Он боялся, что зримая плоть соединится с кошачьей не так легко, как незримая, но обошлось Кот взмыл в воздух. Рядом с ним оказался брат Альбрехт — разумеется, с бочонком. Он первый заметил Дубожецкого и принялся описывать его действия: повернул направо, в потемках налетел на пень, грохнулся, вскочил…
Адам полетел по тропе, Леша с фонариком побежал следом. И когда на поляне они настигли убийцу, Леша понял замысел Адама.
Адам уже достаточно освоился в кошачьем теле, чтобы драться. Вцепившись убийце в волосы, он бил задними лапами по лицу, пока тот, выронив пакет, не попытался отцепить спятившего зверя. А тогда Леша вступил в бой, грамотно провел прием, уложил противника наземь, лицом в сухую рыжую хвою.
Пока не появились сообщники, следовало спасать добычу. Кот, запустив когти передних лап в пакет, взмыл вверх и, пользуясь указаниями брата Альбрехта, уволок его подальше, на луг за опушкой, и приземлился вместе с ним в копешке свежего сена.
— Славно сделано! — похвалил монах. — Теперь главное — копны не перепутать. Ого! Нет, ты гляди, гляди…
Над лесом — приблизительно там, где въехала в канаву «мазда», висел туманный силуэт.
— Оно, горюшко наше. Это значит — что? Что те нечестивцы на страшной адской колеснице все-таки едут за главным злодеем. Дай-ка и я взгляну…
Поднявшись и опустившись, монах доложил:
— А там целое сражение будет. От города едут полицейские повозки, две штуки. Их, я полагаю, твой дружок Воронин на подмогу вызвал. Ох, и что же теперь будет?! Эй, Столешников! Как ты там?
Адам понял: Леша, уверенный, что может предъявить награбленное добро, сделал нужный шаг. Дубожецкого он взял в плен, а с теми двумя помогут управиться его товарищи. Вот только что за добро такое?
Адам зацепил когтем край пакета, поднялся и позволил коробкам соскользнуть на сено.
Коробок было семь штук — старых, обтянутых тусклой кожей, с изящными замочками-защелочками, которые легко открывались при помощи смекалки и когтей.
В коробках, как Адам и предполагал, были дорогие украшения. Он открыл одну, другую, третью…
— Ишь ты… — прошептал брат Альбрехт. — Роскошь-то какая…
— Позвольте, позвольте! — вдруг закричал Адам, от волнения покинув кошачью плоть.
На то, как устроена у призраков память, ему не раз жаловался брат Альбрехт. События прежней жизни — с каждым годом все отчетливее, а события призрачной жизни блекнут и выгорают. Адам предположил: это потому, что она скучная. Брат Альбрехт вынужден был согласиться, хотя обострения давешней памяти гипотеза не объясняла.
— Что ты чадо? — спросил брат Альбрехт. — Живот схватило? Кошачий? Не должно бы.
— Да иди ты с животом… Погоди… — и Адам, заговорил, возведя глаза к небу, словно там был написаны слова:
— Колье «ривьера», семьдесят два камня, из коих двенадцать посередине — в два карата, прочие — карат с четвертью, колье платиновое из бриллиантов и рубинов, перстень мужской платиновый «шевалье» с аметистом, окруженным бриллиантами по полкарата, серьги большие старинные, бриллианты на розовой подложке… по четыре больших ромбом…
Тут в умственном устройстве, заведовавшим памятью, что-то разладилось, и из уст Адама полетели обрывки и осколки:
— Два с четвертью карата… роза сапфировая… гранен таблицей… и семь по полтора карата…
Столешников, слышавший это, из любопытства опустился на копешку.
— Ты что такое несешь, чадо? — ужаснулся брат Альбрехт. — Погоди, догадался! Это те камушки, что ты в прежней жизни искал!
— Все побрякушки до последней зазубрил, — опомнившись, отвечал Адам. — Там списочек был — целая страница. И ведь помнил же тот, кто писал, сколько в которой побрякушке чего — и камней, и каратов.
Он уставился на раскрытые коробочки.
— И что же теперь будем делать? — спросил Столешников.
— Ты, чадо, к небесам воззови, — посоветовал брат Альбрехт. — Твое желание исполнилось, ты камушки нашел, теперь тебя могут и забрать. Это нам, грешникам, слоняться в миру до архангеловой трубы. Вот я — я, видно, не только пива в смертный час возжелал, а чего-то еще. А ты, братец?
Столешников вздохнул.
— А чего я мог пожелать… Выжить, уцелеть… чего еще-то?.. Когда убивают?..
— Да уж, выжил… — проворчал монах. — Вот ведь какая штука-то получается — если живешь с бурными желаниями, то и после смерти у тебя какой-никакой шанс остается… а коли вообще без желаний, то вот как я. Дурак… пива ему, олуху, подавай! Пива, черти б его выпили да околели!..
Он грохнул бочонок оземь. Да что призрачному бочонку сделается! Даже не подпрыгнул и не откатился.
— Что-то же еще у меня на уме было! А что?! Для чего меня, чудилу грешную, тут слоняться оставили? Что-то было, а в голове одно это пиво застряло!
— Надо привести сюда Воронова и сдать ему все это… По описи и под расписку…
— Сейчас, чадушко! Я приведу господина гусара, а он растолкует твоему приятелю, где…
— Я и сам могу растолковать.
Монах вздохнул.
— Все это неспроста, — пробормотал он, — ох, неспроста…
Он понесся к «мазде» и вскоре вернулся.
— Повязали голубчиков, — сообщил он. — А господин Скавронский исхитрился из куста твоему другу шепнуть, где добыча. Тот, полагаю, вот-вот появится. А злодеев в город повезли. Надо же — ты своего добился.
— Добился… — повторил Адам.
Когда прибежал Леша и сгреб в пакет добычу, Адам молчал. И благодарность, которая раньше бы его обрадовала, прозвучала словно из иного мира, сквозь ватную стенку.
Совершенно обалдевший от всех ночных событий Леша убежал к своим товарищам, а кот остался при Адаме.
Из леса на опушку выехал гусар, на крупе лошади сидела Гретхен.
— А мы ведь доброе дело сделали, — сказал гусар. — Вот ведь и от меток своих далеко, а никто нас обратно не тащит. Чудеса…
Вдруг на лугу как будто посветлело. Потусторонняя компания разом подняла взоры к небу и увидела странную звезду. Звезда эта увеличивалась и даже удлинялась.
Широкий и плоский луч опустился из глубины ночного неба, лег под ноги Адаму золотой дорожкой.
— Ах ты Господи, вон оно как!.. — прошептал потрясенный брат Альбрехт, гусар перекрестился, а Гретхен упала на колени.
Адам стоял, ничего не понимая.
— Отпускают тебя, чадо, отпускают! Давай, возносись… Ну, давай!.. — требовал брат Альбрехт. — Так, выходит, дело-то в камушках было… Ну, что ты встал?
— Я сейчас, сейчас… Брат Альбрехт, ты ведь присмотришь за котом? Я его тебе оставлю, ездить на нем будешь, но только придется корм ему добывать… я все расскажу, объясню…
— Как это — корм добывать? Я и себе-то никогда не добывал, меня в обители кормили!
— Господин ротмистр, вы сможете за котом присмотреть? — спросил Адам. — Его нужно переправить в город, найти ему жилье. Вот хоть бы у вас в погребке…
— Простите, господин Боннар, кошек страсть как не люблю. Это у меня с детства… — и гусар вздохнул.
— Да что ж ты медлишь, чадо безмозглое! Из-за какого-то кота! — взревел монах. — Вознестись-то дважды не предлагают!
— Гретхен, голубушка? Я научу, где корм брать!
— Я попробую, попробую… — испуганно отвечала девица, но по голосу Адам понял: с перепугу врет и будет о коте вспоминать хорошо коли раз в неделю.
Тогда он поднял голову к небесам.
— Кота оставить не могу, — сказал он, словно извиняясь, и руками развел. — Его из-за меня убить хотели, он из-за меня дома лишился, а он домашний, балованный, да еще больной, пропадет… Ему лечебный корм нужен… Его вот из леса нужно выводить, место ему искать… И оставить не на кого… вот такая беда… а бросить — не могу…
В ночь с 5 на 6 июля 1898 года домовладельцы, живущие на Большой Купеческой, их семьи и постояльцы были разбужены выстрелами. Перестрелка была короткая. Выглянув в окна и убедившись, что нигде нет пожара, обыватели улеглись спать.
Наутро полицейские сыщики обходили дома справа и слева от участка, недавно приобретенного негоциантом Зибенштейном, спрашивали о количестве выстрелов, о прочих звуках, о точном времени пальбы и о тому подобных глупостях. Обыватели поняли, что револьверной стрельбой баловались в будущем Зибенштейновом доме, который строили с прошлого года и уже подвели под крышу. Владелец оптового склада колониальных товаров Лабуцкий по вечерам играл в трактире с частным приставом Беренсом на бильярде и по дружбе спросил его, что случилось.
— Черт знает что, — сказал Беренс. — Только это между нами, тссс… Помнишь, ювелира Вайсмюллера ограбили? В марте? Ну так мы этих молодчиков взяли, почти всю шайку.
— Не может быть… — шепотом усомнился Лабуцкий.
— Там что вышло — за ними, оказывается, один столичный «пинкертон» по следу шел. А они, черти, до чего додумались — у Зибенштейна в подвале тайник устроили. Очень удобно — дом строится, никто его не охраняет… Ну, этот, столичная штучка, стрельбу и устроил. Хорошо, патруль услышал, сразу примчался. Так одного сукина сына «пинкертон» ранил, его живым взяли, и сразу, по горячим следам, за прочими кинулись. Они думали, в портовых амбарах отсидятся!
— А он, столичный? Он — что?
— А вот тут-то самое любопытное… тссс… Его тоже подстрелили, и провалился он в какую-то яму. Зибенштейн придумал американский отопительный котел ставить, под него все в подвале раскопали. Наши молодцы его бы и не заметили, но — кот!
— Какой кот?!
— Кот в ноги кидался, орал, блажил, к яме привел. Они «пинкертона» вытащили, перевязали, сразу — в госпиталь! Он уже очухался, показания дает… Но ты молчи, братец. Троих-то мы взяли, а двое — еще в бегах…
— Надо же — кот… Он что, кота с собой возил, что ли? Заместо пса?
— Черт его знает… Пока вытаскивали, пока в авто тащили — кот пропал. Вот просто сгинул. Я супруге рассказал, она говорит — мистика. Говорит — такие случаи известны, а она у меня на спиритизме помешалась, журналы выписывает. Если сам статский советник Арнольд у себя этих спиритов собирает — так, значит, неспроста вся эта мистика. Если статский советник и даже господин Островский — а он же чиновник особых поручений при особе генерал-губернатора… Видать, что-то в этой мистике все же есть!