– Что ты думал о нас эти две недели? Думал же?
– Конечно. – Тим опустил глаза. – И думал, и представлял.
– И что? Пришел к каким-то выводам?
– Это не выводы. Скорее, наблюдения. – Он помолчал. Я не торопила, потому что сама не была до конца уверена, что готова это услышать.
– Когда я звонил тебе, то каждый раз наблюдал за твоими интонациями, – начал он.
– Не поверишь, но я тоже! – не удержавшись, вставила я.
– Да? – Для него это, похоже, было неожиданностью. – Хотя, да, логично… Но я каждый раз вслушивался в твои слова и ждал – когда в них послышится что-то личное, что-то про твое отношение ко мне? Этого не было. Ты ни разу за эти две недели сама не сказала, что любишь меня.
– Ты тоже.
– Да, но ждал посыла с твоей стороны!
– А я – с твоей! Знаешь, все эти две недели я делала абсолютно то же самое. Я вслушивалась в твои интонации каждый раз и ждала – когда же ты скажешь что-нибудь личное, теплое? Помнишь, не выдержала и пожаловалась тебе как-то, что мы разговариваем слишком по-деловому? Вот-вот. Я ждала, пока ты дашь мне хоть какую-то возможность сойти с этих деловых рельсов. Ты ни разу не проявил свои чувства, кроме как фактом самого звонка. Забавно, правда? Каждый из нас ждал, что другой сделает шаг первым.
Мы оба рассмеялись, но на деле этот смех был, скорее, насмешкой над самими собой: чудесная ирония – мы попались в стародавнюю ловушку. Люди боятся проявлять свои чувства, чтобы не стать уязвимыми и, теряют возможную любовь. Только в нашем случае все было уже немного иначе.
– В любом случае это показатель, – вздохнула я. – Похоже, ни один из нас не готов вкладываться в отношения. Каждый ждет первого шага от другого. Мы оба понимаем, о чем это говорит. Наши отношения утратили для нас прежнюю ценность, правда?
– Я бы не сказал, что они вообще утратили ценность, – заметил Тим. – Но в них исчезло нечто, что связывало нас именно как пару. Я и сейчас не могу сказать, что не люблю тебя. Наоборот – очень люблю! Моя жизнь настолько переплетена с твоей, что любое разделение даже представить страшно. Но у нас нет чего-то в отношениях. Какого-то винтика, какой-то одной составляющей, благодаря которой мне был бы никто не нужен, кроме тебя.
– Я понимаю.
Мы замолчали. Щемящее чувство внутри обострилось, еж тоски выпустил иголки, и я почувствовала, что у меня в глазах появились слезы.
Тим не пытался утешать: он хорошо понимал, что я оплакиваю и почему. Его рука лежала на моей – как знак того, что он все-таки рядом.
– Ты будешь редактором моей новой книги? – спросила я сквозь слезы.
– Я всегда буду твоим редактором, пока тебе это важно, – ответил он.
– Ловлю на слове.
– Я сказал это осознанно.
Я плакала, и постепенно жжение внутри угасало. А на месте него возникало ощущение непривычной легкости, словно внутри меня – на месте выгоревшей боли – постепенно надувался большой воздушный шар, делающий тело невесомым. Я чувствовала, что этот шар в любой момент может оторвать меня от земли и поднять вверх. Кажется, это и есть чувство свободы?
А еще внезапно прояснилось в голове. Словно в темной комнате, где я металась все предыдущие месяцы, кто-то включил лампочку, и мой взгляд сразу нашел то, что надо было найти.
– Меня тут осенило, – проговорила я, поднимая глаза на Тима. – Совсем не обязательно настаивать на каких-то формальностях.
Так странно, стоя на перекрестке, вдруг обнаружить, что нет обязанности выбирать лишь одну из двух дорог. Можно пойти, например, прямиком через поле.
– Не имеет смысла пытаться воскресить то, что умерло. Но мы можем сохранить то, что есть. Понимаешь?
Он кивнул, и я продолжила:
– Но при этом совершенно не обязательно сейчас же обозначать некую формальную стадию наших отношений, объявлять развод и раздел имущества. Какой смысл? Мы можем так же жить вместе, пока это устраивает нас обоих, и поддерживать друг друга. Не называя это браком и не связывая друг друга больше никакими обязательствами. Как ты на это смотришь?
– Ты наконец решила описать вслух уже существующую ситуацию. – Тим улыбнулся той улыбкой, которая всегда заражала меня легкостью.
– Пока это не оговорено, нельзя сказать, что оно в полной мере существует, – возразила я. – До отпуска я все-таки думала, как бы вернуться к тому, что было у нас раньше – до Настасьи. Но сейчас я впервые призналась самой себе, что это не легче, чем дважды войти в одну и ту же реку.
– Так и есть. – Тим кивнул. – Отношения уже изменились необратимо, хотим мы это признавать или нет. Но все-таки ты для меня остаешься самым близким человеком из всех. Потерять тебя равносильно катастрофе.
– Теперь уже не потеряешь. – Я почувствовала, что снова могу улыбаться. – Самое сложное уже позади, правда?
– Конечно, – он сжал мои пальцы.
– Как считаешь, нам имеет смысл кого-то оповещать об этом? – я чувствовала себя младше и моложе, держа его за руку.
– Зачем?
– И верно – незачем. Те, кому надо, сами узнают.
Я еще чуть помолчала.
– Ты бы хотел пожить отдельно?
– Ну… может быть, потом… Пока, честно говоря, нет никаких мотивов. К тому же, если я сниму квартиру, мы будем еще реже видеться. А при нашем графике мне и так не хватает общения с тобой. – Тим нежно взял мою руку, поднес к лицу и прижался губами к моим пальцам.
– Мне тоже, – прошептала я.
– А еще я тебя хочу.
– Я тоже.
И разговор о разводе перетек в действие, абсолютно противоположное по сути.
Июньская встреча клуба
После возвращения из отпуска я практически сразу подверглась телефонной атаке со стороны Девушек-в-чулках, требующих собрания клуба или хотя бы просто посиделок за чаем.
Поэтому вечером ближайшей же пятницы мы снова собрались у Аси. На сей раз клуб обосновался не в уютной Асиной гостиной, где на пушистом ковре была распита и разлита ни одна бутылка шампанского, а на кухне. Здесь был теплый пол в золотисто-шоколадную клетку, апельсиновые шторы, множество плетеных корзиночек, деревянных туесков, керамических баночек – Ася просто обожала такие штуки. Оранжевые и красные герберы в глиняной крынке на столе добавляли ощущение тепла: словно из бесцветного московского дня ныряешь в одну из солнечных картин Ван Гога.
– Будем устраивать ритуальную ночную стряпню! – заявила Ася, встречая нас в клетчатом переднике и с кухонным полотенцем в руках.
– Булочки! – замурлыкала Инка. – Хочу печь булочки.
Я не заводила тесто с тех пор, как мама несколько лет назад предприняла последнюю попытку сделать из меня полноценную домохозяйку. Тогда она в очередной раз учила меня делать пироги, и, конечно, я ровным счетом ничего не запомнила из этого урока.
Ася пригласила нас на кухню и вручила каждой по переднику.
– Ну вот, приехали, – проворчала я. – Все начинается с кружевных чулок, а заканчивается по-любому кухонным передником.
– Балда ты, хотя и Ангел. – Ася шутливо треснула меня ложкой по лбу. – Ничего не понимаешь! Месить тесто – это женская привилегия, а не унижение. Лишь немногие из мужчин могут познать всю суть этого процесса. Потому что изначально выпечка хлеба – ритуал и фактически разновидность женской магии.
Она зажгла на кухне свечи, погасила свет, и в этом полумраке мы приступили к таинству хлебопечения.
Настоящее тесто, по мнению Аси, только дрожжевое. Душистое, кисловатое, живое, пухнущее, убегающее из всех имеющихся емкостей, наполняющее кухню запахом хлеба и предвкушения. От одного его запаха рот наполнялся слюной. Мы по очереди, как участницы тайного обряда, смешивала компоненты. Яйца разбивались с тем же тщанием, как волшебные орешки из старой чехословацкой сказки про Золушку. А потом мы чуть не подрались из-за венчика, оспаривая честь взбивать первую смесь на подошедшей опаре. Когда тесто вобрало в себя уже много муки и достаточно разбухло, пришел черед рук. И в тот момент, когда настала моя очередь и ладони увязли в теплой вязкой массе, пахнущей будущим хлебом, меня проняло.
Добрая фея Ася, наш земной гений, была тысячу раз права. Этот кисловатый дух, пропитавший кухню и наши волосы, причастил нас к волшебству, почти такому же древнему, как сама жизнь. Мы все окунулись в него с головой, забывшись и забыв все, что ждет нас за дверьми.
– Тесто невозможно месить в плохом настроении, – приговаривала Ася, пока ее руки смазывали маслом пухлый ком, притаившийся в миске. – Если хозяйка в дурном настроении поставит опару – тесто не поднимется. Так что просейте свои мысли вместе с мукой.
Это было сродни медитации: ловко и легко тесто затягивало нас в процесс без начала и конца – в каждой из нас просыпалась тысячелетняя женщина, пекущая хлеб. Вокруг проносятся исторические ураганы, уничтожающие цивилизации, с корнем выдирающие целые пласты культуры, а женщина все месит тесто для хлеба. И кажется, что она – единственная, что есть стабильного во временно́м потоке. Каждый раз, замешивая тесто, мы пробуждаем в себе эту древнюю дремлющую силу первозданной женщины, вынесшей на своих плечах не одно воинственное столетие и при этом сохранившей мягкость и нежность рук.
Это очень просто и в то же время чрезвычайно сложно: отбросить все аргументы о бессмысленности выпечки и рассуждения о том, что любые булки сегодня продают в магазине. Освободиться от тревоги, съедающей душу. Надеть фартук и просеять муку. Очень простой, но весьма действенный способ вернуться к душевному равновесию, напитать себя силой, источник которой древнее любой из психологических теорий. Руки ходят в вязкой массе, смешивая воедино миры, жизни, секунды, столетия… Почти как руки бога, творящего мир из несуществующей материи.
Тесто не терпит небрежности к мелочам. Как и жизнь.
Совместная стряпня объединяет и примиряет женщин лучше любых разговоров. Перепачканные мукой, словно пеплом от общего сгоревшего дома, вы без слов скажете друг другу все, что важно.
– Ты не можешь обойтись без создания красивой теории даже на пустом месте, – хмыкнула Инка, когда я поведала подругам свои мысли по поводу теста.