Трудная година — страница 23 из 31

Задним ходом машина выехала на середину улицы.

— Гони к переезду! — сказал другой полицейский, си­девший рядом с шофером.

Рудольф попробовал было освободить ноги, но сделать это было трудно — с одной стороны стояли какие-то ящи­ки и автоматы, с другой восседал рослый полицейский.

— Подвинься немного, сучий сын! — сказал ему Ру­дольф.— Теснотища же!

— Потерпи! — без всякого почтения в голосе ответил полицейский и даже не пошевелился.

Между тем машина мчалась в зеленоватой ночи все дальше и дальше.

— Поворачивай на Слуцкое шоссе.

— Не волнуйся, пан Рудольф, знаем, где твоя «ма­лина».

— Как ты разговариваешь со мной? — точно дюжий медведь, заворочался пан Рудольф.

Машина прошелестела шинами по мосту.

— Извините, ясновельможный. Я точно выполняю приказ.

— Ну, если так, то другое дело...— уже мягче сказал «батька Рудольф», поднял воротник кожуха и задремал.

Машина резко остановилась, и от этого он проснулся.

— Камера спустила?

— Однако ж...

Полицейские и шофер вылезли, отошли немного и закурили. Они о чем-то спорили меж собой, но делали это, чтобы пассажир не слыхал их. Рудольф тоже вылез из машины.

— Где мы? — спросил он, подходя к курцам.

— Недалеко от Урочища.

Весенний, свежий ветер бил им в лицо, донося запахи пробуждающегося леса.

— Поворот не проехали?

— Об этом как раз и толкуем,— сказал шофер и, бросив недокурок, затопал к машине. Один из полицейских двинулся за ним. Рудольф подумал, что полицейский ни на шаг не отстает от шофера, потому что не доверяет тому. Впервые шевельнулось сомнение. И, будто угадав его мысли, другой полицейский сказал:

— Черт его знает, куда он может завезти. Теперь родному отцу нельзя доверяться. Если Урочище недалеко, то мы дома, там наши.— И он, выставив вверх руку, вдруг выстрелил из ракетницы. Зеленая звезда расцвела на дым­ной ветке, задержалась в небе, потом затрепетала и осыпа­лась искрами.— Пусть знают.

— А вдруг партизаны?

— А что они тебе, «партизанскому батьке»? Да тут их и не слышно... Город близко.

— Всюду они есть,— пробормотал Рудольф, будто сты­дясь неожиданного проявления слабости.— Почему же не снимают колесо? Эй, ты!.. Что мы стоим среди поля, будто на ведьмин шабаш явились?

— Однако ж,— снова ответил тот, второй полицейский, и эта странная форма ответа теперь разозлила Рудольфа.

— К утру мне надо попасть в Караси, чертовы вы де­ти! Меня отряд ждет. Надо ехать.

Трое молчали и ничего не делали.

— Вы что — обалдели или вам языки повырывали? Сучьи дети! Какая камера лопнула? — Он присел возле машины, ощупывая колеса. Когда он наклонился, двое полицейских набросились на него, свалили на землю, и не успел он опомниться, как руки его были связаны.

— Что вы, братки?

— Черт тебе брат! — громко сказал тот самый поли­цейский, что сидел рядом с ним.— Садись в машину! Мо­жет, теперь тебе будет легче в ней.

— Лягавые сволочи! — рявкнул «батька Рудольф», силясь освободить руки.— Душегубы! Доберутся до вас мои мальчики!

— Пугай, да не очень! Лезь в машину.

— Не полезу! — Он крикнул так, как, должно быть, кричат в предчувствии неминуемой гибели.

Вплотную к нему подошел полицейский с наставлен­ным пистолетом. А тот, второй, все стоял рядом с шофером.

— Передам поклон и Фихтенбауеру и Гельмуту. Ко­му еще?

Рудольф сделал шаг по направлению к машине и вдруг, наклонившись, метнулся в сторону и побежал. На что рас­считывал он со связанными руками? На темную ночь? Но ночь была светлая, вся будто пронизанная фосфорическим свечением. Полицейский догнал его и крепко схватил за локоть. Рука у полицейского была сильная, и бандит по­нял: не вырваться.

— Золото... Сколько хочешь дам золота. Отпусти! Ис­чезну, провалюсь сквозь землю. Слышишь?

— Золотом за кровь невинных не откупишься, выро­док! — сказал полицейский, подталкивая Рудольфа к ма­шине.— В Карасях скольких загубил? Сколько вдов и сирот льют из-за тебя слезы? А твоя шайка, что гадюка без головы, сдохнет.

В это время послышались шаги. В зеленом мраке шли люди, и хрупкий ледок потрескивал у них под ногами. Не доходя немного до машины, они остановились.

— От кого поклон?

— От знакомого Каца! — ответил полицейский..

И люди тотчас же подошли вплотную. Каждый из них здоровался с полицейским за руку.

— Груз прибыл!

— Подарок от товарища Игната!

— Груз с добавкой,— сказал хлопец, показывая на бандита.— Если не знакомы, познакомьтесь! «Партизан­ский батька Рудольф».

— Вот это ловко! Товарищ Андрей и не знал. Может, по своей воле? Он же не немецкой крови...

— И руки дал связать по своей воле! — пошутил чей-то молодой голос.— Что передать командиру?

Полицейский вынул из-за голенища сложенную вчет­веро полоску газеты.

— Вот письмо. Машину разгружать. Я должен отогнать ее в город. Этого — охраняйте, может и удрать, а вот этот... шофер... Парень - рабочий, но еще сам не знает, с кем он. Возвращаться в город ему никак нельзя. Его за «батькой» отправили, а мы воспользовались случаем... Так что петля ждет человека. Возьмите его к себе и проверьте, — Полицейский позвал того, кто возглавлял этот небольшой отряд, и отошел с ним на край дороги.

И пока партизаны выгружали оружие, между ними состоялся такой разговор:

— Выпустите из рук шофера, нам может непоздоровиться.

— Понимаю.

— Оружие есть еще. Пусть Андрей подумает, как переправить.

— Ясно.

— Кстати, товарищу Андрею привет от жены. Просится к нему.

— Больше никто не кланялся?

— Еще одна... В отряде есть такой — Штарк?

Год как погиб. Хороший был товарищ.

— А-а!.. Тогда этот поклон отпадает.

Полицейский, стоявший возле машины, позвал:

— Может, поедем? До утра осталось немного времени.

— Поедем — ответил Дробыш, пожимая руку партий­цу. И потом, обращаясь ко всем, добавил: — Подарки с умом используйте, товарищи! Чтоб ни одной пули — за молоком!

— Счастливо доехать!

И когда Дробыш с напарником уже сидели в машине, шофер сказал:

— Там тормоз трохи... так ты осторожней!

— Спасибо.

Отряд растаял в зеленоватой мгле.

А машина снова помчалась по шоссе — в сторону города.

V

Еше вертится колесо истории фашистской Германии, хотя опытное ухо слышит, что кокой-то винтик выпал и оно вот-вот может рассыпаться. Еще миф только рушится, но не развеян полностью. Еще зверствуют завоевагели, снова и снова готовясь нанести удар по Советской Армии. Лихорадочно и напряженно живет тыл вермахта. Уже чувствуется недостаток техники, продовольствия, ра­бочей силы — и надо было что-то предпринимать. Идет мобилизация: силком гонят белорусских девчат и хлопцев в Германию — работать на войну. Рыдания и стоны смени­лись озлоблением и ненавистью. Даже те, кто до этого стоял в стороне от событий, попали под это огромное ко­лесо, и оно подминает их. Выход один — ненависть и со­противление. Тех, кто не хочет ехать и работать на немец­ких предприятиях, принуждают. Надо убегать и браться за оружие. Часть попадает в «добровольцы» — в полицию и внутренние войска. Гражданин, неужели ты наденешь черный мундир и возьмешь в руки автомат, чтобы стре­лять из него по своим братьям и детям? Молодежь заго­няют в союз «Крестики» — страшная, дьявольская печать. Несогласен идти в союз — готовься в смертный путь, в Гер­манию. Убегать и браться за оружие!

...В операции, которая так переполошила гестапо и ко­мандование, принимал участие и Перегуд. Однажды на рассвете он, Юрка, Дробыш и еще двое подкрались к не­мецким часовым, убили их, сняли замки с железнодорож­ного пакгауза и забрали большое количество автоматов, патронов и взрывчатых материалов. Часть трофеев была переправлена в отряд товарища Андрея, часть же спрята­ли в разных местах, в том числе и на квартире Терешко, без его согласия, разумеется. В той же группе, которая работала среди молодежи, Перегуда не было — Кравченко не хотел, чтобы парень знал о связях с партизанами. На этом участке стояли более опытные и испытанные люди, в том числе тетя Феня и Феофил, отец Юрки и Казика. Пожилые люди, ничем не выделявшиеся среди других обы­вателей, они приходили на биржу труда, на сборный пункт «добровольцев», не вызывая каких-либо подозрений у «бо­биков». Как родители — отец и мать — тепло и ласково разговаривали они с «рекрутами», осторожно выспрашивая о настроении, и если видели, что хлопец или девушка го­товы на все, лишь бы избавиться от неволи, направляли его желание по надлежащему пути. На окраине, на берегу реки, стояла старая церковь. Нашли человека, который ни­когда не верил в бога и тем более попам, однако охотно согласился быть старостой церковного совета от «общины». Энергичный и хозяйственный, он прибрал к рукам «божье хозяйство», и вот эта маленькая церковь и стала вторым, тайным «сборным пунктом». Через него прошли десятки хлопцев и девушек, отсюда, присягнув на верность и получив оружие, они переправлялись в партизанский отряд. В этой работе Кравченко видел больше пользы, чем в тер­рористических актах, особенно, если эти акты носят слу­чайный и индивидуальный характер. С одной из партий в отряд был направлен и Юрка, горячий парень, постоян­но пренебрегавший осторожностью. Он с радостью подчи­нился приказу Кравченко, ибо во сне и наяву грезил подвигами. Дело росло и крепло. Но вместе с расширением деятельности возрастал и риск — во всем надо было про­являть максимальную осмотрительность.

Город перестал быть крепостью. Немцы принимали крутые меры, чтобы подавить народное движение. Рас­стреливали людей по одному только подозрению, сжигали целые деревни, направляли во все концы карательные от­ряды. Каждую казарму, каждое свое учреждение, каждый дом, в котором они жили, обносили колючей проволокой, будто это могло послужить преградой для народной нена­висти. Фельдкомендатура, орсткомендатура. гестапо, осо­бые отряды СС и, наконец, «нелегальная полиция» — мно­гочисленные союзы добровольцев — вот далеко не полный перечень институтов, с помощью которых захватчики пы­тались задушить богатыря народной ненависти, а тот все набирал силы, рос и креп.