Борьба вокруг здравого смысла весьма значима: философская система едва ли может рассчитывать на серьезное признание, если она радикально расходится с его принципами. Эпифеноменализм пока выдерживал испытание ими. Но испытание еще не закончилось. Вопрос в том, можно ли согласовать эпифеноменализм с представлением о наличии квалитативных состояний у других людей? Кажется ведь, что это представление является одной из аксиом здравого смысла. Сейчас я попробую доказать, что эти вещи несовместны.
Проблема других сознаний стала одной из самых заезженных тем современной философии, да и не только философии. Но совокупная мудрость, рожденная множеством изысканий, недалеко ушла от трюизма: я приписываю сознание другому, поскольку сам обладаю сознанием и замечаю, что другой ведет себя в чем‑то похоже на меня.
Само приписывание сознания, или квалитативных состояний, — это инстинктивный процесс, реализующийся, судя по всему, через «зеркальные нейроны»[20]. Восприятие каких‑то действий других людей активирует участки мозга, ответственные за продуцирование подобных действий, — и соответствующие приватные переживания, которые, естественно, атрибутируются и тем самым людям, которые совершают эти действия. Но все это не мешает отрефлексировать логические формы этого естественного атрибутирования. Итак, в основележит общий принцип: отмечая тесную связь неких состояний в одних случаях, я ожидаю ее и в других. В применении к нашей ситуации: во-первых, я отмечаю, что определенное поведение людей заставляет меня представлять свое поведение такого же рода сопровождающимся некоторыми приватными состояниями. Далее, сходство моего поведения и поведения других я считаю достаточным основанием для заключения, что где‑то в приватном пространстве этих людей тоже существуют такие сознательные состояния.
Но эпифеноменалист утверждает, что поведение людей не зависит от того, наделены ли они сознанием. Сознание может исчезнуть, а поведение не изменится. Это можно понять так, что механизмы в мозге, генерирующие поведение, не зависят от механизмов, порождающих сознание. В таком случае от наличия сходного поведения нельзя заключать к наличию сознания[21]. Но именно это заключение диктует нам здравый смысл. Поэтому эпифеноменализм противоречит установкам здравого смысла, что и требовалось доказать.
Впрочем, эпифеноменалист может заявить, что его позиция совместима с тезисом, согласно которому механизмы, генерирующие поведение, являются именно теми механизмами, которые порождают сознание. Ведь даже если эти механизмы совпадают, сознание все равно может быть эпифеноменальным, т. е. не оказывать влияния на работу мозга. Такой взгляд, напомню, отстаивает Чалмерс. Он нигде не утверждает, что мозг может реально функционировать — т. е. порождать соответствующее поведение — при отсутствии сознания. Конечно, подобная ситуация мыслима, но не более того. В реальности же везде, где есть нормально работающий мозг, есть и порождаемое им сознание. Поэтому от сходного с моим поведения я могу заключать к существованию сознания, даже и будучи эпифеноменалистом. Подобные возражения кажутся резонными, но вопрос в том, откуда эпифеноменалист знает, что механизмы генерации поведения совпадают с механизмами порождения сознания.
В самом деле, даже если согласиться, что механизмы генерации поведения участвуют в порождении сознания, почему бы не допустить, что в нем участвует и некий дополнительный фактор? Если бы он не был задействован, все процессы в мозге протекали бы «в темноте», генерируя при этом одинаковое с моим поведение. Хочу напомнить, что Чалмерс рассматривает такую возможность и Б предварительном плане отвергает ее по следующей причине: такое допущение нарушает эпистемологический принцип наиболее простого объяснения. Он не вдается в подробный анализ своего утверждения, полагая, что связь паттернов в мозге и сознания можно доказать с использованием более сильных доводов, а именно с помощью мысленных экспериментов «блекнущие квалиа» и «скачущие квалиа». Мы уже знаем, однако, что эти эксперименты не достигают цели, и поэтому вся тяжесть ложится на рассуждение о том, что в противном случае мы без необходимости усложняем теорию.
Впрочем, это рассуждение выглядит вполне правдоподобным. И впрямь на первый взгляд гораздо экономнее допустить, что сознание связано исключительно с функциональными схемами в мозге (т. е. с механизмами, генерирующими поведение организма), чем с независимым фактором или с функциональными схемами и плюс к ним с каким‑то неведомым фактором. Но это лишь на первый взгляд. С этим положением можно было бы согласиться, если бы не одно «но». И «но» это состоит в том, что признание связи сознания с одними лишь функциональными схемами приводит к еще большему усложнению мира, чем допущение какого‑то дополнительного Х-фактора. Ведь в таком случае получалось бы, что мы действительно должны допускать существование эпифеноменальных сознательных состояний у людей и других существ, демонстрирующих сходные со мной паттерны поведения. Но так как подобные эпифеноменальные состояния, по определению, не играют роли в детерминации поведения этих существ, то мы буквально наводнили бы мир состояниями, совершенно ненужными для предсказания его изменений во времени. Это было бы классическим умножением сущностей безо всякой на то необходимости. Соответственно, экономнее допустить, что сознание порождается не функциональными схемами в мозге или не только ими, а возникает при помощи Х-фактора. Однако эта более экономная гипотеза блокирует вывод о наличии у других людей сознательных состояний — до тех пор, пока мы не смол — сем достоверно сказать, что это за фактор и присутствует ли он у них. Таким образом, если здравый смысл заставляет нас верить в существование сознательных состояний у других людей, этот же здравый смысл принуждает нас отказаться от эпифеноменализма.
Антиэпифеноменалистическая позиция подразумевает, что сознание влияет на поведение. И хотя само по себе это еще не является основанием для утверждения, что сходное с моим поведение сопровождается сознанием, поскольку одинаковые действия могут порождаться разными причинами, и, абстрактно говоря, можно представить, что чисто механическая система будет продуцировать поведение, неотличимое от моего, допущение подобного разнообразия причин на этот раз действительно будет вступать в противоречие с тем самым принципом простоты, к которому безуспешно апеллировал эпифеноменалист[22]. Впрочем, чуть позже в этой самой главе я попытаюсь показать, что механические системы в принципе не могут дублировать человеческое поведение, — и если это удастся сделать, то наличие сходного с моим поведения можно будет рассматривать в качестве верного признака присутствия другого сознания.
Однако не будем забегать вперед и попробуем все же защитить эпифеноменализм — насколько это вообще возможно. А оборонительные ресурсы этой доктрины еще не исчерпаны. Ведь эпифеноменалист может сказать, что все это заигрывание со здравым смыслом — очень рискованное предприятие. Может быть, здравый смысл и впрямь идет против эпифеноменализма — но насколько он надежный провожатый? Какие только нелепости не порождал этот здравый смысл! Он очень грубый инструмент. Да и вообще, что такое здравый смысл? Можно ли всерьез работать с его понятием?
Это важные вопросы, и вскоре мы займемся ими. Мы увидим, что попытка прояснения понятия и аксиом здравого смысла приведет нас к выводу, что он может играть и на стороне эпифеноменализма, правда лишь в том случае, если это прояснение неполно. Пока же пойдем на поводу у эпифеноменалиста, рассуждающего о расплывчатости понятия здравого смысла, и посмотрим, нельзя ли доказать ошибочность эпифеноменалистской установки без обращения к этому понятию. Я уже говорил, что в последнее время был предпринят ряд интересных попыток подобного доказательства. Начнем, пожалуй, с попытки, которая в действительности является лишь новым изданием довольно старого аргумента, разработанного еще У. Джемсом в ответ на эпифеноменалистские построения Гексли.
Речь идет о так называемом эволюционном аргументе. Он очень прост. Если мы признаем, что человек, как и другие животные, возник под давлением естественного отбора, то логично предположить, что базовые характеристики человека как биологического вида имеют определенную приспособительную ценность. Но эпифеноменалисты отрицают всякую подобную ценность за сознанием, так как оно не оказывает никакого влияния на адаптивное поведение. Соответственно, эпифеноменалист не может объяснить, почему сознание вообще эволюционировало. И наоборот, если мы признаем, что сознание — это продукт эволюции, мы должны соглашаться с тем, что оно оказывает полезное влияние на человеческое поведение.
Несмотря на наглядность этого рассуждения, надо сказать, что оно не пользуется большой популярностью у современных авторов. И связано это с тем, что оно играет на стороне интеракционистского дуализма, который не очень привлекателен для натуралистически настроенных — в основной своей массе — аналитических философов. Неудивительно поэтому, что среди защитников этого аргумента в наши дни встречаются мыслители, тяготеющие к теологическим темам, — такие, как У. Хескер. В книге «Эмерджентная самость» (1999) он уверяет, что размышления над проблемой эволюции сознания (которые, по его мнению, могут быть направлены не только против эпифеноменализма, но и против физикализма) приводят нас к следующему выводу: «надо отказаться от каузальной замкнутости физического, а значит, и от приверженности универсальным механическим объяснениям. Сознательные ментальные состояния должны быть признаны каузально эффективными именно благодаря их ментальному содержанию. Если признать это, то данные состояния могут влиять на поведение и быть подверженными давлению отбора»[23]