Они все еще смотрят на меня: новички поджимают хвосты, а такие же закаленные игроки, как я, стоят на своем.
– И что вы теперь скажете? – Мой голос срывается на крик, и я ненавижу нотки паники, что появляются в нем. Ненавижу то, что меня все еще тошнит, хотя я и сделал именно то, что намеревался. Я смотрю на людей, ради которых работал в поте лица, ради которых растил мускулы, и презираю разочарование в их взглядах. Взглядах, что направлены на меня.
– Бешеный пес…[9]
– Вот не надо. Не притворяйтесь, что не отправляли Мейсена, чтобы сообщить мне, что я слишком эгоистичен, агрессивен, слишком похож на самого себя. Потому что знаете что? Как только я перестаю таким быть, никто из вас не спешит выступить и взять игру в свои руки. – С глухим стуком я бросаю перчатки в шкафчик. – Может, вам стоит спросить себя, в чем дело?
От злости у меня дрожат руки. Мне нужно убраться отсюда, пока я не сделал что-то, о чем потом буду жалеть. Пока я не усугубил то, что уже натворил.
Нет в мире худшего чувства, чем то, когда я теряю над собой контроль.
Нет.
– Мэддокс. Ко мне в кабинет. – Голос тренера Юнгера разносится по раздевалке, и пока я смотрю на него, все смотрят на меня. – Сейчас же.
– Чушь какая-то. – Я спрыгиваю со скамьи, пинаю шкафчик и шагаю к двери, которую Юнгер держит для меня открытой.
Когда она захлопывается за моей спиной, я просто стою, пока тренер огибает стол и опирается о него бедром. Он смотрит на меня с таким же разочарованием в глазах.
– Расскажешь, что это, черт возьми, такое было? – спрашивает он и швыряет свою папку на стол.
– Все в команде думают, что я слишком рисуюсь. Этим утром отправили ко мне посыльного… вот я и дал им то, чего они хотели. – Мой голос звучит совершенно равнодушно, хотя внутри меня – целый ураган эмоций. – Я дал им посредственного Мэддокса.
– Думаешь, большие шишки наверху платят тебе огромные деньги, чтобы ты был посредственным? – скрещивает руки на груди тренер.
– Поскольку это не наша арена, я не уверен, где именно восседают большие шишки.
Хотя точно уверен, что не наверху.
– Остришь, умник? Давай, сделай это еще раз.
– Просто пытаюсь сохранить в команде искру.
– А то как же! – кричит тренер и задергивает жалюзи, чтобы никто из тех, кто сейчас в раздевалке, не видел, что происходит внутри. Затем он поворачивается ко мне лицом. – Не знаю, что за чертовщина творится у тебя в жизни. Да и ты, кажется, не хочешь никому рассказывать. Поэтому просто назови мне хотя бы одну причину, по которой я не должен следовать указанию руководства, которое приказало отстранить тебя от трех матчей кряду.
– Потому что вы хотите выиграть Кубок Стэнли так же сильно, как они. Мое отстранение не поможет приблизиться к цели и на миллиметр. У нас не так много матчей впереди, а без меня команда совсем не та. Я вам нужен.
– Такой игры, как этим вечером, нам точно не нужно.
– Даже играя вполсилы, я все же лучше некоторых зануд.
– Высокомерие тебе не к лицу, – говорит он, хоть и знает, что я прав.
– Уитерс все реже бьет по воротам, Фрэнки слишком погружен в себя после дисквалификации, а Мейсен… Боже, хоть и люблю этого придурка, но в данный момент хорошие удары не его конек… так что да, я веду себя как козел. В моей жизни происходит то, о чем никому не следует знать…
– И кого ты обрюхатил?
Мой смех эхом отскакивает от стен.
– Просто уморительно.
– Ты перестал принимать обезболивающее? – спрашивает тренер, и выражение его лица становится таким же серьезным, как и голос.
– Да все со мной в порядке.
– Уверен? В этом году у тебя было достаточно травм, но ты даже дня не взял на реабилитацию. Уколы кортизона помогают, но я знаю, что «Оксикодон» эффективнее. В этом дело? Ты подсел на…
– Это никак не связано с наркотиками или женщинами. Черт, Юнг, давай ограничимся тем, что это дерьмовая ситуация.
– Что-то с твоим братом? – понижает он голос. В грубом тоне теперь слышатся нотки сочувствия.
– Конечно, – лгу я.
А что еще мне делать? Рассказать ему, что все плохо? Что Джон все больше страдает, раз за разом болеет, а врачи полагают, что его время почти истекло? Что это по моей вине он в таком состоянии и переживает столько дерьма, сколько и представить не мог? Я отхожу к окну и возвращаюсь обратно, прежде чем тренер успевает догадаться, о чем я думаю, прежде чем он понимает, что спорт, которым мне посчастливилось заниматься, одновременно и спасает, и губит меня.
– С ним все в порядке. Дело скорее в товарищах по команде, которые вытворяют ерунду, подобную той, что они сделали этим утром.
– А как насчет ерунды, которую ты творил последние несколько месяцев? Яростные выпады. Драки. Задирание носа перед теми, кто выписывает тебе чеки. Ты слишком хорош…
– Я никогда не говорил, что хорош! – кричу я и делаю шаг к нему, осознавая больше, чем когда-либо, что никто не понимает меня. Из-за этого я чувствую себя еще более угнетенным. Сцепляю пальцы на затылке и испускаю вздох – долгий, громкий и полный разочарования.
Когда он заполняет комнату, тренер снова занимает свое место у стола.
– Ты слишком ценен, чтобы вытворять подобное. Все выглядит так, будто ты ни о ком, кроме себя, не беспокоишься.
О себе я беспокоюсь в последнюю очередь, – хочется мне закричать. – Разве вы не видите, что я наказываю себя? Разве не видите, что никто не волнуется обо мне? Что еще никогда в своей жизни я не чувствовал себя таким одиноким?
– Я не собираюсь сажать тебя на скамейку запасных, Мэддокс. Хотя тебе все же придется разобраться со своими проблемами, иначе я больше не смогу защищать тебя от тех, кто подписывает твои чеки, или от товарищей по команде, которые могут подпортить твою репутацию еще больше, если заговорят с журналистами. – Тренер разводит руки в стороны. – Все зависит от тебя.
Я киваю, потому что не знаю, что еще сказать или сделать. Мне кажется, будто моя голова существует отдельно от тела. Я размышляю о случившемся, но не испытываю эмоции, которые стали бы вполне логичными в данной ситуации – вроде стыда, горя или досады.
– На этом все. – Я спешу выбраться из его кабинета, но, когда хватаюсь за дверную ручку, тренер окрикивает меня. – Эй, капитан?
– Да? – поворачиваюсь к нему.
– Я всегда здесь, если тебе что-то нужно. Все не так плохо, как кажется.
Нет, все именно так.
– Спасибо.
– На твоем месте я бы не стал выходить через главные двери. Я запретил прессе появляться в раздевалке. Не был уверен, что случится, а мы ведь не любим выносить наши разногласия на всеобщее обозрение. Но, э-э-э… за дверями целая толпа журналистов, и все они жаждут ответов.
– Принято к сведению.
Глава 15. Хантер
Отец:
Какая глупость – впустую растрачивать свои возможности и потенциал.
Отец:
Позор. Настоящий позор.
Отец:
Тебе выпал шанс, о котором твой брат только мечтал, и вот как ты играешь?
Отец:
Тебе повезет, если по приезде домой тебя не погонят вон из Джерси палками.
Я неотрывно смотрю на сообщения. На критику и негатив, которые после каждой игры напоминают о том, что мне никогда не стать Джоном.
Что я никогда не буду соответствовать идеалам отца. Даже если изо дня в день буду выжимать себя как лимон, он все равно продолжит критиковать меня.
Большим пальцем я смахиваю уведомления. Знаю, что сегодня, когда усну, его слова будут съедать меня.
Уснуть.
Вот чего я хочу. Провалиться в беспамятный сон и забыть об этом никчемном вечере. Попытаться забыть. Просто забыть.
Я оглядываю раздевалку. К этому моменту большинство игроков уже ушли. Слава богу, после беседы с Юнгером они оставили меня в покое. Я не в настроении разговаривать, поэтому, как и советовал тренер, выхожу через задний туннель в надежде, что все так и продолжат держаться от меня подальше.
Глава 16. Деккер
– Я подозревала, что ты решишь выйти именно через эту часть туннеля, – говорю я, как только Хантер появляется из дверей. С опущенной головой и лицом, которое скрывается в тени капюшона, он выглядит то ли полностью поверженным, то ли невероятно рассерженным.
Или и то, и другое.
Запнувшись, он останавливается посреди туннеля. Мы находимся в глубине арены, а вокруг – никого.
Стоит ему поднять голову и встретиться со мной взглядом, как все слова и эмоции будто бы испаряются. Он выглядит потерянным и разбитым. Мне хочется обнять его, даже если я и понимаю, что это неуместно. Огонь, горевший в нем этим утром, будто бы окончательно погас.
Стоя в тусклом свете, мы смотрим друг на друга дольше, чем следовало бы. Миллионы вещей, которые я хотела бы сказать, всплывают в голове, но тут же исчезают. Хантер не захочет меня слушать. Слова поддержки останутся нежеланными, проигнорированными.
А ведь я никогда не поддерживала клиентов, лишь бы тем стало лучше. Так с чего начинать с Хантером? Если солгу о вещах, которые, как мы оба знаем, не являются правдой, как кто-то поверит мне в действительно важный момент?
– Не надо, Деккер. – Его голос – мягкий рокот, когда он проходит мимо меня.
– Хантер! – Я ненавижу отчаяние в моем голосе, но ничего не могу с собой поделать.
Но Хантер не останавливается. Он просто уходит.
– Ты так тяжело вздыхаешь, Декк. Обычно так происходит, когда ты слишком много думаешь. Что у тебя на уме, малышка? – Голос отца, звучащий на другом конце провода, приносит некоторое успокоение. Пусть я и злюсь на него, губы все равно изгибаются в намеке на улыбку.
– Ты пытаешься меня подставить?
– Что? – спрашивает он. – Не смеши.
А я и не пытаюсь его рассмешить.
Я только об этом и думала, пока мерила шагами туннель на арене, ожидая, когда мой клиент, что играл за команду противников, закончит давать интервью.