Я уже целовалась, но не так. Никто не запускал в мои волосы пальцы, не прижимался с пугающей пылкостью и не кусал мои губы. Меня целовали робко, слюняво, неуклюже проталкивая язык. Мне не нравилось целоваться. Я злилась на дурацкий «Нетфликс», который рисовал это чем-то волшебным. Особенным, как признание, как немыслимая удача, которой в моей жизни никогда не случалось. Но сейчас это самый настоящий поцелуй из сериала! Я даже слышу музыку, она играет в моей голове, заглушая гулко бьющееся сердце. Внутри все разом перемещается, легкие подскакивают к горлу, гонимые желудком, который то сжимается, то раздувается. Я не знаю, почему так: из-за таблетки, температуры, Саши или из-за осознания, что меня впервые выбрали.
Выбрали!
Голова кружится, руки наливаются тяжестью, и, кажется, я слишком долго не дышу. Саша мягко отстраняется, прижимаясь лбом к моему пылающему лбу.
– Хочешь вина?
Не открывая глаз, киваю, хотя пить мне совсем не хочется. Ощущение, что и без того перепуганное сердце вот-вот выскочит наружу или меня просто стошнит от волнения.
– Лучше не буду, я же таблетку выпила, – хриплю, возвращаясь на диван, слушая, как распахивается кухонный шкаф. – Посмотрим «Есть версия»?
– Включай. – Снова бряканье ящиков. – Я в подвал за вином. Пароль от вай-фая – от одного до восьми.
Открываю мак, подключаюсь к единственной доступной сети, стараясь сдерживать дрожь в руках, которая никак не проходит. Благоговейно разваливаюсь на подушках, глядя на высокий потолок.
– Он меня выбрал, – шепчу, расплываясь в нелепой улыбке.
Чувствую себя диснеевской принцессой образца нулевых: легкой, счастливой, податливой. Хочется порхать и петь самые приторные песни о любви, опубликовать совместные фото, придумать имена детям, завести собаку, желательно золотистого ретривера. Я больше не ощущаю головной боли и тяжести век. Боли вообще больше не существует в мире.
На экране вспыхивает вереница уведомлений. Они приходят так часто, что перебивают друг друга. Это наверняка Маша шлет беспокойные сообщения, ибо я так и не написала, что добралась.
– Надо разблокировать Дениса, – улыбка становится еще шире, а стук сердца громче, – нельзя столько переживаний в моем возрасте.
Прикладываю влажную ладонь к груди, убаюкивая себя, стараясь сконцентрироваться на чатах, меняющихся на глазах. Вместо «Сашенька Альбертович» – «Бубаджан», вместо «Куда пойти мск» – Muslimmol. Дальше чат с Длинным и замыкает цепочку закрепов Ибрагим, сокрушающийся в наставлениях.
– Нура не вышла из ТГ, понятно. Дорогая, не порть вечер! – Хочу закрыть приложение, но новое уведомление вынуждает руку дрогнуть. – Опять ты, хрен с горы.
Напротив аккаунта анонима висит «видео». Внутри поднимается жужжащее негодование, превращая улыбку в оскал.
– Нура, маньячка. Я же сказала, заблокируй его. – Проглатываю вновь ожившую обиду, открывая чат. Жму на видео и наблюдаю, как быстро вращается белый круг. – Посмотрим, что тут за «улики».
Темно-зеленые стены с белыми часами над широкой кроватью. Тусклый свет играет на шелковой ткани. Позади большое окно с тонкими приспущенными жалюзи, точно такими же, как в офисе. Вечернее небо пробивается сквозь темные ветви сосен, а ближе к линии горизонта виднеется сверкающая гладь воды.
Озеро? Похоже на дачный дом.
Почти десять секунд на видео слышно только птичий щебет. Я негодующе вздыхаю, чувствуя, как кончики пальцев немеют, становясь более непослушными.
Хороша улика.
К пению присоединяются тяжелые шаги и пыхтение, а затем гулкий удар, с которым я вздрагиваю. Дверь на экране распахивается. Приобняв белокурую девушку, которая едва держится на ногах, Саша идет к кровати. Блондинка что-то ворчит, вяло сопротивляясь. Больше всего она напоминает сонного ребенка, противостоящего пробуждению. Вслушиваюсь в бессвязную речь, силясь разобрать хоть что-то. «Нет… Не хочу, не надо». Саша закрывает дверь на замок. Я чувствую, как кожу на щеках начинает покалывать. Вжимаюсь в диван, теряя всю легкость, потому что в следующую секунду он заваливает девушку на живот и задирает подол сарафана.
– Господи, – сдавленно хриплю я, понимая, что будет дальше.
Это шутка. Сейчас она откроет глаза и засмеется.
Лязгает пряжка ремня. Тошнота подступает к горлу, и я поджимаю ноги к груди.
Открой глаза! Скажи, что это шутка.
Резким, небрежным движением он разворачивает ее лицо к камере. Белые волосы путаются, липнут к распухшим губам. Она пытается отползти, хватаясь ослабевшими руками за край постели.
– Господи…
«Мариночка, мы еще не закончили», – голос его пугающе хриплый, холодный.
Жму на паузу и увеличиваю кадр. В девушке, что корчится от боли, можно узнать кого-то похожего на Марину. Ту самую, которой посвящал оды на своей стене Марк. Только с длинными волосами и округлыми щеками.
Этого не может быть.
Писк в ушах нарастает, точно кто-то норовит выкрутить звук на максимум. Слышу только собственное неровное дыхание и то, как щелкает челюсть, когда я отгрызаю кожицу вокруг ногтей. Продолжить просмотр не решаюсь.
Нужно устроить очную ставку: высказать все, показать видео, обвинить, потребовать объяснений… Чтобы что? Чтобы он все прояснил!
Я отправляю сообщение еще до того, как обдумываю план действий: «Откуда у тебя это видео?» Каждая секунда, проведенная в напряжении, ощущается все тяжелее. Боюсь пошевелиться. Словно, издай я хоть шорох, все сразу станет явным, слишком заметным.
Что мне сказать Саше? Что вообще делать-то?
Три точки вспыхивают и гаснут, превращаясь в короткий текст. «Это мое видео». Удар под дых. Именно так ощущается эта переписка. На глаза наворачиваются слезы. Превозмогая страх и разбитость, задаю главный вопрос: «Тебя зовут Марина Цветкова?»
«Да».
Еще удар. Но в этот раз в самое сердце – оно останавливается, чтобы через мгновение с новой силой пуститься в бой.
– Нет, нет. Нет. Господи, нет. – Застывшая пелена слез начинает стекать по щекам. – Что делать? Что мне делать?
Марк? Это он убил…
Шестеренки в голове вращаются все быстрее. Обрывки воспоминаний разукрашивают полупустую карту расследования, превращая ее в отвратительную картину. Дышать все сложнее: воздух разом стал густым, тлетворным, таким же липким и горячим, как и все мое тело.
Он убийца?
Прижимаю руки к лицу, закрываясь от света. Дышу глубоко, балансируя между паникой и нечеловеческой усталостью.
Приди в себя, Катя. Возьми себя в руки.
Размазываю слезы по лицу, прогоняя гадкое разочарование, требующее выхода. Злость копится, смешивается с болью и оседает в груди. Я захлопываю мак, пытаясь вспомнить, где оставила телефон. Опускаю обе ступни на пол, который будто рассыпается под ногами. Хватаюсь за край дивана, стараясь собрать плывущий перед глазами мир.
Надо позвонить Нуре.
До меня доносятся веселое пение и быстро приближающиеся шаги – эти звуки бодрят сильнее любого кофе. Наспех промакиваю остатки слез и широко улыбаюсь. В этот же момент Саша, скользя и танцуя, прижимается ко мне. В одной руке у него темная бутылка, в другой два бокала. Он заваливается на диван и принимается откупоривать вино.
Осторожно. Спокойно. Дыши.
Судорожно выдыхаю, пытаясь выглядеть буднично:
– Ты не видел мой телефон?
– Он сел.
– Надо маме написать, что я в порядке. – Щурюсь, фокусируясь на его движениях: неспешные, умелые, почти парящие. Словно не было того видео, того Саши. Виски сжимаются сильнее, и я покачиваюсь.
– Тебе нехорошо? – он улыбается уголком губ.
Почему он улыбается?
– Просто температура, – отмахиваюсь, прижимая холодный корпус компьютера к груди. – Наверное, в куртке оставила.
Отступаю, стараясь двигаться бодрее, чем могу на самом деле. Моя походка стала тяжелой. Ноги мягкие, словно кто-то набил их сеном.
– Скоро таблетка подействует, отключишься, – приговаривает он, наливая вино, – сон тоже лечит.
В памяти мелькает белая пилюля, которую я быстро проглотила, точно рыба наживку.
Нет. Саша. Нет, ты же не мог?
Воздух немыми толчками вырывается из носа. Поджимаю губы, чтобы не завопить. Кончики пальцев немеют, но все мое тело горит. Пол, который совсем недавно казался заботливо-теплым, сейчас напоминает печь. Невыносимо хочется избавиться от этого жара. Стянуть одежду, выскочить на улицу и скрыться где-то в тени высоких стволов.
– Далеко собралась?
Я замираю в двух шагах от коридора. Вытираю слезы и держу глаза открытыми, запрещая себе думать о бессилии, разливающемся по телу. Все вокруг подпрыгивает, когда я оказываюсь у Саши на руках.
– Как же «Есть версия»?
– Показалось, что на улице кто-то ходит.
Саша комментирует очевидную ложь, умело подыгрывая: ухмыляется, говорит бархатно у самого уха. Меня потряхивает от каждого слова, что он выдыхает в шею. Собираю последние крупицы нежности и отваги, чтобы посмотреть ему в глаза. Должна же быть там хоть толика прежнего Саши!
Раз.
– Ты такая горячая.
Два.
– Надо снять свитер.
Три.
Ничего. В его глазах – зияющая пустота, граничащая с безумием. Ладонь жжет желание схватить бутылку и выбить из Саши эту уродливую, отвратительную часть. Глаза режет, и горло распирает от сдерживаемого рыдания. Я стискиваю зубы и послушно возвращаюсь на диван. Похлопываю себя по щекам и поджимаю ноги, крепко обхватив тонкую ножку наполненного бокала.
– Ты ведь не хотела пить.
– Захотела.
– Отлично. – Он радостно наполняет второй бокал. – Ну, и чем займемся?
Вызовем полицию.
– Поболтаем. – Нервно сглатываю, прижимая бокал к губам. Внутри клубятся разочарование и щемящая боль.
Боже, что с тобой не так?
– О! Устроим интервью. – Вскакивает на ноги, вытаскивая телефон из кармана. – Сейчас настроим камеры.
Не могу перестать смотреть, как он выставляет штатив. В памяти