О-ха! Откуда такие деньги? Ему ведь и двадцати нет.
– Не смешно уже? Забрали жениха! Ты носом своим прокрутила все. Сидишь там в своем блуднике: без воздуха, без еды, без мужа… Нура, я из тебя эту дурь выбью! Мигом замуж пойдешь. Поняла меня?
Опускаю телефон на пол, но все равно отчетливо слышу каждое новое слово. В мамином голосе звучит не сожаление и даже не раздражение… А разочарование, смешанное с почти детской обидой. Чувство вины проталкивает колючий ком в живот, заставляя меня скручиваться от боли, но терпеливо молчать.
Мама всегда готовила меня в жены-медалистки: народные танцы, диеты, чтобы, не дай Аллах, не прибавить в весе, запрет на короткие волосы, на громкий голос и на макияж… Она говорила, что хочет иметь внуков к сорока годам, жить по соседству и учить меня готовить курзе. Но все пошло не по плану где-то в пятом классе: я бросила танцы, сделала каре, а девичья худоба сменилась женской округлостью. Сперва она отмахивалась, мол, с возрастом приосанюсь. Но теперь мама готова рвать на себе волосы из-за самого крупного проигрыша – Юсуфа и двух миллионов рублей.
Мама продолжает возмущаться, ее голос становится все громче. Вот бы сейчас в комнату влетела Ворона, схватила мой телефон и в ярости выкинула его в окно. Вот бы!
В семейном чате появляется новое сообщение – ссылка на «Подкаст присяжных». На тот самый подкаст, о котором мне запрещали даже говорить вслух. На тот самый выпуск, который Катя перемонтировала сто раз. Тот выпуск, который я ни разу не слышала. Из-за которого я схлопотала замечание, сняла кольца, перестала спокойно спать…
– Подожди, – мама замолкает, очевидно открывая сообщение.
Йа Аллах.
Секунды тянутся, как горячая смола, а я в ней вязну, точно толстая муха, которая недавно умерла у нас в чашке с вареньем. Зажмуриваюсь. Ком разрастается до небывалых размеров, подчиняя себе все тело.
– Ибрагим что-то выслал. Яруш, это что?
Вдох. Выдох. Вдох.
– Какой-то по́дкаст, – она неправильно произносит слово, сразу исправляясь, – яруш, ты что, язык проглотила? Что за «Подкаст присяжных»?
– Это наш подкаст.
– А что это?
– Это как на радио, только без музыки. Когда ведущие разговаривают…
– Ты что там делаешь?
– Разговариваю.
Короткая пауза, после которой динамик трещит от дикого хохота. Мама разрывается с такой силой, что я слышу фантомные шаги Вороны.
– Нура, ты на громкой, давай! – доносится голос Ибрагима. Я и забыла, какой занозой он может быть.
– Йа Аллах, ты что, меня с ума свести хочешь, дочка? Какой подкаст? – давясь, продолжает мама.
Я вздрагиваю, когда Катя перебрасывает руки через мои плечи, хватая телефон:
– Здравствуйте, тетя Сара! Вы уже послушали? – Она прижимает трубку к уху, пытаясь незаметно сделать звук тише. – Очень интересный выпуск. Мы там расследование ведем про одного парня. Убили, да. Но обставили как самоубийство, представляете? Да-да, Москва – не Россия, согласна. У нас такого не допустили бы. – Она ободряюще подмигивает мне, стягивая мокрую одежду и закидывая ее под кровать. – Мама? Мама хорошо, а вы как?
Воздух выходит неровными толчками. Глаза жжет, я сильнее поджимаю пальцы на ногах.
Дура! Чего ты молчишь вечно? Что они сделают тебе? Скажи: «Оставьте». Что ты сжалась и дрожишь?
Вскакиваю и одним движением запихиваю коврик в тумбочку. Начинаю мерить комнату шагами – пять шагов по вертикали и восемь по горизонтали. Останавливаюсь у Катиной кровати, протягиваю раскрытую ладонь, на которую она кладет свой айфон. Ввожу пароль, открываю полупустое сообщество нашего подкаста. Час назад загружен первый выпуск. Обложка ничего, симпатичная – розовая, но все равно жуткая. Жму на «плей», параллельно убавляя громкость.
– Ну что, бюджетники, демонстрируйте, на что идут мои налоги.
Как по команде я несу конспект Ларисе Рудольфовне. Она собирает пять раскрытых тетрадей и не спеша начинает лекцию, попутно перелистывая страничку за страничкой. Время от времени прерывая рассказ, чтобы дать комментарии по конспекту. В такие моменты она кладет руку на ожерелье из больших красных камней. Они скромно переливаются на свету, подчеркивая редкие рыжие волосы, которые она собирает позолоченной заколкой на затылке. Голос Ларисы Рудольфовны убаюкивает – чтобы не уснуть, я проверяю почту, чаты, комментарии под первым выпуском, репосты и упоминания. Ничего сверхнеобычного не случилось. Это должно успокаивать и вселять надежду, что шум вот-вот утихнет и мы станем «еще одним тру-крайм подкастом». Однако с каждым новым обновлением страницы я чувствую гнетущий страх.
Зря мы затеяли сезон про Марка.
Катя пихает меня в бок, отчего я мгновенно озираюсь по сторонам. Лариса Рудольфовна не моргая смотрит на меня:
– Проснулись, слава богу! Без Екатерины бы совсем померли. – Светлые тонкие брови сходятся на переносице, когда она пролистывает мой конспект. – Нура, вот вы пишете: «Тредиаковский создал силлабо-тоническую систему стихосложения». А вы на что опираетесь в данном случае?
– На ваши лекции.
– Странно, а вот Евгения пишет, что силлабо-тоническую систему изобрел Ломоносов. Евгения, а вы на что опираетесь?
– На ваши лекции, Лариса Рудольфовна! – Одногруппница прилежно складывает руки, выпрямляя спину, словно дрессированная.
Мне очень хочется закатить глаза или цокнуть, но я, конечно же, сохраняю улыбку, от которой всегда сводит скулы.
– Так и кто же прав? – Она приспускает очки, из-за чего ее глаза делятся на две неровные части. – Рассудите, голубушка.
Вопрошающе указываю пальцем на себя.
– Вы, конечно же, – говорит Лариса Рудольфовна. – Вы же настаиваете, что это открытие принадлежит Тредиаковскому.
– Не настаиваю.
– А зачем пишете?
Одногруппники перестают мельтешить и шушукаться, только крутят головами: то на меня, то на преподавательницу.
– Извините, я спутала, – проглатывая окончания, признаюсь я.
– Нет, Нура, спутала что-то приемная комиссия.
Кожа полыхает, кажется, что мое лицо стало такого же алого цвета, что и бусины на шее Ларисы Рудольфовны.
Какое колючее завершение недели. Словно у нас проходят соревнования по гадостям, а за публичное унижение присуждают три очка. Смотрю на руку, ищу спасательную десятку, хотя знаю наверняка: мои пальцы совершенно пустые. Обхватываю запястье, нащупываю браслет и начинаю перекатывать камешки.
– Лариса Рудольфовна, вы несправедливы, – вступает Катя.
– Лекции у юристов я веду по вторникам. Зарубите на носу, храбрость – сестра глупости.
Катя с вызовом смотрит на преподавательницу, стискивая зубы.
Молчи, Кит, пожалуйста. Молчи.
– Трусость – сестра подлости, – конечно же, отвечает Катя.
Хочется сползти под стол, чтобы не ощущать, с какой скоростью нарастает напряжение. Лариса Рудольфовна улыбается уголком губ и ударяет по столу с такой силой, что пара тетрадей падает на пол, а я подпрыгиваю на месте.
Два очка за активную агрессию.
Глухую тишину самым нелепым образом нарушает Даня. Он беззаботно поднимается с места, присвистнув.
– Еще один храбрец, – удивляется Лариса Рудольфовна. – Вас таких по объявлению набирали?
– Простите, но уже перерыв три минуты.
– Напомните, как вас зовут?
– Даня.
– Замечательно, Даня Три Минуты. – Она нарочно останавливается, давая аудитории возможность оценить прозвище и пустить ядовитый смех по рядам.
Вновь трехочковый.
– С этого дня будете работать будильником на моих занятиях. Надо звенеть каждый раз, когда пара будет длиться на три минуты дольше, то есть на каждом занятии начиная с этого.
Несколько смельчаков шепотом комментируют новое правило, когда преподавательница машет рукой, разгоняя нас, словно стаю мух.
Распихивая всех, кто попадается на пути, мы с Катей маршируем на задний двор, который уже кишит студентами. Не завидовать им трудно: беззаботно болтают, обнимаются и попивают кофе. Почему-то среди курящих плутает охранник. Он не спеша обходит компании, задерживаясь не больше минуты рядом с каждой. Это можно было бы не заметить, как не замечают этого все остальные. Но никогда раньше здесь не расхаживали охранники.
Может, что-то случилось? Или это за нами следят?
По двору прокатывается насмешливое «Подкастерки!». Катя приосанивается и растягивает рот в улыбке, от которой за версту веет злостью. В этот же момент несколько старшекурсниц обступают нас. Я знаю, что должна улыбаться и поддерживать диалог, но меня хватает только на короткий взгляд, полный мнимой благодарности. Шарю взглядом по толпе, выискивая высокого и широкоплечего мужчину в черном брючном костюме. Охранник огибает еще несколько компаний, в конце концов подбираясь к нашей. Он оглядывает скамейки, деревья и фасад, стоя в метре от старшекурсницы, которая сравнивает подкаст с первым блином, попутно восхищаясь названием сезона.
Просто девочки болтают. Ничего такого.
Прежде чем раствориться в дыму, он делает фото и, кажется, пишет видео.
Наверное, камеры хотят поставить? Ходят, примеряются.
Катя рывком оттаскивает меня в сторону. Я оглядываюсь на стремительно отдаляющуюся компанию, которая недоумевающе смотрит нам вслед.
– Что такое? – шиплю я.
– Мыши они! Вот что.
Нет, с ее чувством такта нужно что-то делать.
На парковке ровными рядами стоят машины. Солнца нет, но на них поблескивает роса. Провожу мизинцем по белому капоту, соединяя капельки в один узор, и с этим притупляется беспокойство.
Катя прижимает пальцы к губам, обкусывая кожицу вокруг ногтей. Она обходит меня три с половиной раза, останавливается и наконец опускает руку.
– Вот же стервы! Пардон, Нура, я сдерживаюсь изо всех сил. Но это – нет, какие же завистливые гадюки, – она говорит так быстро, что перебивает саму себя.
– Ты ругаешься, как героиня турецкого сериала.
– А ты ссыкло! Чего терпишь весь день то старуху, то дур этих?