Еврипид в своей трагедии ни словом не обмолвился о юношеской любви пастуха Александра и о его браке с горной нимфой Эноной, хотя, вне всякого сомнения, знал эту легенду, изложенную одним из современных ему авторов. Нетрудно догадаться, почему он не ввел в свою трагедию этот эпизод: еще одна сюжетная линия излишне расширила бы рамки трагедии, в которой и без того хватало всяческих чудес и невероятных происшествий. Позднейшие писатели охотно воспевали любовь Александра и Эноны. Один из знаменитейших римских поэтов, Овидий, сочинил даже письмо нимфы к своему возлюбленному. В цикле «Героиды» — послания мифических героинь к покинувшим их возлюбленным-есть письмо пятое: Энона — Парису.
Александр и Энона
Ты еще не был знатен, когда я, нимфа, дочь великой реки, взяла тебя в мужья. Сейчас ты сын Приама, но тогда — нечего стесняться правды — ты был рабом. Ради тебя я и стала рабой.
Как часто мы отдыхали с тобой среди стад, под деревьями! Ложем была нам сухая листва. Часто, когда мы лежали вдвоем на разбросанном сене, нас защищал от седых морозов кров нашей хижины. Вспомни: я показывала тебе лучшее место для охоты или скалу, где зверь прятал своих детенышей. Сколько раз я расставляла в лесах сети, вместе с тобой гнала свору собак по горам. И сейчас еще можно прочесть на буках имя Эноны, которое вырезал твой кривой нож. Ствол вырастает, и с ним поднимается имя Эноны. Пусть растет он все выше, пусть выше возносится слава обо мне. Я помню — на речном берегу, над водой стоит тополь. На нем и поныне есть в память обо мне письмена. Тополь, молю я, живи над водой и храни обо мне письмена:
В день, когда сможет Парис дышать и жить без Эноны,
Вспять, к истокам споим, Ксанфа струя побежит.
Ксанф, назад поспеши! Бегите воды к истокам!
Бросив Энону свою, дышит Парис и живет[78].
О несчастный день! День, который принес мне гибель! С него для меня началась злая зима. Гера, Афродита и та, которую красят доспехи, — Афина, сбросив одежды, предстали перед тобой, желая выслушать твой приговор. Когда ты рассказал мне о них, мое сердце задрожало от страха, и до костей пронизал меня холодный ужас. В тревоге просила я совета у древних старух и старцев. И все они сочли суд твой грехом.
Срублена ель, распилен ствол — и корабль готов. Вот он уже скользнул в синие воды… Ты плакал и смотрел, как из моих глаз катятся слезы. Общими были слезы, общей была и печаль. Пока не исчез убегающий парус, я следила за ним взглядом, и песок сделался мокрым от слез. Я молила зеленых Нереид, чтобы ты поскорее вернулся. Значит, вернувшись с другой, ты вернулся моими мольбами?
Стоя на скале, обращенной к просторам пучин, я первой увидела парус на твоей мачте и чуть не рванулась к тебе бегом по волнам. И что я вижу? На высокой корме мне бросился в глаза пурпур. Это была не твоя одежда. Ближе и ближе корабль, подгоняемый ветром. Вот он уже пристал к берегу. Сердце трепещет — я вижу женское лицо. Для чего я, безумная, медлю? Новая подруга без стыда льнет к твоей груди! Тут я разорвала на себе одежду, начала бить себя в грудь и ногтями терзать себе мокрые щеки. Жалобным воплем огласилась священная Ида. Я в слезах ушла в свою темную пещеру. Пусть, как я, горюет Елена! Пусть оплакивает свое бегство от супруга! Мне причиненную боль пусть испытает сама!
Теперь тебе милы такие женщины, которые покидают супружеское ложе, чтобы вместе с тобой скитаться по морям. Ах, когда ты был еще беден и гонял стада с пастухами, ты, бедняк, не имел других жен, кроме Эноны. Мне не нужен твой пышный дворец, не нужны твои богатства, я не хочу пополнять число царских невесток. Я знаю, царственный Приам не отказался бы стать свекром нимфы, и Гекубе не стыдно было бы назвать меня невесткой.
Увы! Сам Аполлон обучил меня врачеванию, дал мне прикоснуться к своим благодатным дарам. Мне известны корень любви и трава, наделенная целебной силой. Горе лишь в том, что любовь невозможно исцелить травою. Я умелый лекарь, но себя не умею лечить. Ни земля, родящая травы, ни божество не подаст мне помощи. Лишь ты можешь мне помочь.
Такие слова римский поэт вложил в уста нимфы, которая, по преданию, жила за двенадцать веков до его рождения.
Последний акт любовной драмы разыгрался на десятом году Троянской войны. Греческий поэт Квинт Смирнский[79] так рассказывает о встрече лесной нимфы и сына Приама после нескольких лет разлуки.
Александр был ранен стрелой Филоктета, напитанной ядом лернейской гидры. Врачи обступили царского сына, страшно стонавшего. Раненого отнесли в город, и он до рассвета не сомкнул глаз. Никакие лекарства не помогали. Ибо было предопределено, что от смерти его может снасти только Энона — если пожелает.
Дело в том, что когда-то, еще до того, как нимфа полюбила Александра, ею овладел сам Аполлон. Энона не просила у него золота и драгоценных камней за бесчестье. Бог счел ее достойной и обучил врачеванию. Она познала чудесные свойства трав, которые, правда, не могли излечить ее горя.
Александр знал о даре Эноны и о том, что она одна может его спасти. Поутру он отправился в путь. Он пошел к своей первой жене, хотя и против воли. По пути то впереди, то слева от него появлялись и кричали зловещие птицы. Им овладел страх, но он старался внушить себе, что птицы летают без причины. Когда служанки Эноны увидели Александра, они испугались. Испугалась и их госпожа. Александр упал к се ногам, истекая мерной кровью. Яд проник уже до мозга костей. Страдающий и ослабевший Александр молил первую жену о помощи, но был отвергнут.
— Ты меня не пожалел! Был глух к моим мольбам и слезам! А теперь я бы хотела, подобно зверю, рвать твое тело и пить твою кровь! Где же твоя покровительница, сияющая Афродита? А твой тесть Зевс почему не приходит тебе на помощь? Убирайся! Иди к своей Елене! Стенай и плачь около нее днем и ночью. Может быть, она сумеет спасти тебя от яда!
И Александр пошел обратно по вершинам лесистой Иды. С каждым шагом он все больше терял силы и все чаще лишался чувств, пока не умер. Горные нимфы плакали над ним, вспоминая с печалью, что когда-то он пас здесь свои стада.
Когда весть о смерти Париса достигла Трои, больше всех убивалась Гекуба. После Гектора Парис был любимейшим из ее сыновей. Мать понимала, что не по его вине, а по воле бессмертных богов на Трою обрушилось несчастье. Царь Приам пока не знал о смерти Александра, потому что сидел у могилы Гектора и оплакивал гибель любимого сына. Ничто из того, что происходило вокруг, не достигало его сознания. Елена, напротив, изображала великую скорбь и при людях горько плакала, но в душе она печалилась о другом.
— Погиб ты понапрасну, муж мои, а мне остались теперь лишь тоска и печаль. Сколько несчастий теперь обрушится на меня! Зачем Гарпии[80] не разорвали меня прежде, чем я покинула с тобой Спарту? Здесь меня все ненавидят. Куда мне пойти? В лагере ахейцев меня ждут оскорбления. А здесь? Троянки разорвут меня. И даже не посыплют на мое тело землю, а оставят на съедение птицам и собакам!
Так сетовала на свою судьбу Елена.
Что же касается Эноны, то она горевала всей душой, вспоминая минуты любви и счастья. Ночью она тайме выбралась из дома и через горы и леса помчалась в долину, где нимфы и пастухи уже разжигали погребальный костер Александра. Заслонив лицо плащом, Энона прыгнула в огонь.
Прослеживая судьбу Александра, мы далеко опередили события. Пора вернуться к тому дню, когда он, чудесно спасенный во время поединка с Менелаем, закрылся в своей супружеской опочивальне.
Елена и Гектор
Тем временем на поле брани и у стен города происходили жестокие схватки между защитниками Трои и ахейцами. То одни, то другие брали верх. Доблестнейший из сыновей Приама Гектор на короткое время удалился с поля боя и поспешил в город, чтобы принести умилостивительные жертвы богине Афине. Войдя в город, он направился к дому Приама. Встретив — по пути свою мать, он посоветовал ей вместе с благородными тронками пойти в храм Афины Паллады, чтобы принести жертвы и совершить моление о спасении Трои. Затем Гектор пришел в дом к Парису. Этот дом он строил своими руками вместе с лучшими плотниками, какие были в плодоносной троянской земле. Дом Париса стоял на возвышенном месте, рядом с домами Приама и самого Гектора. Пока троянки в храме молились Афине, Гектор вступил в дом брата, которого он нашел в опочивальне, где Александр осматривал свое великолепное оружие: щит, латы и гнутые луки. Там, в кругу домашних жен-рукодельниц сидела и Елена, распределявшая между ними работу. Увидев Париса, Гектор стал укорять его.
— Не вовремя ты, несчастный, сидишь здесь и копишь гнев на жителей Трои. Гибнут троянцы у стен города. А ведь война вокруг Илиона пылает из-за тебя! Если бы ты сам увидел мужа, покинувшего грозную битву, ты обругал бы его. Выходи на бой, пока Илион не вспыхнул от огня врагов.
Александр ответил ему так:
— Гектор, ты вправе хулить меня, и хула твоя справедлива. Я открою тебе душу, а ты выслушай мои слова. Я не потому сижу праздный в опочивальне, что питаю гнев или обиду на троянцев. Просто я хотел предаться печали! Но сейчас супруга уговорила меня выйти на брань. Я чувствую сам — лучше мне идти сражаться. Победа склоняется то к одной, то к другой стороне. Подожди, я надену доспехи. Или иди — я поспешу за тобой.
Гектор не ответил ему ни слова. А Елена обратилась к гостю с ласковой смиренной речью:
— О мой деверь. Горе мне, бесстыдной, виновнице всех бед! О если бы в день моего рождения схватил меня свирепый вихрь и умчал на пустынную гору или низринул в кипящие волны ревущего моря — волны бы меня поглотили и не свершились бы такие ужасные дела! По если уж боги обрушили на людей такие беды, даровали бы они мне супруга с более благородным сердцем, который бы чувствовал стыд и укоры людские! А Парис и сейчас легкомыслен, и всегда будет таким. И на это он будет жестоко наказан. Но ты войди, сядь в кресло. Твою душу гнетут воинские заботы. И все из-за меня, недостойной, и по вине Александра. Злую долю предназначил нам Зевс, даже после смерти потомки будут слагать о пас бесславные песни.