– Заболела, Александр Альбертович.
Не успел Марк окликнуть ее, как Марина обернулась, изо всех сил стараясь держаться непринужденно. Она подошла к другу и передала ему все еще влажный от дождя плащ. Марк чуть нахмурился, глядя на кривую улыбку Марины.
– Подожди меня за дверью, пожалуйста.
Когда аудитория опустела и дверь за одногруппником закрылась, Марина вдруг растеряла всю храбрость и уверенность, которых и так было всего ничего. Не поднимая взгляда, кое-как ворочая языком, произнесла:
– Чего вы хотели?
– Ты какая-то бледная. Марк сказал, что тебе нездоровится.
– Я в порядке.
– Заглянешь ко мне после пар?
– Я?
Ее лицо застыло в изумлении. Она впервые посмотрела на него после произошедшего. Пережили ли они одно и то же ночью?
– Ты. – Он сел на стул и теперь смотрел на Марину снизу вверх, очень пристально. Вид у него был расслабленный, даже кокетливый. Марина проглотила вязкую слюну и прижала руки к груди. Ей вдруг показалось, что он действительно иначе относится к случившемуся. Что если ему и правда понравилось?
От последней мысли ей стало не по себе. Кому может нравиться насилие? Она повела плечом и несмело ответила:
– То, что вчера произошло, не было моим желанием.
– Правда? – Он опустил уголки губ и приподнял брови. – Просто на видео тебе очень хорошо.
Она не сразу поняла сказанное. На несколько секунд зависла, прокручивая ответ, чтобы наконец понять: он пережил то же самое, что и она, этой ночью. Он точно помнит, он точно понимает. Марину словно парализовало: она не дышала, кожа полыхала, глаза мгновенно наполнились слезами, а язык стал тяжелым. Стараясь справиться с паникой, она снова и снова хваталась за ускользающие воспоминания. Разве там были камеры? Где? Как много он успел снять?
Она коротко взглянула на Александра Альбертовича. Он сидел все так же расслабленно и внимательно разглядывал ее. Горло сдавил страх. Марина кое-как задала вопрос, ответ на который совсем не хотела знать:
– Ты снимал?
Саша не спеша разблокировал телефон, открыл галерею и выбрал видео, которое было окружено рабочими скриншотами и фотографиями утреннего кофе. По аудитории пронеслись звуки: тяжелое дыхание, стоны и лязганье металла. Марина закрыла глаза рукой, то ли пряча слезы, то ли прячась от видео. Тогда он повернул телефон к ней.
– Выключить? – Его голос сочился лживой вежливостью, почти ядовитой.
Марина попятилась, нервно кивая. Видео замолчало не сразу. Телефон юркнул в карман брюк. В повисшей тишине слышались гул, доносящийся из коридора, и медленные шаги Саши. Он обошел Марину и сел напротив – так, что его колени касались ее бедер. Заламывая пальцы за спиной, она опустила голову, стараясь не думать о том, что будет дальше.
– Я заканчиваю в полшестого. Не опаздывай, – он сказал это очень легко, словно сделал заказ в кафетерии, а затем медленно провел рукой по ее бедру.
Дверь аудитории с грохотом открылась. Марина вздрогнула, точно очнувшись, и сделала шаг назад.
– Маринад, погнали уже! Давай живее, мне надо в магаз еще.
– До встречи, Мариша.
Она с трудом удержалась от того, чтобы не перейти на бег, продолжая глотать слезы сквозь улыбку.
Лето тянулось мучительно. Весь июль Марина провела одна в общежитии. Днем помогала в учебной части, а вечером читала книги или листала новости. Несколько раз в неделю ей звонил Александр Альбертович и назначал встречу.
Чаще всего эти встречи проходили в гостинице, офисе или загородном доме. Пытаясь понять, какое место ей претит больше, Марина решила составить список того, что она особенно ненавидела в каждом из них.
В офисе ее бесили панорамные окна, тонкие серые жалюзи в маленькую дырочку, которые ничего не скрывали, и люди. Стоило ей показаться в многоэтажном бизнес-центре с фиолетовыми стенами, как все сотрудники начинали шептаться. Однажды какая-то девица назвала ее «еще одной жертвой амбиций».
В гостинице, которую Саша снимал на час, были отвратительные полотенца, такая же душевая и очень жесткий ковролин – после него саднили колени. Еще Марина заметила, что администратор всегда пылал презрением и с трудом маскировал его под вежливость.
Но хуже всего был загородный дом. Она называла его «логово Левицкого». Дорога туда была либо утомительной, либо мучительной. Зависело от того, как приходилось добираться: на автобусе или с Сашей. Логово находилось недалеко от аэропорта, на берегу озера, в окружении сосен. Ближайшие домики не удавалось разглядеть. Возможно, поэтому Левицкий никогда не задумывался о шторах. Только в спальне болтались тонкие серые жалюзи, точно такие же, как в офисе. Их Марина, конечно же, внесла в список.
Логово всегда казалось большей пыткой, чем любое другое место: там все началось. Марина нередко опаздывала на встречи, придумывая самые разные причины. А пару таких «свиданий» даже удалось отменить под предлогом воспаления гланд, которые на самом деле ей удалили еще в пятом классе.
Пугало и то, что сбежать из загородного дома казалось почти невозможным. Не то чтобы Марина и правда была способна на это. Но каждый раз она фантазировала, как сбегает, или как приезжает полиция, или как Марк спасает ее. Она думала об этом постоянно: до встречи, во время и после.
Марк писал и звонил каждый день. На двадцатилетие, которое Марина провела в университете, прислал букет. Тогда она впервые ощутила укол стыда: вот цветы от Марка, который всегда рядом, а вот Левицкий, и он тоже всегда рядом. От этого ей по-настоящему захотелось, чтобы кто-то узнал о происходящем. Возможно, это могло бы что-то изменить, исправить. По крайней мере, так ей нравилось думать.
Марк позвонил почти в полночь. Он был взволнован: неровно дышал, суетился, часто извинялся и переспрашивал. Еще он постоянно ругался, обходя сонных курильщиков, толпившихся на перроне.
– Опять к бабушке собрался?
– Марин, я утром буду у тебя уже.
– Завтра утром?
– Сюрприз!
Она ответила не сразу:
– Марк, ты же уехал… до сентября?
– Эм… – он сконфуженно осекся. – Почему мне кажется, что ты не рада?
– Почему? Рада! Я очень рада.
– Да, но голос у тебя грустный, Маринад. И, если ты опять скажешь, что заболела, я вызову скорую, клянусь.
– Нет, я не заболела, – она вымученно засмеялась. – Просто устала.
– Я почему-то не верю тебе, Маринад. И меня это очень беспокоит.
Оба замолчали. Марина смотрела на свое отражение в темном окне, Марк ждал, вслушиваясь в звуки из динамика.
– Давай мы утром поговорим?
– Только без дураков, ладно? Не надо меня жалеть.
– Я и не жалею, Марк.
– Тогда прекрати врать.
Впервые голос одногруппника звучал обиженно. От этого у Марины под ребрами стало тесно, а щеки заалели. Она прижалась разгоряченным лбом к холодному стеклу и прикрыла глаза, а потом еле слышно попрощалась с Марком.
Невыносимо долго тянулась ночь. Незнакомая, болезненная надежда не давала Марине сомкнуть глаз. Ее мучили желание увидеть Марка и страх увидеть его.
Она решила навести порядок в комнате, открыла давнишний список дел и прошлась по нему еще раз. Закончив короткую уборку, Марина легла на кровать и уставилась в потолок. Она чувствовала тяжелую усталость, но сон никак не приходил. Вместо этого в голове клубились мысли. Липкие и спутанные мысли.
Ее пугало, что Марк, рыжий Марк с глупыми веснушками и проколотыми ушами, вызывал в ней такие переживания. И разве нормально, что она думает о нем? Особенно если брать во внимание Левицкого. Как рассказать о произошедшем Марку? Что ему рассказать?
Будильник сработал в восемь утра, когда Марина все еще смотрела в потолок. Она не спеша умылась и привела себя в порядок. Впервые с той ночи нанесла парфюм, блеск для губ и немного румян, чтобы спрятать болезненную бледность, которая уже месяц не покидала ее. Проверила телефон – ни сообщений, ни пропущенных звонков не было.
Чем только она не пыталась занять время: прогулка вокруг общежития, чтение, вынужденный завтрак. Потом Марина дала себе слово, что переведет песню Тимберлейка, и перевела ее. После отправилась кормить голубей, но ее прогнал дворник. А на часах между тем было только полдесятого. Она решила, что не станет больше брать телефон в руки и уж тем более ждать Марка. Пошла в душ, смыла макияж, парфюм и бессонницу. Но, вернувшись в комнату, вновь оказалась один на один с немым телефоном и неумолимым желанием позвонить одногруппнику.
– Марина, ты в своем уме? Что ты ему скажешь? – Она вытащила из небольшой косметички консилер, блеск для губ и начала наносить макияж снова. – Всякое скажу. Скажу, что уже утро. Может, скажу, что скучала, что разговариваю сама с собой, что уже месяц меня Левицкий насилует. Или попрошу купить к чаю… Хотя про Левицкого не скажу.
Раздался стук. Марина подтянула колени к груди и замерла. Телефон завибрировал, уведомляя о сообщении от Марка. Она наспех надела пижамные штаны и черную майку, а потом настороженно спросила:
– Кто там?
– Кто-кто… Игорь Николаев!
– Марк?
– Ага, Цукерберг.
– Таких не знаю.
– Цветкова, я всю ночь провел в плацкартном вагоне. Я голодный, злой и воняю. Прояви милосердие!
Приложив руку к груди, она глубоко вздохнула несколько раз, поправила тонкую бретель и провернула ключ в замке.
Белые носки с потертостями висели на холодной батарее рядом с расшнурованными красными кедами. Марк сидел на кровати, закутавшись в серую толстовку, поджав холодные ноги под себя и размешивая сахар в чашке чая. Он старался не глазеть на Марину, но это явно удавалось ему с трудом. Она выглядела иначе. Сильно иначе. Она металась по комнате и тараторила, точно заведенный зайчик. Покатые плечи теперь ссутулились, а щеки стали впалыми. Пижамные штаны, которые обычно плотно прилегали к бедрам, висели точно на манекене из детского мира. И волосы… Она состригла волосы, теперь вместо вечно вьющихся и непослушных прядей у нее была ровная белая щетина. Марина напоминала тень себя прежней, очень напуганную тень. Когда она уже в третий раз принялась прибираться на настенной полке, Марк осторожно, очень медленн