Утомленно потираю переносицу, подставляя лицо ветру и падающим листьям.
– Они обгадили весь выпуск. – Она карикатурно плюет, передразнивая старшекурсниц: – «Вам бы опыт в журналистских расследованиях», «У меня была практика в “Делах”» и еще какая-то чушь!
Вот бы и мне хотя бы толику твоей злости.
Мне представляется, что Катя – астероид, который летит с бешеной скоростью, разрушая все на пути: звезды, мусор, планеты… Проблема только в том, что мне совсем не хочется разбиваться.
– Ты видела охранника?
– Какого охранника? – рявкает она.
– Кружил, слушал разговорчики.
– Господи, Нура, какой, блин, охранник? С ума не сходи. Я тебе говорю, выпуск поганый вышел. На нас точат зуб: мымра рыжая, курицы со старших курсов и Гадышева.
Весь мир – отрава, а ты в нем – фильтр.
– Кит, сезон про универ, про Марка – их однокурсника и друга. Чего ты ожидала? Что они будут радоваться?
– Чего угодно, только не мизогинии.
– Уф, – смахиваю с капота влагу, орошая подол юбки, – мизогиния тут ни при чем!
Так и подмывает стряхнуть остатки воды на лицо Кате, но я хватаюсь за край трикотажного платка и вытираю ладони.
– Ты меня слышишь вообще? Я говорю, халтура какая-то, а не сезон у нас. Не узнаем мы, кто убил Марка, еще и опозоримся!
Хмурюсь, унимая незнакомую дрожь в руках. Сгибаю пальцы поочередно, и они издают неприятный хруст. Катя вновь грызет заусенцы, попутно перечисляя список всех возможных последствий, поджидающих нас, если сезон обернется крахом.
– Кит, тормози. Я и так не сплю и не ем уже неделю…
– Они нас топят, – перебивает она.
– Я знаю, что получается не идеально, но получается хорошо.
– А должно быть идеально!
– Это идеально для первого раза.
– Отмазка неудачницы.
– Лучше быть неудачницей, чем вернуться до…
– Ссыкло! – Ветер поднимает светлые волосы, превращая их в змеиный капюшон, Катя делает шаг ко мне.
По всем законам дружбы сейчас я должна извиниться или заплакать. Но я не чувствую ни сожалений, ни страха – только обиду и какую-то пугающую силу, которая звенит в ушах и заставляет часто щелкать костяшками. Меня душит злость, и я с трудом размыкаю челюсть:
– Тебе нечего бояться: во-первых, ты на платном, а во-вторых, тебя не выдают замуж за пару миллионов рублей. Но если меня отчислят, то я стану невестой года по версии Апшеронска. – Я прикусываю щеку. – Об этом ты не подумала? У меня нет другого шанса. Нет! И я из кожи вон лезу, чтобы не разрушить свою жизнь. Я не могу плевать в колодец, из которого пью! И последнее, чего я хочу, – укор от лучшей подруги!
Очко Гриффиндору.
Трудно стоять на месте, когда внутри все рокочет и кипит. Широким шагом пересекаю парковку, пробираясь через колючие кусты. Они цепляются за одежду, царапают кожу, но я без труда отодвигаю ветки, перешагивая через бордюр. Поднимаюсь на мост, за которым покоится островок леса, куда мне всегда хотелось забрести. Прихватываю горсть камешков с обочины и ныряю вглубь осеннего парка. Пнув жухлую листву, бросаю камень так далеко, что он теряется в желтизне. Птицы с криком взмывают в небо.
– Простите! – кричу, хлопая себя по лбу, слушая недовольный крик стаи.
Продолжаю маршировать, сжимая камни в кармане. Но чем дальше я продвигаюсь, тем тяжелее идти.
– Дура, – бухчу, стоя между раскачивающимися деревьями, которые засыпают меня листвой. Оглядываюсь по сторонам, и, убедившись в том, что я одна, берусь за новый камень и яростно швыряю его в траву. – Эгоистка!
Следующий, с неразборчивыми криками, летит чуть дальше. Туда же отправляется третий камень. Еще один бросаю вверх, а самый тяжелый – прямо под ноги. Камни не заканчиваются, но заканчивается злость. На ее место приходят изнуряющая усталость и головная боль, точно я с температурой зубрила всю ночь билеты, но так и не сдала экзамен.
Плюхаюсь на траву и почему-то плачу. Не знаю, откуда это взялось, я не собиралась и не хотела плакать. Из горла вырывается какой-то вой, закрываю рот ладонью и озираюсь. В редеющей листве видны только стволы берез, но я все равно сильнее прижимаю ладонь к губам, обмотав ее платком.
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я поднимаюсь на ноги и, кое-как передвигая ими, плетусь обратно к мосту. В голове пустота, изредка нарушаемая воспоминаниями, которые теперь кажутся чужими.
Хотела злость? Получай.
– Знать бы еще, как с ней обращаться.
Странное чувство – быть виноватой взаправду. Не понарошку, не по факту существования, не из-за чужой случайной обиды, а потому что ты честно сделала гадость – накричала на подругу. Это чувство свербит и зудит одновременно, непрестанно напоминая о себе и о случившемся. Хочется убежать, опять скрыться в лесу или попасть в неприятность, чтобы всем стало страшно, а обиды сразу забылись.
Извинюсь, и все будет как раньше.
Отдаю последние гроши на примирительный кофе: раф – соленая карамель для Кати и бамбл для себя. После прогула пары и истерики в лесу хочется как-то взбодриться.
Очередной перерыв только начался, а во дворе уже собрались курильщики. Пустая скамейка, где сижу только я, обзаводится еще парой студентов и начинает вибрировать от повсеместного движения и гогота. Делаю жадный глоток кофе с апельсиновым соком, откидываясь на спинку. Покручиваю стаканом, наблюдая, как свет пронизывает лед – он искрится, подтаивая и бултыхаясь. Розовое пятно мелькает между кубиками. Катя держит два кофейных стаканчика, направляясь ко мне. Без слов обмениваемся напитками. Извинения вертятся на языке, но по какой-то причине не спешат вылетать.
– Прости, – начинает Катя, – ты права. Я бы тоже была в бешенстве.
Она не глядя протягивает мизинец, словно все произошедшее больше не имеет никакого смысла. Спешно завершаем ритуал примирения, сохраненный с детства, и к Кате возвращается былой энтузиазм.
– Ты была похожа на медведицу! Я думала, что ты сейчас свалишь из подкаста и заблокируешь меня везде.
– Я не собиралась уходить из подкаста и блокировать тебя.
– Хорошо, потому что я уже нашла решение! Нас никто не тронет, если заручимся поддержкой мастера.
Холодный кофе застревает в горле, и я начинаю кашлять. Катя тут же стучит по спине; корчась от боли, ошарашенно смотрю на нее.
– Альбертович не против. Я прогуляла физру ради этого «да». Пришлось угрожать. Мол, – она зажимает прядку между носом и верхней губой, – выбирайте, Сашенька Альбертович, потопит вашу репутацию подкаст или прославит вас? Еще я согласилась помогать ему в свободное от учебы время, если засчитает как практику.
– Ты серьезно?
– У нас будет два часа в неделю, где-нибудь вечером после пар. И он дал список книг, которые надо прочитать ко вторнику.
– Сегодня пятница.
– Да, но ты уже читала две из пяти. И Джума Мубарак, кстати! Пойдешь на пятничную проповедь?
– И тебя с благословенной пятницей, – сконфуженно киваю, – на следующей неделе буду волонтером.
Катя протягивает список, где помимо двух знакомых названий красуется Уголовный кодекс, монография «Журналистское расследование: история и методика», научная статья «Сторителлинг о “реальных преступлениях” в аудиоподкастах: способы взаимодействия авторов и аудитории».
Основательно.
Выходные оседают на плечах усталостью и явным недосыпом. Университетская библиотека – это ожившая картинка из пинтереста. Гигантские потолки с лепниной и большие окна, впускающие столько солнца, что светильники зажигают только под вечер. Над читательским залом располагается антресоль с компьютерами и пуфиками. Вот бы развалиться там, окунаясь во что-то более созидательное, чем криминалистика.
Почему-то ничего из списка Александра Альбертовича нельзя уносить из зала, поэтому мы до ночи сидим в библиотеке, согнувшись над текстами. В какой-то момент я перестаю отличать одну книгу от другой и читаю их параллельно. Не могу сказать, что это сильно искажает содержание или вредит пониманию. Только читательский дневник теперь скорее походит на ребус.
Самым сложным оказывается Уголовный кодекс. Его, к счастью, можно найти в интернете, но это не сильно облегчает ситуацию. Я перечитываю одну строчку не менее десяти раз с разной скоростью, чтобы наконец-то понять смысл. Как говорит Катя, «чиновничий язык – петля на гуманитарной шее». Мне думается, что это не метафора. Ко вторнику моя шея едва ли может держать тяжелую голову. Я подпираю подбородок рукой при любой возможности. Вечером, когда вновь приходится ждать мастера, я проваливаюсь в беспокойный сон за студийным столом, кое-как умостившись между двух микрофонных стоек.
Мне снится тетя Сусанна, она закручивает банки с абрикосовым вареньем и просит меня спеть. Я встаю на табурет, а в дверях девичьим смехом хохочет Ибрагим.
– Это все книжки виноваты, – смеется он, сталкивая меня с табурета, – просыпайся, Соня Эдуардовна!
Открыв глаза, я вижу смущающуюся Катю. Она заправляет прядки волос за ухо. Оглядываюсь – в дверях стоит смеющийся Александр Альбертович.
– Прошу прощения, – сдерживая зевоту, говорю я.
– За что? Мы не на занятиях. Вы даже можете уйти, если угодно.
– Нам угодно быть здесь, – возражает Катя.
Похлопываю себя по щекам, когда мастер протягивает стакан воды, начиная рассказывать об ошибках вышедшего эпизода. Главная и самая большая – материал, его просто нет. Он просит нас составить список опрашиваемых лиц, куда мы вписываем несколько одногруппников Марка и комендантшу, давшую короткий комментарий: «Всегда комната убрана. Хороший парень».
– Негусто. Гипотезу какую отрабатывали?
– Пу-пу-пу, – протягивает Катя, – что Марка убили.
– Это предположение, Катерина, а я спрашиваю о гипотезе. Кто убил? Почему? – Он озадаченно смотрит на нас, почесывая бороду.
– Но главное: кто убил Марка? – Катя, кривляясь, повторяет строчки из трека одного рэпера.
– Остроумно, но давайте посерьезнее. Что-то указывает на убийство? Кроме того, что вы слышали шум и выключился свет.