мелькают мерзкие флешбэки… Айфон издает характерный звук, когда начинается запись. Страх закручивается тугой петлей на шее.
– Как тебе кадр?
Киваю, едва взглянув. Очевидно, это не то, что он рассчитывал услышать. Саша со вздохом поднимает меня за плечи и подводит ближе к айфону. На экране я вижу быстро сменяющиеся цифры и себя. Напуганную, покрасневшую, со слипшимися ресницами, блестящими проталинками в уголках глаз и на щеках. Из-под растянутой горловины торчат ключицы, а позади меня, словно плотная тень, возвышается Саша. Он стоит совсем близко, дышит в затылок, где волосы спутались и торчат в разные стороны. Продолжает сжимать плечи с такой силой, словно планирует оставить синяки.
– Поздоровайся со зрителями, Катерина.
– Привет, – растягиваю губы, кривясь от боли.
Делает несколько шагов назад, утягивая меня обратно на чертов диван, где он быстро опустошает бокал.
Соберись, Катя.
Я откашливаюсь и начинаю как можно непринужденнее:
– И часто ты берешь интервью?
– На этом диване? Или вообще?
– Вообще.
– Я не считал. Ты знаешь, на этом диване я брал не только интервью. – Вновь наполняет бокал, который почти сразу осушает. – А ты чего не пьешь?
Я чуть улыбаюсь, делая крохотный глоток, пытаясь выровнять сбитое дыхание. Саша пододвигается ближе, кладет руку на мое бедро, отчего я напрягаюсь всем телом.
– Катерина, ты знаешь, что происходило на этом диване?
Не нахожу сил, чтобы ответить, и качаю головой, глядя прямо перед собой сквозь мутную пелену.
– А хочешь узнать?
Мне конец.
Язык неповоротливый, ленивый. Я отдираю его от сухого неба и тихо отвечаю:
– Нет.
Он легко вынимает тонкий хрусталь из моих потных ладоней и отставляет в сторону. И в эту же секунду бесцеремонно запускает руки под свитер, так что тот задирается, оголяя грудь. Стыд смешивается со всеми чувствами одновременно: боль, вина, разочарование, страх, злость… Пытаюсь отодвинуться, но тело онемело. Сижу не дыша, как надгробное изваяние, покорно опустив ладони на колени. Зажмуриваюсь, считая до десяти, глотая слезы на каждую новую цифру.
Соберись, пожалуйста.
– С-саша, я хочу в туалет, – умоляю я, но он продолжает напирать только сильнее. Я смотрю на потолок, стискивая зубы.
Он сейчас остановится.
Он кладет руку на бедро, резко разводя ноги.
– У меня месячные. Я все кровью запачкаю.
Саша останавливается. За спиной раздается глухой удар. Я вздрагиваю, зажмурившись. Он что-то цедит, а затем бросает, даже не глядя на меня:
– Живее давай.
– Прокладки в сумке. – Я даже не пытаюсь улыбаться, кое-как поднимаясь с дивана.
От слез щиплет лицо и шею. Скулы сводит. Все кружится и расплывается. Я едва волочу ноги по паркету, протянув руки вперед, в надежде вот-вот ухватиться за стену. Прижимаюсь к прохладной куртке и нащупываю телефон в кармане. Мучительно долго жму на кнопку включения.
Пожалуйста, полминуты. Пожалуйста.
Экран загорается. Вместе с ним вспыхивает призрачная надежда.
Сейчас. Я выберусь. Все хорошо.
Белое яблоко на черном экране гаснет, теперь демонстрируя заставку. Жму пять раз на кнопку блокировки, дожидаясь уведомления об экстренном вызове Нуре. Но на его месте возникает черный экран и пустая батарейка. Подбородок дрожит. Почти не ощущаю потока слез, но точно слышу свое рваное дыхание. Закрываю рот ладонью, наваливаясь на стену. Саша что-то говорит, но слов не разобрать. Все, о чем я думаю, – как сильно хочу домой и как далеко смогу убежать. Бесшумно проворачиваю ключ в замке, распахиваю дверь и выскальзываю босыми ногами на едва заснеженное крыльцо. Холода нет, я его не чувствую, но меня бьет крупной дрожью. Делаю шаг, еще один. Оборачиваюсь, и вот уже Саша хватает меня за локоть, с силой затаскивает обратно. Поскальзываюсь, повисая на его плече, хмурясь от боли.
– Не надо, я не хочу. – Сдавленно пищу я, отодвигая чужие руки, которые тут же усиливают хватку. – Саша, хватит!
Он реагирует молниеносно, расстегивая молнию на штанах.
– Я знаю. Все расскажу. Ты… Ма-а-рину, – заикаюсь, выворачиваясь из душащих объятий. – М-марка.
Он дергает меня за волосы так, что я прикусываю язык. Упираюсь ладонями ему в грудь, стараясь оттолкнуться, но он заваливает меня на спину. Кожа зудит от касаний, на груди остается укус.
В тру-крайме часто говорят: «Жертва сопротивлялась». Но ни криков, ни баталий нет – на их месте пыхтение, омерзительный запах пота и вина, мажущие удары и тихое наблюдение за всем точно со стороны. Точно и не со мной вовсе. Со мной такого не могло произойти. Я ведь ведущая, а не героиня. Поэтому я смотрю, как явь расплывается дрожащими кругами. Как свитер падает, прикрывая медведю пустые глазницы. Как бордовое вино искрится в бокале, красующемся на тумбе. Смотрите-ка, совсем близко! До него даже дотянуться можно.
Я могу дотянуться.
Слабо обхватываю ножку. Вино проливается на светлый паркет. Заношу руку над собой и, прикрыв глаза, бью. Треск стекла. Вопль.
Попала.
эпизод 11. нура
– В натуре аквариум, – хмыкает Даня, гася фары.
Дача Левицкого и правда похожа на гигантский аквариум, который хочется рассматривать. Я одергиваю себя, напоминая, что заглядывать в чужие окна запрещено. Но от дома словно веет тайнами, мрачной отчужденностью: стоит на самой окраине, один посреди хвойного леса.
– А я говорила. Ближе подъедешь, может? – возмущается Женя, всплеснув руками. Пока мы ехали, она безустанно грызлась то со мной, то с Даней, то с нами обоими сразу. Несмотря на явное напряжение, я все время ловила себя на мысли, что они с Катей невероятно похожи: миловидные, с тонкими носиками, большими глазами и какой-то разрушительной силой.
– Дойдешь, не замерзнешь, – фыркает Даня.
– Я? Ты че, родной? Ты просил дачу показать, а не вытаскивать оттуда Майорову.
– А я не собираюсь тебя оставлять в машине.
– Падла.
– Да хватит вам! Брейк. – Насупившись, развожу руками. – Я пойду. Одна.
Даня проезжает чуть дальше и глушит мотор.
– Пойдем вместе, – командует он. – Нура, возьми. Знаешь, как пользоваться?
В руку ложится тяжелая связка ключей со складным ножиком на брелоке. Я нервно сглатываю, сразу отдавая безобидное, но все же холодное оружие Жене. Она разражается хохотом почти сразу, дразнясь и щелкая крохотным ножом. У него черная ручка и короткое стальное лезвие, сильно заостренное и опасно загнутое в конце.
– Алиева, тебе с тру-краймом пора завязывать!
Даня мученически вздыхает, почесывая голову.
– Расслабьтесь! Постучимся, наврем что-нибудь и заберем Катюху. Че вы устроили? Длинный, – свистит Женя, – бодрее!
Она задорно выскакивает на улицу, громко хлопая дверью. Салон тотчас наполняется молчанием. Оно усиливается с каждой бусиной, которую я кручу на запястье. Всматриваюсь в полумрак, где загорается красно-оранжевая точка, освещающая вздернутый нос Гладышевой.
– Она на девяносто процентов состоит из сигарет.
Я знаю, что ему страшно. Это видно по тому, как он сжимает руль, щелкает костяшками пальцев и кусает губы.
– Мне тоже страшно, Дань.
Он качает головой, усмехаясь. Смотрит исподлобья, задумчиво, и говорит вполголоса:
– Забери у Жени нож, она все равно будет курить в сторонке.
– Давай просто закончим поскорее? И все будем целыми и невредимыми, ладно?
– Ладно, – ободряюще улыбается, глядя на меня в зеркало заднего вида. – Все будет окей. Мы просто заберем Катю.
Я нашептываю молитву, прежде чем выскользнуть на улицу. В лицо сразу ударяет свежий воздух. Озираюсь по сторонам, выглядывая соседние дома. Пронизывающий ветер, гуляющий между деревьев, зловеще завывает. Ежусь, делая первый шаг в небольшой бор, в центре которого стоит почти прозрачный двухэтажный дом.
Левицкий презирает приватность? Или любит быть на виду? К чему превращать дом в витрину? Здесь ведь все как на ладони, как в музее: смотреть можно, трогать нельзя.
Нашу тайную процессию возглавляет Даниил. Он безмолвно шагает вперед, сунув руки в карманы. Женя спокойно следует за ним. Последняя же ползу я. Свет из окон озаряет дорогу. Блеклые лучи пересекают длинные тонкие тени от деревьев. Это напоминает бесконечный пешеходный переход. Я даже пытаюсь наступать только на светлые полосы, но быстро отказываюсь от этой идеи. И без этого кое-как передвигаю ногами: падение не прошло даром, все еще откликается волнами ноющей боли.
– Женя, спрячься там. – Даня тычет пальцем на угол дома. – Будет лучше, если он тебя не увидит.
В окне видно гостиную, где сейчас Левицкий сидит на диване с Катей. Диван повернут к окну спинкой, так что разглядеть можно только пару макушек.
– Длинный, хвалю! Для результата порочной связи рыбы-капли и Сида из «Ледникового периода» ты очень сообразителен.
И как она может шутить в такой момент?
– Слушайте, а вы вообще уверены, что ей помощь нужна? – Женя шмыгает носом, указывая головой на витрину.
Мы наблюдаем за опустевшей гостиной, где еще несколько секунд назад была Катя. Беззвучно ахаю, пряча взгляд, а Даня сплевывает под ноги, ковыряя носком тонкий слой снега, когда из-за спинки дивана, словно поплавок, выныривает растрепанный и раскрасневшийся Левицкий.
– Первый раз секс видишь?
– Смешно, – мрачно отвечаю я, обгоняя Женю.
– Ой, какие нежные! Присмотрись, Жасмин, так выглядит обоюдное.
Стресс, копившийся весь день, похоже, собирается выплеснуться на Гладышеву, фонтанирующую колкостями. Оглядываюсь на Даню, надеясь переключить внимание. Но он, не замечая нашей перепалки, продолжает изучать гостиную:
– Он снимает видео. – Указывает на штатив, спрятанный в острой листве высокой ховеи.
– Порно. Без эсэмэс и регистрации.
Ахмакъ!
– А с тобой тоже по обоюдному было? – Оборачиваюсь на смеющуюся Женю, грозно сведя брови.
Она ехидно улыбается, а затем испуганно прячет голову. Гремит истошный вопль. Он словно вибрирует, разбегаясь ознобом по коже. Я вжимаюсь в шубу, взволнованно всматриваясь в рассвирепевшее и окровавленное лицо Левицкого. Оно перекошено гримасой боли, когда тот вопит, прижимая руку к голове.