Аристотель и Платон как две разбегающиеся вселенные, порожденные Гомером. Они взаимодополнительны. У Платона идея красоты, у Аристотеля — переживание красоты во всех ее формах и классификациях. Платон — это «вертикаль», возвышение над фактурой. Ему дальше видно, но он все дальше от жизни. Аристотель — это блуждание в плоскости земной жизни, которую он всю исходил в поисках классифицируемых объектов. Аристотель — коллекционер от науки, классификатор и систематик. А Платон ищет глубину и высоту, операции с абстрактным, обобщающие конкретное.
Платон следовал более высокому научному подходу — абстрагированию. Аристотель оставался на уровне классификации. Разумеется, Аристотель при этом был ближе к жизни и более разносторонен. А Платон смотрел дальше, хотя и более холодным взглядом. Две стороны, генезис которых исходит от Гомера.
Аристотель пишет, что поэт «рисует имена и в их движении». Можно сказать, что он также рисует идеи в их движении и конкретном воплощении. Движение затрудняет абстрагирование, для которого требуется остановить мгновение или заметить в цепочке событий статический момент — воплощение незыблемой идеи.
Наследие предков: синтез власти и культуры
Враждебность к гомеровскому эпосу — это явление культурной деградации, которой свойственно уничтожать все формы, вообще все определенное. И представлять в подмену тайны, пригодной для разгадывания, дымовую завесу — чтобы бесконечно спекулировать на счет того, что она скрывает.
В процессе оценки различных «аналитических» гипотез мы увидели, что метод «ленивого археолога» — это антинаучный подход к эпосу, предполагающий, что он — всего лишь литературная форма, из которой надо полностью изгнать историю. Любой повод для дискредитации Троянского эпического цикла используется «аналитиками», чтобы низвести эпос до праздной фантазии. Но при этом остается совершенно необъяснимой огромная популярность Гомера в античный период и работа ученых над его текстами, сохранившимися в разных редакциях, в течение столетий — чтобы убрать все сомнительное, наносное, привнесенное пересказчиками и переписчиками. Работа ученых целой эпохи объявляется бесполезной!
В утверждении, что поэмы Гомера представляют нам весьма точное описание исторических событий, нет ничего наивного. Античность не знала сомнений ни в историчности Троянской войны, ни в месте, где происходили ее события, ни в авторстве Гомера. Несколько случайных суждений обратного характера не представляли никакого интереса вплоть до наших времен, когда «аналитический» подход предпринял попытку поставить под сомнение вообще всё, что связано с Гомером и Троянской войной — все образы, все сюжеты, все детали. И объявить, что здесь нет ни тени достоверности — все выдумка. Даже автор эпоса — и тот выдуман.
Да, общество, отбросившее классическую систему образования, в которой античная культура занимала центральное место, перестало интересоваться Гомером, отдав гомероведение в руки «специалистов». Поэтому тема исследования гомеровского эпоса, имевшая вполне конечную научную задачу, превратилась в средство бессрочно имитировать ученость и профанировать науку — используя какие-то остатки уже почти ничтожного интереса к первоистокам европейской цивилизации. Вместо решения проблемы исторической реконструкции профанаторы предложили бесконечное переливание из пустого в порожнее — обсуждение каждой детали гомеровских поэм на предмет доказательства их вымышленности, противоречивости, разнородного происхождения.
Если Троянская война выдумана ради аллегорической передачи неких идей, то непонятно, какую же задачу могли решать древние литераторы? Им не были интересны события окружающего их мира, и они принялись рассказывать байки о том, чего не было? Это скорее признак «творчества» Новейшего времени, но никак не древнего. В древности любой факт имел божественную санкцию, и его нельзя было подменить. Потому что за ложь можно было поплатиться жизнью. Аллегория — это уже крайняя степень деградации религиозности, и древним культурам она никак не свойственна.
Реальность Троянской войны, реалии микенской цивилизации были подтверждены впечатляющими археологическими открытиями Шлимана и Блегена. Считать их находки никак не относящимися к гомеровскому периоду, а очевидные совпадения — следами глубокой микенской архаики, означает заниматься самообманом.
Многие имена героев Троянской войны встречаются в крито-микенской письменности, расшифровка которой сулила огромный прорыв в понимании Гомера. Но эти имена оказались принадлежащими обычным людям. И сходны с именами героев Гомера при достаточно свободной трактовке слоговых записей этих имен, в которых имеются «лишние» звуки, подлежащие «проглатыванию». В целом кносские, пилосские, микенские таблички оказались лишь хозяйственными записями и не доставили нам никаких открытий. Папирусы и пергаменты, на которых наверняка велись более ценные записи, до нас не дошли. И Гомер остается главным источником информации о Троянской войне и крито-микенской цивилизации.
Во многом достоинства Гомера следует отнести и к сочинениям, которые обозначены авторством Дарета Фригийского и Диктиса Критского. Их имена как авторов — столь же условны, как и имя Гомера. Если гомеровский эпос украшали, затрудняя восприятие исторической информации, то сочинения Дарета и Диктиса дополняли, порой искажая текст до неузнаваемости. Тем не менее, считать эти тексты «фальшивками» и иронически относиться к разночтениям, которые имеются между ними и эпической традицией, — верх расточительности. Мы показали, что эти тексты весьма информативны, если удалить из них случайные напластования, образовавшиеся в результате «доработок». Хотя в них гораздо труднее отделить «приписки» от изначального сюжета, и не все противоречия можно однозначно разрешить в пользу той или иной версии.
Желание развенчать Гомера стало своего рода наваждением, при котором нелепость претензий к гомеровскому эпосу предельно очевидна. Так, критики Гомера уличают его в том, что цари в его поэмах мало чем отличаются от простых воинов, и живут с ними одной жизнью. А вот археология, якобы, сообщает нам совершенно иное: цари микенской Греции живут в огромных дворцах и обслуживаются множеством слуг. В действительности здесь нет никакого противоречия. В походе цари не могли жить иной жизнью, кроме той, которая была возможна в походных условиях. Именно поэтому их походный быт мало чем отличался от быта воинов, которых они вели в бой.
Ахейский царь, троянский царевич, царь союзного троянцам народа — все они обязаны были сражаться наравне со своими воинами. И лишь архаичная часть сражения, сохранившая ритуальный порядок, предполагала, что герои противостоящих армий сталкиваются между собой, используя колесницы. В походно-полевых условиях царям было не до роскоши. Но в «Одиссее» мы видим дворцы Нестора, Менелая, Алкиноя — вполне соответствующие археологическим раскопкам в Пилосе и Кноссе.
Не следует забывать, что среди ахейских царей были те, чьи подданные были малочисленны и военные отряды незначительны. Один из таких царей — Одиссей. Притом что его роль в гомеровском эпосе весьма существенна, его жилище — скорее добротный дом хозяина нескольких десятков рабов и небольших земельных угодий. Это, конечно, не дворец. Здесь нет никаких признаков роскоши, а место для пиршеств — двор, а не дворцовый зал. Но это и понятно: лишь цари крупных городов могли позволить себе затраты на сооружение дворцов, а также крепостных укреплений.
Да, Гомер живописал войну, а не расслабленное существование микенский царей за несколько сот лет до нее — в период расцвета. Троянская война была последним актом масштабной трагедии — гибели цивилизации, которая в «темные века» раздробилась на множество враждующих государствиц, уже не способных вмешиваться в дела огромного региона, прежде охваченного микенской культурой. Гомеровские цари не носили золотых печаток, найденных в Кноссе и Микенах. Они принимали омовения в походных условиях, не пользуясь мраморными ваннами. И хоронили их на погребальных кострах, а не в шахтных гробницах и толосах — что было принято в их царских резиденциях, если это были действительно великие цари, цари царей — вроде Агамемнона, но на несколько сотен лет раньше.
Аналитика без последующего синтеза оставляет на месте истории не реконструкцию, а пепелище, где превращены в дым даже те фрагменты наследия предков, которые дошли до нас и волей Небес даны нам для понимания отдаленных триумфов и трагедий великих цивилизаций. Но, поскольку у «аналитиков» есть лишь задача напустить как можно больше слепящего дыма, они совершают радикальные ошибки, из которых потом выводят несостоятельность доставшегося им в руки исторического материала. Так, будучи уверенными, что «Илиада» и «Одиссея» датируются не периодом, размещенным на временной шкале вплотную к Троянской войне, а отдалены от нее несколькими веками, «аналитики» находят в поэмах Гомера бесконечные противоречия. Которые на самом деле являются прямым следствием неверной датировки. Если считать, что Гомер (или группа творцов эпоса) жил в VIII–VII веках до н. э., то понять его решительно невозможно. И остается только бесконечно разоблачать противоречия. Если же считать, что Гомер жил на рубеже XIII–XII вв. до н. э., большинство этих противоречий снимается.
Ошибка в пять веков — это упрек «аналитикам», а не Гомеру. Гомер-то как раз пользовался свидетельствами очевидцев и неплохо знал свою эпоху как воин и врач. Что же касается антигомеровских ученых штудий, то они невольно превращают научную работу в бесконечный дискурс, который хоть и дает пропитание профессуре, паразитирующей на любопытстве публики ко всякого рода историческим тайнам, но ни коим образом не приближает к истине. Фантазии «аналитика» выдаются за фантазии живших в разное время и разных местах певцов, которые каким-то образом оказались соавторами весьма сложно и точно структурированных произведений, переживших тысячелетия. Представить такое соавторство даже в наши дни глобальных коммуникаций совершенно невозможно. Но находятся мужи, которые с умным видом рассуждают о бесписьменном характера формирования корпуса текстов, повествующих о Троянской войне, а также о множестве авторов, которые вложили в него свой талант фальсификаторов.