Труды Эос еще не завершены, и мир пока что во тьме, когда смена караула появляется на городских стенах. Они с удивлением видят, что все ночные дозорные толпятся у бойниц бастиона и вперяются куда-то вдаль.
– Что там такое? Что вы заметили?
– Ничего! – слышен ответ.
– Ничего?
– В прямом смысле. Ничего.
– Еще темно.
– Раньше мы видали огни. Громадные костры – а теперь их нет.
Свет начинает сочиться на небо – и проступает блеклый силуэт. Все всматриваются и пытаются разобрать, что это за медленно проступающие очертания, и от этих усилий режет глаза. Но с каждой минутой все делается чуть яснее.
– Почему я не вижу кораблей?
– Что там за громадина виднеется?
– Ее там прежде не было.
Далеко на востоке врата зари растворяются настежь, и бледные сполохи озаряют небо над городом. Медленно, до того медленно, что кажется, будто чувства обмануты, явлена становится ошеломительная истина.
Начальник ночной стражи спешит к крупному бронзовому колоколу и бьет деревянным брусом тревогу.
Граждане Трои вымуштрованы не хуже воителей. При первом же звуке громадного колокола люди устремляются к заранее условленным точкам сбора. Никто не вопит, не толкается и не орет, словно заполошные лошади, никто не застывает в бездействии. Гектор, давным-давно разработавший этот порядок и выучивший людей, гордился бы тем, до чего упорядоченно и несуетно ведут себя горожане при первом же звуке тревоги.
Деифоб и Кассандра первыми в царском дворце восходят на бастионы. Сам Приам появляется чуть погодя – растрепанный, запыхавшийся. Стража все еще пялится с городских стен, военачальникам и глашатаям приходится ее одернуть: царственные особы пожаловали.
– Что такое? – спрашивает Приам. – Приступ? Пожар? Лестницы?
– Взгляни, отец! – вопит Деифоб.
Приаму помогают взобраться повыше.
Внизу расстилается равнина Илиона. Десять лет войны изрыли, изъязвили и растерзали громадный простор того, что некогда было плодородной землей. Приам вскидывает взгляд. Вон река Скамандр сверкает на утреннем солнце, а далее…
Приам смаргивает, не веря глазам своим, и смотрит вновь.
Ничего.
Греческий частокол снесен.
Весь лагерь – хижины, шатры, палисад – всё сожжено.
Приам замечает диковинную громадину, но не в силах понять, что это.
Но и вражеских кораблей не осталось – ни единого.
Приам так привык видеть их возле берега, что их отсутствие – словно рана, чудовищный шрам. Берег без них наг и открыт.
Приам все смотрит и смотрит, немотствует от ошеломления – и от чего-то еще. Страх ли это? Он сознает, что это чувство – малый намек на осколок крупинки надежды. Смеет ли он надеяться? Самая мысль о надежде наполняет Приама страхом. Он видел и выстрадал слишком многое, чтоб доверять надежде.
Обращается к Деифобу:
– Они… где они?..
Деифоб расплывается в широкой улыбке и хлопает царя по плечу.
– Они уплыли домой, отец! Греки уплыли домой! – И он пускается в пляс перед опешившим стариком.
Приам отталкивает сына и снова вперяется в равнину. Оборачивается к советнику и другу Антенору со словами:
– Что там такое – вон то, громоздится над развалинами возле берега? Моим старым глазам не разобрать. Что это может быть?
Вперед выступает Кассандра, дергает отца за одежду, кричит:
– Это смерть! Смерть!
Антенор призывает начальника стражи.
– Отправь людей к ахейскому лагерю. Пусть как следует все разведают и донесут.
Теперь Приам обращается к толпам людей, собравшихся на бастионах насладиться зрелищем.
– Студено тут, – говорит царь. – Думаю, лучше нам всем спуститься позавтракать, пока ждем новостей.
За завтраком Приам внешне спокоен. Говорит Гекубе, мол, не в силах поверить, что проснулся до конца.
– Возможно ли? После стольких лет? Просто уплыть?
– Мы молились об этом, любимый, – отвечает Гекуба. – Быть может, боги наконец прислушались.
– Но почему вдруг?
– Почему бы и нет? Боги знают, чтό война сотворила с Троей. С нами. Ты хороший человек, Приам. Злые живут счастливее, им не приходится хоронить стольких своих сыновей. Подобная несправедливость оскорбительна во всем. Долго пришлось нам ждать, пока боги склонят чашу весов в нашу пользу, но мы заслужили не меньшего.
В этот же миг шум на улице сообщает, что возвратился отряд лазутчиков. Врывается их начальник.
– Владыка, их нет! Они и вправду уплыли. Ни единого грека не осталось. То есть, повелитель, это не совсем так. Там… мы наткнулись…
– Отдышись, юноша, – говорит Приам, – и изложи нам, что вы нашли в ахейском лагере.