Георг с подозрением посмотрел на вдову Менгден. Вот уж кого он бы не назвал красоткой! Вдова была тоща, как вяленая селедка, и профиль имела какой-то селедочий. К тому же, она была на полголовы выше дядюшки Сарво. Георг имел свое понятие о союзе мужчины и женщины; одним из правил такого союза была разница в росте на те же полголовы, но в пользу мужчины. Он не понимал, как мужчина может затевать шашни с женщиной, которая выше его ростом: это ж и поцеловаться толком невозможно! Прыгать перед ней, что ли, пока случайно не коснешься губ?
— Я могу и помолчать, мой красавчик, — ответила вдова. — Но кто тебе тогда расскажет, какого страха натерпелась бедная Грета, когда этот жуткий гость ратсмана Горациуса шарил по всем углам. Вот на второй день после того, как Горациус его приводил, богадельню и прикрыли.
— Что еще за гость? — вместо боцмана спросил Георг.
— Ох, этого никто не знает. Он не здешний, — сказала вдова. — Я даже не представляю, какая земля плодит таких уродов. Штаны у него были, как у сапожника из Глейерфурта, с кожаными заплатками на ляжках. Чулки черные, как у этих сумасшедших братьев-обличителей, которые проповедуют, будто море высохнет, а дно загорится; вы таких еще не встречали? Да, главное забыла! Шляпа на нем была остроконечная — вроде тех, какие надевает братство мельников на осеннее шествие, только мельники повязывают зеленые и желтые ленточки…
— Что я тебе говорил, сынок?! — радостно заорал дядюшка Сарво. — Она только штаны и разглядела!
Как и следовало ожидать, вдова описала урода со слов стряпухи, а та действительно обратила внимание лишь на одежду — чего ей уродскую рожу разглядывать? Вспомнились еще длинные седые волосы — хоть косы из них плети, причем седина совсем старческая, желтоватая. Но кое-что путное вдова рассказала: гость ратсмана Горациуса так шарил по всей богадельне, словно искал что-то крошечное; не найдя, поссорился со старыми моряками и убежал жаловаться. На следующий день приходил сам ратсман, пытался чего-то от них добиться, толковал с каждым наедине. И уж тогда ночью богадельню вывезли.
— Может, из-за той загадочной хвори они спорили? — спросила вдова. — Может, этот урод все-таки доктор? Доктора, конечно, ходят туда, где заразная хворь, с красными носами… но кто его, урода, разберет…
— А что, неужели никто из герденских зубодралов и костоправов не приходил в богадельню с красным носом? — и вдова Менгден, и Георг имели в виду приметный головной убор врачей, зеленую шляпу с приделанной к ней маской, а из маски торчит на три гольдских дюйма алый носище с дырками, набитый изнутри всякими хитрыми благовониями, чтобы врач, втягивая воздух, ими дышал, а не заразой.
— Да не видели… Ах ты, Дева-Спасительница, Стелла Марис, неужто и Грета, и Фике теперь вместе с нашими стариками помрут? — запечалилась вдова. — Они и жизни-то хорошей не видали, бедняжки мои…
— Итак! — поспешно провозгласил боцман, чтобы не дать своей давней подружке разрыдаться. — Что мы имеем? Мы имеем урода, которого никто не сможет опознать, если у него хватит ума перерядиться, скажем, в штаны гольдского свинопаса, которые выше колена, и надеть матросскую кожаную шапку с назатыльником! И мы имеем ратсмана Горациуса, который наверняка что-то знает о стариках. И перстень. Это — все. Что скажешь, сынок?
— Скажу, что нужно пойти по следу повозок, — сразу решил Георг. — Наши старички не сапожной дратвой сшиты и не липовым лыком подбиты. Если они решили оставлять на пути знаки, то найдут способ!
— И это будут знаки, понятные только нам, морскому народцу, — согласился дядюшка Сарво. — Значит, нужно, как только откроют ворота, возвращаться на «Варау». Доложим капитану Гроссу — пусть снаряжает экспедицию. Нельзя своих в беде оставлять — Стелла Марис накажет.
— Дядюшка Сарво, — подал голос Ганс. — Я всюду залезу… я в самые узкие окошки лазил…
— В погреб за сметаной? — сразу догадался боцман. — Цыц. Экспедиция будет опасная, это не с мальчишками за яблоками…
— Да нет же! Я вот что… я в богадельню залезу! Через чердачное окошко! Может, там еще какой знак оставили?! — завопил Ганс. — Я все комнаты обойду! Всюду посмотрю! Дядюшка Сарво! Господин Брюс! Пустите!
— Сами хоть к рябому черту в кровать полезайте, а дитя не смейте посылать! — возмутилась вдова, но боцман и Георг нехорошо переглянулись. И больше уже не слушали, что она там выкрикивала и чем грозилась.
Замысел Ганса был прост. Улицы в Гердене узкие, кровли черепичные, с каменными фигурами по углам, чуть ли не над каждой дверью — каменные фронтоны, иные с зубцами, иные с фальшивыми окошками. На крышу богадельни можно попасть с крыши соседнего амбара — даже просто перекинуть доску мостиком к чердачному окну.
По дороге боцман объяснял Гансу про рябого черта — это было герденское словечко, и мальчик его не знал.
— Черт заставляет людей совершать дурные поступки и платит чертовым серебром. Но беду можно исправить, если набрать ровно столько серебра, сколько от него получено, подкараулить его — и швырнуть ему всю горсть прямо в гнусную харю. Честное серебро его обжигает — вот почему у него рожа вся в мелких дырках. Вот только выследить черта трудновато, — боцман вздохнул. — Но если поможет Стелла Марис, если закроет черту дорогу белым крестом…
— Как это, дядюшка Сарво?
— Сам я ни разу белый крест не видел, врать не стану, а знающие люди говорили — вдруг возникает непонятно откуда и висит в воздухе. Иногда из того, что Стелле Марис под руку подвернется. Ансен говорил, что ему покойный капитан Ярхундер рассказывал, что будто бы однажды на юге его дед видел, как в таверне взлетели со стола белые тарелки и составили в воздухе крест.
Георг вполуха слушал давно известную ему историю и думал, где среди ночи раздобыть длинную доску. В том, что Ганс преспокойно пройдет по ней двенадцать футов над улицей, в потемках, на высоте третьего этажа, он даже не сомневался.
Время было такое, что уже ходит по улицам ночной дозор, а морякам с ним лучше не встречаться — вражда застарелая, закаменевшая, уже за пределами разума, не говоря о милосердии. То есть, встречаться можно — если бойцов хотя бы поровну. Но в дозоре обычно четыре человека, а моряков на сей раз всего трое.
Дозорных услышали издали — магистрат распорядился одевать их в нагрудные доспехи и выдавать алебарды с колечками. Эти колечки, надетые ниже лезвия, производят звон, от которого злоумышленники убегают. Таким манером и преступление предотвращается, и стражи порядка остаются целы.
Моряки притаились за каменной скамьей у входа в булочную лавку. Скамья была такая, что и слона бы выдержала, да еще украшенная столбом с каменным кругом, а в круге — чего только нет! Даже слепой, подойдя и ощупав резьбу, понял бы, что заведение принадлежит старому роду, знак этого — двойной крест, что в заведении пользуются скалкой, что предки хозяина — из Хазельнута, знак этого — шесть орехов в овале. Кроме того, в круге было Божье древо — очень сильный оберег от нечистой силы, и для той же нужды служили страшные каменные рожи — одна сбоку на стене, а две по углам кровли.
Дозор прошел — можно было вылезать.
— А, может, обойдемся без доски? — спросил боцман. — Ганс, ты ведь сможешь встать на плечи к господину Брюсу и ухватиться за фронтон?
— Сперва посмотрим, далеко ли окошко от фронтона, — сказал Георг. — А то поедет под ним черепица — и все это плохо кончится.
Площадь перед богадельней была кое-как освещена — горел фонарь на Конском амбаре, другой фонарь был у сторожа, что спал в нише, устроенной в стене Куропаткиного амбара. Можно было пересечь площадь, не рискуя свалиться в фонтан.
Каменные скамьи у дверей богадельни тоже имели при себе столбы с кругами. Только резьба на кругах была сравнительно новая и очень мудреная: там и малый герб Гердена имелся, с крепостной башней, львом и грифоном, и фамильные знаки арматоров, давших деньги на богадельню, и посередке — силуэт Стеллы Марис, Звезды морей, как полагается, с расходящимися лучами.
За столбами было что-то светлое, тускло-белое, почти призрачное.
— Стоять… — без голоса приказал боцман.
Тускло-белое шевельнулось. Похоже, оно зевнуло и вытянулось, сидя, до легкого и приятного напряжения во всех мышцах. При этом и ноги показались из-за каменного столба.
Это были женские ноги — маленькие, в открытых туфлях на изогнутом дюймовом каблучке.
— Девица?… — удивился Георг. И хотел было добавить, что красавица выбрала странное место для свидания, но боцман с силой сжал его руку.
— Мертвая невеста… — прошептал боцман. — Сыночки, бежать надо, бежать скорее…
— С чего ты взял? — спросил Георг. — Что ей делать возле богадельни, мертвой невесте?
— Вот тут-то им самое место… — дядюшка Сарво вцепился в локоть Георга и поволок прочь от богадельни. Ганс отступал, пятясь и не отводя глаз от девицы.
Не то чтобы Георгу был страшно — даже страшновато не было. Скорее как-то тревожно. Тревога была обычной для двадцатилетнего моряка, что в шестимесячном походе видел женщин только в портовых кабаках — страшных, как тот самый рябой черт, — и вот встретил вдруг красавицу, и в голове тут же стали разворачиваться свитки с живыми картинками знакомства и первого объятия. Винить за это моряка нелепо — если речь о простой девице из хорошей семьи, то тревога, предвестница любовного томления, даже похвальна. Однако тут девица явно была не из хорошей семьи…
Услышав невнятный шум, она выглянула из скамьи. Но моряки были уже за фонтаном.
Оттащив будущего капитана Брюса за угол, дядюшка Сарво вздохнул с облегчением и утер со лба крупные капли пота.
— Уф, пронесло, — сказал он. — А ведь сколько народу мертвые невесты увели на седьмую мель! Ведь они, говорят, слепые, им все равно, кого уводить, они мужчин нюхом находят, верхним чутьем, или как это называется…