ехнику и на других уроках, и никакой каши не получится. Да и времени для этого много не нужно. Зря подполковник Аганесян беспокоился».
В перерыве Корзун увел Крупенина в свою лабораторию, где теперь уже рабочих мест было значительно больше, чем прежде, и на длинных, во всю стену, полках стояли различные электрические приборы, сделанные самими курсантами. Здесь были и усилители переменного тока, и трехфазные выпрямители, и приборы по исследованию полупроводников. Одни почти смонтированные полностью, другие — наполовину, а третьи только начаты. И на каждом приборе была наклеена бумажка с фамилией курсанта.
— Вот видите, Борис Афанасьевич, — сказал Корзун, показав на изделия. — Теперь почти половина батареи работает, а кое-кто уже проявил себя. Так что ваша идея… — Он улыбнулся и пригласил Крупенина подойти поближе к полкам. — Обратите внимание, Борис Афанасьевич, сказал он, коснувшись деревянной указкой каркаса одного из приборов, который стоял отдельно от других на верхней полке, — творение курсанта Иващенко. Заметьте, чистота работы какая! Теперь вот сюда идите. — Корзун взял старшего лейтенанта под руку и подвел к другому прибору, что стоял в самом конце той же верхней полки. — Полюбуйтесь, как ваш Винокуров старается. Тоже монтаж довольно любопытный. Даже с некоторой выдумкой.
— Вижу, вижу. Молодцы ребята, — одобрил Крупенин. — В боевой обстановке все это, знаете, как пригодится… — Он внимательно осмотрел прибор и снова повернулся к Корзуну. — Послушайте, Владимир Семенович. А что, если устроить выставку вот этих самых изделий? И не здесь, а в вестибюле, чтобы все могли видеть. Неплохо ведь получится?
— Очень даже неплохо, — согласился Корзун. — Только вот беда какая. Оборудовать лабораторию больше нечем. Кончились материалы.
— К начальству идите, требуйте.
— Ходил уже. Что было на складах, отдали. Все равно мало.
— Просите тогда в округе, — посоветовал Крупенин. — Заявку надо срочно оформить.
— Заявку дали, и сам начальник училища по телефону говорил. Пока ничего не обещают. Если что выгорит, то не раньше чем в будущем году.
— Нет, это не годится.
— А знаете что? — помолчав, сказал Крупенин. — С Осадчим поговорить надо.
— С Осадчим? — удивился Корзун. — Но есть ли смысл, Борис Афанасьевич? Сам начальник училища ничего не добился. И потом, у секретаря парткома свои дела, свои заботы.
— Эх, Владимир Семенович, плохо вы знаете Осадчего.
— Ну хорошо, — согласился Корзун. — Я попытаюсь.
— Только не говорите ничего своему соседу по квартире, — серьезно предупредил капитана Крупенин. — А то он снова шуму наделает.
— А мы с ним на той же ноге, как и были, — приподняв очки, сказал Корзун.
— На дипломатической?
— Ну да, вроде как на уровне послов.
Под конец занятий, когда лаборатория и классы опустели и гул курсантских, голосов затих в учебном корпусе, Корзун решил твердо: «Пойду». И, торопливо надев шинель, направился в управление.
— Пришли, значит? — приветливо встретил его Осадчий. — А я все, ждал, когда же. Хотел сам приглашать. Ну что, с лабораторией заминка?
— Так точно, товарищ полковник, остановка, — сказал Корзун, довольный тем, что секретарь парткома уже в курсе дела. — Не дали оборудования. На самом взлете, можно сказать, подсекли.
— Знаю, знаю, — сочувственно кивнул Осадчий. — Поздновато мы, конечно, зашевелились. Перед началом года нужно было. Но все равно добывать материалы надо обязательно.
— Может, в соседних частях что найдется, хотя бы взаимообразно, — подсказал Корзун.
Полковник, однако, не ухватился, за его предложение.
— Я уже искал всюду, — сказал он, досадливо вздохнув. — Ничего нет, к сожалению. Один выход: жать на округ.
— Так ведь с округом сам Забелин переговоры вел.
— Тоже знаю.
Осадчий секунду, другую что-то обдумывал, глядя в одну точку. Потом он положил обе руки на стол и спокойно, но решительно сказал:
— Вот что, уважаемый Владимир Семенович. Придется подготовить письмо.
— Какое письмо? — не понял Корзун.
— Обстоятельное, конечно, со всеми доводами. Заявка заявкой. К ней, знаете, отношение обычное, хозяйственное: мячи, сетки волейбольные или вольтметры — у иных интендантов все едино. А чтобы не было едино, вот и нужно письмо. Острое и доказательное. В конце концов, это касается не только нашего училища.
— Верно, — согласился Корзун.
— Тогда так давайте и сделаем, Владимир Семенович: потолкуйте с Крупениным и вместе напишите. Потом мне покажете.
— Напишем, товарищ полковник, — заверил его Корзун.
— Ну а теперь расскажите о делах соседских, — вдруг повернул разговор Осадчий и ожидающе прищурился. — Значит, живем рядом, а дружбы прежней нет?
— Нет, товарищ полковник, — чистосердечно признался Корзун.
— Плохо, конечно. Вы хоть пытались поговорить с Вашенцевым обстоятельно, спокойно, по праву соседа?
— Пока не получается. Раньше мы за одним столом часто сидели, а теперь только встретимся, посмотрим друг на друга, и все. Может, я и не прав, может, давно бы забыть все надо, но мне кажется, не только в нас двоих дело, товарищ полковник. Все гораздо глубже.
— Вот именно, — подтвердил Осадчий. — Если бы один случай с рапортом, можно и забыть. Но дело-то в отношении к людям: недоверие, подозрительность, отсутствие внимания. Чуть споткнулся курсант, у Вашенцева одна мысль: немедленно отчислить, дабы не было лишних неприятностей. Ему важно собственное спокойствие. Вот в чем дело. Но мы с вами, Владимир Семенович, коммунисты, на все должны смотреть по-партийному. И задача наша — не просто переживать, а постараться поправить и человека, и дело.
Дома в этот вечер Корзун открыл все двери, как делал это раньше, до конфликта с Вашенцевым, раздвинул шторы. Обрадованная Светлана Ивановна сказала ему, улыбаясь:
— Ну и правильно. — И даже поцеловала его в щеку.
Когда послышались громкие шаркающие шаги за дверью, на лестничной клетке, Корзун вышел в прихожую и специально замешкался здесь, пока Вашенцев раздевался, потом, поборов самолюбие, предложил:
— Зашли бы ко мне, Олег Викторович. А то нехорошо как-то получается.
Вашенцев недоверчиво посмотрел на соседа, но от приглашения не отказался, молча вошел следом за капитаном в его комнату.
— Пожалуйста, — пригласил Корзун, — садитесь.
— Ну, вы больше не сердитесь на меня? — спросил Вашенцев с чуть приметной улыбочкой.
— Да чего же теперь сердиться? Какой толк?
— И правильно, Владимир Семенович. Мало ли что случается в жизни: ну я погорячился, вы тоже спуску не дали. Вот и нашла коса на камень.
— Может, оно, конечно, и так, — согласился Корзун. — Но разве только в нас двоих дело, Олег Викторович!
— Не знаю, в двоих или нет, — сказал Вашенцев. — Но думаю, что ворошить прошлое не стоит.
— Почему же не стоит? — возразил Корзун. — А как же с Крупениным? Нельзя допустить, чтобы у человека осадок на душе остался. И отношения наши до конца прояснить надо.
— Странно, — удивился Вашенцев. — Этак вы еще предложите мне извиниться перед Крупениным.
— Ну насчет этого смотрите сами. А вот собраться, вместе и поговорить — не мешало бы, конечно.
— Да еще Красикова пригласить. Так, что ли?
— Верно. Можно и так.
— Эх, Владимир Семенович! — покачал головой Вашенцев. — Как были вы либералом, так и остались. И не хотите никак раскусить своего Крупенина. А ведь он все-таки делец порядочный. Понимаете?
— Вот этого как раз и не понимаю — резко сказал Корзун. Он уже заметно нервничал.
Вашенцев сожалеюще развел руками и поднялся.
— Дела у меня, — сказал он торопливо. — Пойду.
Светлана Ивановна внимательно посмотрела на Вашенцева, но ничего не сказала ни ему, ни мужу.
26
Когда Красиков узнал, что на каникулы его оставляют в батарее, он никакой обиды не выказал, только спросил Крупенина:
— А что я тут делать стану, товарищ старший лейтенант?
— Отдыхать будете, — сказал Крупенин. — Физкультурой займетесь. Новые вещи на гитаре разучите. Книжки к вашим услугам. Мало ли что…
— Да я тут со скуки пропаду, товарищ старший лейтенант. Хотя бы какое дело серьезное поручили.
— Что же вам поручить?
— Ну ремонт какой, что ли. Казарму побелить можно.
— Казарму?
— Ну да. Серая она у нас. Несвежая. А можно под волжскую волну отделать. Плохо разве?
— Неплохо, — согласился Крупенин и поинтересовался: — А вы что же, малярное дело знаете?
— Немного. Мы из школы на стройку малярничать ходили. Уроки труда у нас были. Да вы не сомневайтесь, товарищ старший лейтенант. Волна будет настоящая, с искринкой.
Крупенин невольно улыбнулся:
— С искринкой, говорите? Интересно.
О желании курсанта он сразу же доложил майору Вашенцеву. Тот долго ходил по казарме, чиркал пальцами по стенам, кое-где ковырнул ногтем штукатурку, сказал без воодушевления:
— Конечно, пожить-послужить еще можно. Да ладно, пусть мажет. Авось дурные мысли в голову лезть не будут.
Начались каникулы. Училище словно задремало: ни строевых команд, ни песен. В длинных казармах, как в опустевших ангарах, — тишина. Только в помещении третьей батареи оживленно, как на строительной площадке.
Возле стен бревенчатые козлы, на них доски — что плоты на воде. Курсанты в забрызганных белилами комбинезонах. Курсантов четверо: Яхонтов, которому некуда было уехать, двое местных — Чижов и Богданов, которые решили домой ходить только вечером, а днем работать вместе с Красиковым. И сам Красиков, быстрый, веселый, распорядительный, совсем преобразившийся.
— Нет, ребята, этак не годится, — осматривает он только что подготовленный к побелке дальний угол казармы. — Глядите, сколько щербин осталось. И вот… и вот…
— Так тут же не видно, — тихо объясняет неторопливый широкоплечий Богданов. — И шкафы здесь всю стену загородят.