– С вами были Катя Майорова…
– И Нура Алиева.
– Вы слушали «Подкаст присяжных», сезон «Кто убил Марка?», посвященный делу Марка Варланова. И помните: зло не дремлет.
После короткой паузы Александр Альбертович хлопает в ладоши, а Катя, взвизгнув, бросается меня обнимать. Воздух в студии наполняется искрящей радостью. Мастер хвалит работу и напоминает про сроки публикации последнего эпизода. Катя прыгает, пританцовывая вокруг стола, а я сижу смирно, вежливо улыбаясь, и пытаюсь отыскать спокойствие, обещанное с завершением сезона.
Может, придет с публикацией?
Радует одно: я наконец-то займусь учебой.
На просторах интернета завирусился мем под названием «Эффект жены». Женщины выставляют своих мужей до брака и после. Где «до» – чуть симпатичнее разваренной кураги из компота, а «после» – слаще самого дорогого рахат-лукума. Я думаю, что с нашим подкастом случился «Эффект мастера». Все та же розовая обложка, та же группа в ВК и те же голоса ведущих. Но совершенно другие охваты. Александр Альбертович так постарался, что весть о подкасте добралась до крупных медиа.
Утро начинается с поздравительных сообщений и двух букетов от Катиной мамы. Тетя Жанна отправила нам цветы несмотря на то, что они с Катей месяц играют в молчанку. Вот бы и моя мама сыграла в молчанку. Но вместо этого она шлет мне видео с никаха Юсуфа. Поэтому я отключаю телефон, концентрируясь на редком удовольствии – легкости. Кружусь по комнате, решая, какой наряд украсит этот день. Катя предлагает поддержать цвет подкаста, а у меня из розового только носки, выглядывающие из-под прямой белой юбки. Надеваю синий шелковый платок, замазываю синяки под глазами и затыкаю урчащий живот яблоком.
Лучше бы тетя Жанна выслала денег или еды.
Гляжу на руки – сегодня никак без серебряной десятки и браслета. Выстраиваю кольца в правильном порядке, так, чтобы на верхних фалангах красовались три тонких линии. Хватаюсь за запястье, но не нахожу браслет. Закручиваю рукава толстовки, заглядываю под кровать, матрац и подушку – ничего. В шкатулке пусто.
Субханаллах, потеряла!
Катя выкладывает стразами на веках какой-то безумный узор. А я теперь не могу сидеть на месте. Меня так и тянет сорваться на поиски, дать объявление о пропаже или допросить уборщиц. Поэтому я выхожу одна, чтобы обыскать университет до того, как нерасторопная толпа заполонит все здание.
Где можно потерять фамильную драгоценность?
Прохожу дважды маршрут от университета до метро, заглядываю в пустой кафетерий, проверяю задний двор, фонтан, студию. Опрашиваю охранников и уборщицу. Конечно же, бирюзовой нитки нигде нет. Плетусь на цокольный этаж – единственное место, вычеркнутое мной в самом начале.
Хочется стукнуть себя по лбу или случайно пропустить ступеньку. Впервые кажется, что Ибрагим был прав, когда отговаривал бубашку отдавать мне браслет. Лучше бы ходила и дальше с серебряной десяткой из простого металла. Кому хуже от грубых мозолей? Мне они совсем не мешают, в отличие от страха быть уличенной еще и в безответственности.
Безответственная лгунья.
В полуживом коридоре перешептываются ребята, подпирая спинами стены. Осматриваю пол, где могла обронить или, того хуже, порвать браслет. Едва ли тогда удастся найти его, разве что пару камней. Прохожу вдоль стены на полусогнутых, внимательно разглядывая пол. В уголке, поодаль от толпы, вижу лысую макушку – Даня, опустив голову на сложенные руки, сидит на корточках. Ссутулившаяся спина размеренно поднимается и опускается. Можно представить, что он так неумело скрывает слезы, как какой-нибудь супергерой.
Ерунда, не будет же он тут плакать?
Замираю, внимательно вглядываясь в каждое движение одногруппника. Широкая черная футболка подрагивает, когда он громко шмыгает носом. Даня поднимает голову, открывая бутылку с водой, и смотрит на меня.
Йа Аллах! Что делать?
Перевожу взгляд на пол, переступая с ноги на ногу, и говорю первое, что приходит на ум:
– Ты браслет не видел?
Он качает головой, делает глоток и равнодушно возвращает голову на колени.
Так, он плачет. Хорошо. О-ха, плачет!
Вспоминаю все посты по психологии, которые когда-либо попадались мне. Набираю побольше воздуха – так, что плечи ползут к ушам. Я нарочно опускаю их, стараясь не сутулиться.
Это не страшно. Нужно просто его подбодрить. Всего несколько поддерживающих слов.
Разжимаю пальцы, делаю шаг и тут же сжимаю вновь.
– Не видел я твой браслет, сказал же.
– Поняла, – останавливаюсь на мгновение, прокручивая в уме худшие события, какие только могут приключиться с еще одним расстроенным парнем в этом университете, – можно посидеть с тобой?
Он хмыкает, качая головой. Аккуратно сажусь рядом, недалеко от круглой тумбы.
Почему ни одна статья по психологии не рассказывает, что делать, когда плачет парень?
– Тебе сидеть негде больше?
– Да, – запинаюсь, тут же пытаясь исправить ситуацию, – то есть нет. Я потеряла браслет, бирюзовый. А тут ты, вот, и я не смогла уйти.
– Потому что жалко стало?
– Страшно.
– Страшно?
– Нет, не так! – Я замолкаю, радуясь, что Даня не смотрит на мое перекошенное лицо. – Извини, пожалуйста.
– За что?
– За то, что обидела.
– Как твой страх может обидеть меня?
– Ну да. Извини.
– Ты издеваешься?
– Нет, конечно нет! – Йа Аллах! Это катастрофа. – Мне стало не по себе, когда я увидела, что ты плачешь.
– Прикольно, – фыркает он, – теперь не по себе еще и мне.
– Изви…
– Да прекрати ты постоянно извиняться! Чего ты извиняешься-то?
Он рявкает так, что слюни брызжут в разные стороны. Из-за слез и гнева голубые глаза выглядят почти прозрачными. Я инстинктивно жмусь к тумбе, боясь пошевелиться.
– Ору я, а извиняешься ты! – Он закрывает крупными ладонями уши. – Ты нормальная вообще?
Легкость, которую я узнала утром, испарилась еще до обеда. Не осталось ничего, что могло бы унять подступающую дрожь. Вместо этого я часто моргаю и подтягиваю онемевшие ноги к груди. Бьющееся сердце высоко подпрыгивает, так что дыхание застревает на полпути, и во рту появляется привкус железа.
Полный провал.
Насупившись, Даня протягивает скрученную салфетку:
– У тебя кровь.
Прижимая сверток к носу, смотрю на низкие потолки и осторожно вытягиваю одеревеневшие ноги, похлопывая по ним.
Какая дурацкая ситуация. Я сижу с зареванным Даней на полу, на этом кошмарном этаже, перепачканная кровью, без браслета и даже уйти не могу!
– Извини, – выдыхает он.
– Прекрати извиняться, – давясь слезами и тихим смехом, отвечаю я, – тем более что ты прав.
– Я облажался, – он говорит, глядя в опустевший коридор.
– Сейчас? Или вообще?
Даня отвечает не сразу. Молчит, выравнивая дыхание. Это видно по тому, как все медленнее и спокойнее поднимаются его плечи. Наблюдая за ним, я и сама успокаиваюсь.
– Помнишь, мы обсуждали семью Гладышевой? Мне кажется, что я недалеко ушел.
– Человека убил?
– Ага, чистосердечное в коридоре. Не глупи, Алиева. – Он отмахивается и делает несколько жадных глотков из бутылки. – В нашей комнате травили тараканов, и я жил пару дней у Марка до того, как… Короче, он узнал, что я юзаю, и это была катастрофа. Мы чуть не подрались. Ворона растащила.
– Он же сам употреблял, и у него в комнате траву нашли.
– Мою, Нура. – Даня молча вытягивает ноги, пытая стену взглядом. – Не знаю, почему я сразу не признался. Идиот.
– Испугался, что отчислят?
– Меня? – он грустно ухмыляется, протягивая новую салфетку. – Позвать Катю?
Я отрицательно мычу, вынимая окровавленную кашу из носа:
– Извини, что тебе приходится это видеть.
– Предлагаю сделать «извини» шифром, сигналом, что что-то идет не так.
– Договорились. – Тумба с легким скрипом теснится к стене, когда я опираюсь на нее, из последних сил поднимаясь на ноги.
– Пс, Нура, сохранишь в тайне мой треп?
– Аманат, – прижимаю чистую ладонь к груди, – значит «вверенное на хранение».
– Аманат.
Любопытно, как сильно можно раскачаться на эмоциональных качелях. Облегчение притупляет подступившую мигрень, и теперь боль становится сносной. Успокоение делает шаг мягким, почти невесомым, единственное, что приземляет, – сообщение от неизвестного пользователя в телеграме:
«Марка убили».
эпизод 4. катя
Охапка нераспустившихся ирисов, обернутых в измятую газету, жалась к светло-голубой рубашке. Толстые стебли подрагивали в такт быстрому шагу. Денис не бежал только потому, что боялся прийти помятым и вспотевшим. Он расстегнул куртку, запихивая поглубже букет, чтобы уберечь от пронизывающего ветра.
Была ночь, глубокая и безмолвная. Ни одно окно во дворе не бросало на сугробы желтый свет, фонари равнодушно наблюдали, как Денис в непроглядной темноте рыщет по карманам. Деревянная дверь подъезда покосилась из-за корки льда, он дернул ручку, вспоминая текст, который написал несколько часов назад.
Поднялся на последний этаж и тихо повернул ключ в замке. Бесшумно прошмыгнул в спальню, где уже спала Жанна. Он снял куртку, фуражку, поставил букет в пустую банку от помидоров и лег рядом. Кровать жалобно заскрипела.
– Ты время видел?
– На работе задержали.
– М-м… А это что?
– Цветы. Спи, утром поговорим.
На самом деле сказать он хотел совсем другое, но каждый раз пасовал. «Жанна, мы с тобой давно вместе, я тебя уважаю. Ты замечательная мать и женщина, но я не люблю тебя».
– Сегодня приходили. Спрашивали тебя.
– Кто?
– Мужики какие-то, не знаю. Катьку напугали, орали, грозились дверь выбить…
– Это с работы.
Открываю глаза и поворачиваюсь к столу. Даже сонным взглядом в кромешной тьме можно разглядеть ирисы. Они выглядят туристами на фоне самодельной карты на куске старых обоев. Цветы кажутся особенно неуместными из-за грязной посуды и надкусанных булочек, завернутых в пакет.