Высовываю руки в окно, ловлю несколько капель и прикрываю глаза. Представляю, что я где-нибудь в горах, где красные облака опускаются совсем низко, листья винограда темнеют, тени сгущаются, а тревожный крик чаек смешивается с раскатами грома. Там наверняка я слышу ворчание тети Сусанны, бряканье посуды, кудахтанье кур, которое едва ли можно отличить от поучений Ибрагима.
Ибра, ты даже эту фантазию своими нотациями испортил!
– Сегодня вечером, ты рада?
Катя хлопает меня по спине, и я нехотя возвращаюсь в реальность.
– Что? Новый выпуск у Сулим выходит?
– Лучше! Я договорилась с Альбертовичем, он проведет нам экскурсию по студии. – Она легко переступает с ноги на ногу, пританцовывая. – Сегодня вечером. Даже ночью.
– Это награда за истязание Жени? – Оглядываю пустую аудиторию и пытаюсь понять, сколько я простояла у окна.
– Вообще-то, меня похвалили. А пока ты сокрушалась по Гадышевой, я выбила нам студию для подкаста.
– Что?
– Ну, как выбила… Просто спросила, можно ли пользоваться ей. Можно!
Катя хватается за край платка, который еще недавно парил вместе с занавесками, и, смеясь, накидывает его на свою голову.
– Пошути, если не шутка, – смотрю на нее, переполненная страхом и счастьем.
– В первом сезоне расследуем дело семейки Гладышевых.
– Жестокая! – пихаю мелкую в плечо, не в состоянии сдержать широкую улыбку. Опять это странное чувство, когда хочется плакать, хохотать и обниматься одновременно.
Если смотреть тру-крайм подкаст ночью в пустом университете, то можно добиться эффекта полного погружения. В университете тихо. Непривычно тихо. В тусклом свете резных настенных светильников белеют редкие двери пустого коридора. Они кажутся покоцанными, даже отталкивающими, а чрезвычайно низкие потолки словно грозятся раздавить меня.
Я ненавижу опаздывать, поэтому мы пришли раньше на двадцать минут. И все двадцать минут молча смотрим на закрытую дверь с потертой табличкой «Аудитория 5. Студия звукозаписи». Вскоре оттуда выходит рыжий кудрявый парень. Он не замечает нас, хотя мы стоим совсем рядом, напротив. Запирает дверь и, нервно теребя телефон, растворяется в полумраке коридора.
Пытаясь скоротать время, я делаю несколько фото, повторяю конспект по теории литературы, доедаю старый шоколадный батончик. На часах одиннадцать ночи. Читаю Кате нотацию о важности режима и в конце концов убеждаю ее посмотреть подкаст про какого-нибудь маньяка-неудачника и вернуться в общежитие, если Александр Альбертович не удостоится сдержать слово.
Мы сидим на полу, облокотившись о холодную бордовую стену. По пустому коридору эхом разносится голос ведущего подкаста. Иногда сверху слышно чью-то болтовню и раскаты грома. Айфон Кати издает короткую вибрацию.
– Не-ет, боже! Серьезно? А раньше нельзя было?
– Он забыл? Я знала, что нельзя доверять человеку, который просит закрыть окно.
– Нура, помолчи, – она говорит это легко, беззлобно. – Пошли домой, короче.
– Ц! Нельзя. Давай тут досмотрим? На улице дождь, кажется. Осталось-то минут семь. Хочу посмотреть, как этот тип попадется.
Катя разминает шею и, ругаясь, вытягивает ноги. Жму на «плей», прогоняя мысли об очередном провале, который ощущается как знак свыше.
Это просто случайность.
Становится чуть холоднее, когда ведущий начинает рассказ о последнем убийстве Брюса Эверитта Линдала. Вновь раздается гром. Свет в коридоре коротко моргает и гаснет. Я выключаю видео одним касанием, хватаясь за плечо Кати.
– Нура, ты че? Ночь – конечно, свет могут отключить. Здесь вообще-то быть никого не должно. – Она щелкает меня по носу.
Всматриваюсь в пустую темноту, силясь разглядеть хотя бы что-то. Но в итоге просто сажусь ближе к Кате и накрываю ноги джинсовкой.
– Ты и так в макси.
– Пошли домой.
– Пятое правило: всегда досматривать эпизоды сразу. И на улице дождь.
Я смиренно выдыхаю, расправляя плечи, уговариваю свое сердце не стучать так быстро и громко. И оно даже останавливается на миг, когда стены вибрируют от грома и раздается крик. Крик не в эпизоде, а в университете. От страха тело мигом каменеет. В глазах мигают красно-фиолетовые круги и полоски, словно кто-то нацепил на меня дурацкие 3D-очки. Я слышу, как рокочет кровь в венах, и где-то там, точно под тонной воды, пробивается писклявый голос Кати. Она вскакивает, утягивая меня за собой, кое-как отрывая от пола. Ноги тяжелые, непослушные, почти не гнутся. Катя чуть ли не тащит меня на себе, когда мы проносимся по лестнице и вылетаем на улицу.
Вокруг ни души, словно в ужасном сне. Бегу на ощупь, ориентируясь только на руку Кати. В ногах путается подол, который напоминает, что все это не сон и я легко разобью себе нос, если сейчас же не подниму его.
Не помню, как оказываюсь на пустой детской площадке. Фонари и желтые окна домов освещают двор, где мы останавливаемся буквально на минуту. Чуть отдышавшись, добегаем до метро, заходим в первый же вагон, где сидим молча, крепко держась за руки. Первой молчание нарушаю я, внимательно оглядев пассажиров, Катю и себя:
– Думаешь, мы должны кому-нибудь рассказать?
Катя крепче стискивает мою руку, расширяя ноздри. Не поворачивая головы, шепчет:
– Наверное. А ты?
– Наверное.
– Вот же… – она поджимает губы, подбирая более цензурный эпитет, – Линдал!
Ранние подъемы – это катастрофа. Особенно если всю ночь провести в тревожном беспамятстве. Я кое-как отрываю себя от кровати. Едва ли не засыпая за столом, случайно разбиваю чашку, поэтому кофе пью из большой термокружки. После этого к сонливости прибавляется бешеное сердцебиение. Повязывая хиджаб, трижды теряю булавки, а от любимой рубашки отрывается пуговица. Роняю телефон, проверяя, работает ли SOS-вызов, куда я добавила номер Кати. Все валится из рук, стоит мне только подумать про универ. Теперь это здание кажется каменным чудовищем, а темно-красные стены – кровавыми. Наверное, это все тру-крайм виноват.
Быть на заднем дворе, который живет привычную жизнь, теперь странно. Хочется постоянно оглядываться то на окна, то на вход, то на людей… Но ничего нового. Ничего исключительного, кроме свободного места у фонтана. Я сразу занимаю его, наблюдая, как Катя кокетливо прячет смех в ладошку, разговаривая с Даней.
Окунаю руку в холодную сентябрьскую воду, ощущая покалывание.
Может, это все воспаленный разум или глупое стечение обстоятельств? Подумаешь, крик, мало ли. Ладно, а свет?
Цокаю и обреченно гляжу на тяжелые темные тучи, плотно облегающие небо. Подставляю лицо холодному ветру и наконец вытаскиваю руку, по привычке вытираю о подол.
Хорошо, что мама не видит.
По дворику проносится дикий, отчаянный вопль, который словно звучит отовсюду. Вздрагиваю, оглядываясь по сторонам. Толпа расступается, и рядом с фонтаном появляется коротко стриженная блондинка в мужской серой толстовке и рваных джинсах. Она оттягивает воротник, точно ей нечем дышать. Крик срывается на хрип, смешиваясь со слезами, когда девушка, задыхаясь, падает на колени. Несколько человек подхватывают ее, наперебой засыпая вопросами. Она же, продолжая сотрясаться от рыданий, тычет тонким раскрасневшимся пальцем на ряд густых кустов, которые огораживают фасад университета от дворика. Я приподнимаюсь, пытаясь разглядеть что-то большее, чем просто траву. Но из-за зевак ничего не видно. Из разных уголков двора раздаются новые крики, вздохи, стоны, сожаления и слезы. В этот же момент выходят охранники и несколько педагогов. Александр Альбертович разгоняет студентов, окруживших блондинку.
– Занятия отменяются, – сухо командует он, поднимая тоненькое тело и быстро скрываясь за большими дверьми.
Я дергаюсь, когда Катя тянет меня за рукав, вынуждая наклониться.
– Ты видела? – шипит она. – Там парень мертвый. Под окном прям. За кустами.
эпизод 2. катя
Кабинеты главарей всегда однотипны: большой стол с компьютером, ряд уродливых казенных шкафов, портреты и грамоты на светло-желтых стенах, бесчисленное количество горшков с цветами и, разумеется, второй стол со стульями для гостей.
– Значит, кудрявый парень вышел из студии, так?
Я молча поправляю ободок на волосах, ожидая, когда Нура ответит на те же самые вопросы, что и я пару минут назад. На удивление она не мнет подол и не крутит кольца на пальцах. Ее страх выдает только дрожащий голос. Но думаю, что об убийстве трудно говорить иначе. Хотя ректору это запросто удается: его голос звучит так равнодушно, он даже не пытается скрыть усталость.
Нура еще раз рассказывает про звуки, которые мы спутали с громом, и вдруг выдает:
– Решили переждать дождь, которого не было, как мы поняли потом. Вот, просто мы еще подкаст досмотреть хотели, про Линдала…
– Маньяка?
От ухмылки кадык Альберта Алексеевича дергается. Злость будто хватает меня за плечи, и те мгновенно расправляются.
– Что ж, спасибо, что сообщили. Обязательно передам информацию органам.
Ага, конечно! Хрен там.
Мечтая только о том, чтобы поскорее выбраться из кабинета ректора, я бесшумно выскальзываю из-за стола и делаю широкий шаг к двери. Что-то позади меня падает, и глухой удар расползается звуковой вибрацией по полу. Обернувшись, нахожу побледневшую Нуру, которая стоит рядом с опрокинутым стулом. Она рассыпается в извинениях, наклоняется, чтобы поднять его, и тут же задевает сумкой горшок с засохшим цветком. Бам!
Миссия провалена.
Нура суетливо опускается на пол, старательно собирая в ладони рассыпанную землю. Ректор стремительно багровеет, подавляя вздох и растягивая тонкие губы в снисходительной гримасе.
Вот это выдержка! Ну же, пиджак, дай волю злости, терпеть вредно.
– Простите, это от стресса, – пилотирую вниз к перепуганной подруге, которая сдавленно пищит извинения. Хватаю Нуру за плечо и быстро вытаскиваю из пыточной.
Когда приемная остается далеко позади, рывком оборачиваюсь, чувствуя, как ходят желваки скул: