«Прости».
«Не верю, что тебя нет. Мягких облачков, Рыжий».
Не в силах оторваться от сомнительного удовольствия, я хватаюсь за новую записку.
– Блин, из-за этого нарика теперь нам страдать.
Вчитываясь в очередное сожаление, я не сразу понимаю сказанное.
– Из-за какого нарика?
– Мертвого.
– С чего ты взял, что Марк наркоман?
Называть его по имени кажется странным, но правильным.
– А зачем тупой тест тогда?
– Какой тест?
– Наркотест.
В голове проносятся воспоминания о вечере: свет, болтовня с верхних этажей, которая теперь не кажется безобидной, громыхание… Смотрю на Марка еще раз. Волосы на руке медленно встают дыбом, глаза щиплет, точно кто-то ударил прямо в нос.
– Длинный, ты после выпуска где работать хочешь? – не отрывая взгляда от фото, говорю я.
– А что?
– Подумай о желтухе, там такие кадры нужны. Может, редактором сразу возьмут, если паинькой будешь.
– Кать, ты чего такая злая?
– Базарить меньше надо. Все, Длинный, отдыхай.
Возвращаюсь босая, запыхавшаяся и злая в аудиторию. Не привлекая внимания, бесшумно прохожу между партами ко второму ряду. Слышу, как кто-то начинает шушукаться обо мне и Длинном, которого я оставила у панихидного стола. Нет ни малейшего желания вступать в перепалку или даже просто шикать на недоумков. Мне не дает покоя мысль, что где-то так же судачат о Марке. Несправедливо судачат. И что, кажется, в моем сне он был прав.
Кладу туфли под стол, сажусь рядом с Нурой и утыкаюсь в айфон. Надо бы найти страницу Марка во ВКонтакте. Это довольно легко, учитывая, что в официальной группе универа уже опубликовали пост с соболезнованиями. Он висит вторым, сразу после новости о победе нашей футбольной команды. Эта публикация собрала три комментария и два десятка лайков. То ли дело фото Марка… Надо отдать должное, алгоритмы продвижения отлично работают, когда дело касается чего-то ужасного. Охваты бешеные: комментарии, лайки, репосты, просмотры.
Я пролистываю соболезнования, забыв о цели визита. Волоски на руках вновь встают дыбом, так и хочется их пригладить, но я сильнее сжимаю айфон, морщась от очередного комментария в духе «несправедливо». Кто-то даже тегает его. Интересно зачем? Неужели они думают, что Марк это прочтет? Или что ему теперь есть дело до того, как какой-то Цветковой «не хватает смелости и слез»?
Ногти левой руки вдавливаются в ладонь, пока грузится страничка. Марк Варланов, двадцать один год. Дева. На аватарке вместо ожидаемой свечи на черном фоне какой-то персонаж из аниме.
На стене закреплена публикация с подстриженной под мальчика девчонкой. Они выглядят как счастливые влюбленные, которые вот-вот обменяются кольцами и укатят за бугор, плавать на сапах и вести телеграм-канал об удаленной работе. Девушка утыкается носом в его щеку, а он так сильно улыбается, что даже глаз не видно. К посту прилагается песня и подпись: «Но я все прощу, если это ты». Разумеется, понятна она только двоим. Вернее, теперь уже только одной.
– Не так выглядят нарики, – шепчу себе под нос, проматывая запись.
Ужасно липкое чувство – вина. Но еще хуже беспомощность. Они охватывают меня все сильнее с каждым новым постом, которые я скроллю так быстро, что глаз едва успевает зацепиться хотя бы за одно слово. Воспоминания о том дурацком вечере и нашем побеге путаются с вопросами. Где был охранник? Почему Марк пришел в универ? Откуда у студента деньги на дурь? Что это был за шум? И куда, чтоб тебя, делся свет? Этот коктейль Молотова летит прямо в мое воспаленное сознание.
Я должна все исправить.
Шпилька мягко утопает в грязевой ванне и с забавным звуком выскальзывает оттуда, пока я прячу нос в шарфе Нуры. Осень слишком стремительно набирает обороты. Несколько утренних крохотных облачков к обеду обратились в мрачное полчище туч, предвещающих только ураган.
Нура с наслаждением допивает холодный кофе, потрясывая почти пустым стаканчиком со льдом. Ежусь, ощущая, как скамейка неприятно холодит бедра.
– Ты в порядке?
– Пойдет, – отзываюсь я.
– А макияж для чего?
Она снимает прозрачный купол-крышку и разгрызает кубик льда, от этого я пытаюсь глубже зарыться в куртку.
– Я всегда крашусь.
– Да, но есть разница между грустным макияжем и просто макияжем.
Я еще раз вдавливаю каблук в грязь, наблюдая за одногруппниками.
– Захотелось накраситься ярче. Без причины.
– Катя, от вранья нос растет.
– Так вот почему у тебя такой большой. – Щелкаю ее по носу, и в плечо мне прилетает ледяная крошка. – Эй! – Посмеиваясь, стряхиваю несколько капель с куртки. – И как ты можешь пить холодный кофе в этот дубак?
Она закидывает новую ледышку в рот и пожимает плечами.
– Длинный сказал, что Марк умер из-за наркотиков, – говорю я.
– Кто?
– Тот парень, которого нашли в кустах под окнами. Он мне сегодня приснился.
– Мертвый парень?
– Его зовут Марк.
– Звали, – мягко напоминает она, ковыряясь трубочкой в стакане. – Что было во сне?
– Мы пили чай.
– И это повод для грустного макияжа?
– Говорили про пирсинг, у него ухо проколото. – Смотрю на следы от каблуков, ощущая противное жжение в носу и глазах. – Потом он сказал, что я ссыкло.
– Что? Жуть какая. Может, твое подсознание хочет…
– Хочет сказать, что я трусливая идиотка. Знаю.
– Кит, ты не трусливая идиотка и не ссыкло. Мы ведь пытались. Ты пыталась! Проблема в моем перформансе…
– Ой, да брось, Нура! Мы ни хрена не сделали, – я осекаюсь, – ничего то есть.
– Рассказали Альберту Алексеевичу.
– Серьезно? Пиджаку не плевать только на цветы в своей каюте. Но мы-то могли написать пост, рассказать всем о том, что произошло на самом деле, провести журналистское расследование, пойти в полицию…
Нура обхватывает мои руки влажными ладонями и аккуратно сжимает. Я пытаюсь высвободиться, но она только усиливает хватку.
– Смело.
От внезапного мужского голоса, который раздается совсем близко, я цепенею.
– И креативно, – добавляет Александр Альбертович.
Я смотрю только на его туфли, которые кажутся неестественно чистыми среди луж и грязи. Нура молчит, продолжая сдавливать пальцы с такой силой, что я вот-вот расплачусь, но страх парализовал и меня.
– Проницательно насчет каюты. Он в юности хотел быть моряком, но не поступил в морпехи.
– Извините, – выдавливает Нура, давясь льдом.
Заставляю себя прекратить таращиться на слишком чистые ботинки и, высунув нос из шарфа, говорю:
– Когда отключили свет, мы ждали вас у студии…
– Наслышан, Пиджак мне уже рассказал. – Он останавливает меня коротким жестом и садится рядом. – И теперь вы думаете, что это связано со смертью Марка?
Александр Альбертович сидит так близко, что я могу разглядеть веснушки на тонкой переносице, несколько седых волосков на висках и неглубокие морщинки во внешних уголках глаз, какие обычно собираются при улыбке.
– Катерина, вы ведь любите тру-крайм, верно?
По затянувшейся паузе ясно, что вопрос не был риторическим. Нура вонзает ногти в ладонь, оттягивая меня чуть дальше.
– Я люблю справедливость, Александр Альбертович.
Он тихо смеется, и морщинки становятся глубже. Невероятное зрелище, почти волшебное.
– Не сомневаюсь, в журналистику другие не идут. – Ухмыляется, повернувшись к нам. – Вечером я могу провести экскурсию по студии. Что думаете?
– У нас факультатив, – говорит Нура.
– Я свободна.
Мы отвечаем хором. Альбертович вновь бархатисто смеется, из-за этого я почему-то сама начинаю улыбаться.
– Двое из ларца, только разные с лица. Жду вас в восемь вечера у студии, Катерина.
Хоть мысль о вечерней встрече и не дает покоя весь оставшийся день, я все равно решаю немного опоздать. Не хочу оставаться одна на цокольном этаже, за которым, кажется, навсегда закрепилась репутация самого жуткого места Москвы.
У двери останавливаюсь всего на минутку, чтобы подтянуть колготки, которые пустили стрелку в самый ответственный момент. Приходится прятать ее под юбкой и надеяться, что никто не заметит этот конфуз. Размазываю блеск по губам и закидываю ягодную карамель в рот.
– Ладно, погнали, – выдыхаю, толкая дверь, которая не поддается.
Есть что-то неприятное в том, чтобы приходить первой и караулить у закрытой двери. Дважды. Но еще более неприятным ожидание делают низкие потолки и подрагивающий свет. Я пытаюсь прогнать дурацкие флешбэки, но уже через мгновение пулей лечу наверх, почти как в тот вечер, – перепрыгивая несколько ступенек за раз, позабыв о боли в ногах. Пролет преодолеваю за считаные секунды, прижимаюсь спиной к стене и тяжело дышу. Охранник недоверчиво поглядывает в мою сторону, поэтому на подоконник сесть не решаюсь. Сердце колотится, точно все повторилось. Я выискиваю стол с портретом Марка, хотя едва ли это как-то поможет успокоиться.
Телефон издает короткий пронзительный писк, от которого я подпрыгиваю.
– Если ты второй раз опрокинешь меня, то я опрокину тебя, – шиплю, вводя пароль на айфоне, но останавливаюсь, потому что низкий звучный голос доносится с верхних этажей.
Судорожно оглядываю отражение в большом зеркале на стене, пытаюсь выровнять дыхание и вернуть себе хотя бы толику самообладания, но все идет прахом, как только Александр Альбертович подходит ко мне.
– Прошу прощения, Пиджак задержал. Пойдемте.
– Я, если что, не со зла! Просто Альберт Алексеевич выглядит очень важным, как пиджак…
– Не надо объяснять, если надо объяснять, Катерина.
– Запомню. Так вы не обижаетесь?
– Вы же не меня Пиджаком зовете. – Он идет на шаг позади, когда мы оказываемся на цокольном этаже.
– Ну да. У вас немного другая репутация среди студентов.
– И какая же?
– Если проводить параллель с одеждой, то вы скорее кожанка. Новая такая, мягкая, точно не черного цвета.
Что я несу?
– Интересно. Сочту за комплимент.