Рада шла с ним рядом. Она следовала за ним тенью, но тенью не бессловесной — ему всё чаще казалось, что в этой тихой женщине словно распрямляется какая-то тугая пружина, сдавленная десятилетиями серого бытия и наконец-то освобождённая. Она впитывала знания так, как вбирает воду сухой песок пустыни, веками ждавшей дождя, но воспринимала их по-своему, зачастую удивляя Максима странными, на его взгляд, умозаключениями. Рада всё больше становилась самостоятельной и самодостаточной личностью, и это и радовало, и в то же время почему-то настораживало Мака Сима. Рада сильно изменилось — после годичного отсутствия он сразу это заметил. Пока его не было на Саракше, она жила и работала в Центре Сикорски, и там же училась. И, похоже, многому научилась: официантки из маленького заштатного кафе больше не было — вместо неё появилась какая-то другая женщина, новая и незнакомая. Она была нежна с Максимом и охотно дарила ему свои ласки, но он чувствовал, что саракшианка всё больше становится «вещью в себе», и что у неё есть что-то своё, куда ему, Максиму, хода нет (и его пандейская любовная история тут не при чём — они о ней даже не вспоминали). И всё-таки он был счастлив: Рада по-прежнему любила его, а главное — у него было дело, с головой захватившее прогрессора Каммерера.
Так вот вы какие, горцы Зартака, думал Максим, изучая гостя. Ему казалось, что он видит перед собой своего младшего брата, несмотря на то, что лицом они не были похожи, и Максим был светловолосым, а горец носил прямые чёрные волосы, спадавшие на плечи. Но в остальном — смуглая кожа, мышцы (пусть даже менее рельефные, чем у землянина, однако куда более развитые, чем у среднего саракшианина), рост, взгляд, стать и манера держаться — как есть младший братишка (только почему-то старше возрастом — лет этак на пятнадцать). Смуглые и золотоглазые — каким чудом вы появились в этом мире, такие непохожие ни на хонтийцев, ни на пандейцев, ни даже на айкров? И как вам удалось уцелеть в бесконечной череде войн, веками сотрясавших весь материк, и пережить последнюю, самую страшную войну — ядерную? А похож, похож на человека Земли, не зря меня тут принимали за горца…
— Я рад, — с вежливой почтительностью произнёс гость, — что мне удалось исполнить желание моего клана и встретиться с тобой, Святой Мак.
— Я тоже рад видеть горца страны Зартак, — искреннее ответил Максим, решив не акцентироваться на прилагательном «святой». В конце концов, ритуал есть ритуал — что он знает об обычаях этих таинственных горцев, о которых самим саракшианам известно чуть больше, чем ничего? И обращение на «ты» — это наверняка выражение доверительности, как у пандейцев. — Приветствую тебя в Городе Просвещения, Ирри Арритуаварри (кажется, его имя я выговорил без ошибки, слава Мировому Свету). Ты пришёл учиться?
— Нет, — горец покачал головой. — Я пришёл передать тебе приглашение, тебе и твоей жене. Мы ждём вас в любой день и час. Тебе — вам обоим — будет интересно, Святой Мак.
Ого, подумал Максим, вот это поворот. И кто тут из нас прогрессор, спрашивается? Интересно, очень интересно, но виду подавать не стоит, нет, не стоит.
— Как мы сможем найти путь к жилищам твоего клана? — спросил он бесстрастно, будучи уверен, что гость это оценит. Сама формулировка вопроса подразумевала согласие, и это тоже соответствовало, насколько Максиму было известно из истории народов Саракша, манере общения, принятой среди местных первобытных и полупервобытных племён — у тех же пандейцев, хранивших древние обычаи.
Ирри достал из нагрудного кармана кожаной куртки и положил на стол небольшой камешек в форме чуть согнутой человеческой ладони.
— У истоков Голубой Змеи, в западных отрогах хребта Зартак, есть наши поселения. Покажете это первому встречному, и вас проводят. Мы не пользуемся радио, но все новости узнаём очень быстро. Благодарю тебя за то, что ты принял наше приглашение, Святой Мак.
Горец встал, и тут вдруг Максим понял, что этому Арритуаварри нет никакой нужды находиться в Районе реморализации — он чист, как может быть чист человек, выросший и воспитанный в благополучном мире Земли двадцать второго столетия. Максим почувствовал это, почувствовал безошибочно, и открытие это настолько его ошеломило, что он не сделал ни малейшей попытки задержать странного гостя (хотя, наверное, стоило это сделать). Горец ушёл, вежливо поклонившись на прощание, а Максим ещё какое-то время смотрел на дверь, закрывшуюся за его спиной. Ничего, подумал он, будут у меня ответы на все вопросы — вы ведь пригласили меня к себе, не так ли?
…Когда он сообщил об этом визите Сикорски, тот выслушал его очень внимательно.
— Племя Птицеловов, — сказал Рудольф. — О них рассказывают легенды — якобы эти горцы из какой-то затерянной долины умеют читать мысли, летают по воздуху, и так далее. А это, — он тронул пальцем камешек-ладонь, — их клановый символ: рука, ловящая птицу. У меня всё никак не доходили руки познакомиться поближе с этим загадочным народом — то не хватало времени, то было как-то не до того. Но теперь… Очень хорошо, что они сами идут на контакт. Твой гость был прав — тебе действительно будет интересно, и нам тоже. А мне уже интересно, почему горцы пригласили вас обоих, тебя и Раду, вдвоём. Когда вы намерены туда отправиться, Святой Мак? — Вопрос прозвучал как само собой разумеющееся; похоже, Странник уже принял решение — быстро, как всегда.
— Думаю, через месяц — мне надо закончить цикл инициации первой волны учеников. И кстати, насчёт «Святого Мака»: мне не нравится религиозная окраска, которую приобрёл наш Город Просвещения — его уже в открытую называют «Святым Городом».
— Ну и что? — невозмутимо спросил Сикорски.
— Как это ну и что? — возмутился Максим. — Любая религия — это оковы, наложенные на свободу воли! Религиозное мракобесие…
— Стоп, стоп, стоп, — Сикорски поднял вверх ладони, прерывая поток красноречия своего подчинённого. — Всё так, но надо учитывать специфику мышления людей, стоящих на определённой стадии развития общественного сознания. На Саракше — во всяком случае, на материке, — давно нет засилья святош, однако саракшиане, ездящие на машинах, летающие на винтолётах, снимающие ментограммы и овладевшие атомной энергией, до сих пор верят в знаменья, в пророчества разные, — он усмехнулся одними губами, — в несчастливые даты, в магию чисел, в порчу и сглаз. Они не пойдут вперёд, если дорогу перебежала чёрная собака — они сначала перебросят камень через собачий след. Инерция разума, только начинающего познавать Вселенную со всеми её тайнами — большинство саракшиан до сих пор считает, что над их головами сияет единственный и неповторимый Мировой Свет, а под ногами уходит в бесконечность нерушимая твердь. А ты у нас мессия еретиков, столп новой веры, идущей на смену вере старой, — именно так считают миллионы аборигенов.
— Использовать суеверия? — Максим поморщился. — Разве это допустимо?
— Допустимо всё, лишь бы оно шло не во вред. Ты выворачиваешь мир, незыблемо простоявший в течение тысячелетий, — неужели ты думаешь, что это выворачивание пройдёт легко и безболезненно? Инерция разума — страшная сила, Максим, её нельзя погасить, но её можно — и нужно — использовать. Ты знаешь, какие сказки здесь уже рассказывают детям? Нет? Перескажу коротко, своими словами. Стояла жуткая чёрная башня, в которой жил злой колдун, напустивший морок на всю страну, от моря до гор. Но пришёл однажды посланник Мирового Света, разбил башню, и рассеялись злые чары. Назвать тебе имя этого небесного героя, или сам догадаешься? Де-факто ты посланник Света, с этим ничего уже не поделаешь.
— Тогда, может быть, мне стоит официально объявить себя богом? — спросил Максим, не скрывая язвительности.
— Богом — это чересчур, — спокойно ответил Странник, — а вот на пророка ты у нас тянешь — вполне. И мне почему-то кажется, что после посещения Зартака твой мистический образ обретёт законченность — не зря эти горцы хотят тебя видеть «в любой день и час». Мы гости в чужом мире, Максим, и даже если мы этот мир меняем, мы обязаны, насколько это возможно, следовать его реалиям. Так что оставайся Святым Маком Просвещающим — было бы хуже, если бы тебя считали исчадием здешнего ада.
А ты у нас, стало быть, претендуешь на статус местного божества, подумал Максим, но вслух говорить не стал, и даже устыдился этой своей мысли — что за глупости, в самом-то деле.
— Значит, через месяц? — уточнил Сикорски, возвращаясь к прерванной теме.
— Да. Или немного раньше, всё зависит от того, как быстро мы сделаем ментоскопию первой волне учеников Города Просвещения и, конечно, от её результатов. Но только можно ли мне уезжать? Как у вас дела, Рудольф? Не понадобится ли вам моё присутствие здесь, в Районе реморализации, или в столице? Я ведь даже не знаю, сколько времени займёт моё путешествие, но парой дней в любом случае не обойтись — далековато всё-таки.
— Далековато, — согласился Странник, — даже если к истокам Голубой Змеи вы не поедите, а полетите. Ты можешь мне понадобиться здесь — я ведь не пророк, и не знаю, что будет завтра, — но твой визит к горцам важнее. Поезжай, а я без тебя как-нибудь обойдусь — обходился же я как-то без тебя до твоего шального здесь появления и пока ты на Земле повышал свою прогрессорскую квалификацию. Однако не задерживайся в гостях дольше необходимого: здешняя тишина обманчива, и случиться может что угодно. И как бы мне не пришлось использовать право, предоставленное мне КОМКОНом…
— Не суетись, Епископ, не егози. Назад дороги нет, или-или.
— Я знаю, Меценат. Мне просто как-то так не очень по себе…
— А как ты хотел? Воевода, какие части столичного гарнизона нас поддержат?
— Никакие. Если бы речь шла только о разгоне этого сборища болтунов, именуемого Временным Советом, легионеры охранной бригады подчинилась бы приказу, но Странник — Странник слишком популярен, особенно после разгрома десанта Островной Империи. Армия скорее поднимет на штыки нас, чем выступит против него. Массаракш, мне иногда кажется, что его выхаркнула какая-то преисподняя — он не человек, он демон в человечьем обличии.