– Ничего подобного. – Он отвергает мои слова даже физически: будто если отступит на два шага назад, что-то изменится.
– В том, чтобы признать это, нет ничего страшного. Никто не станет тебя осуждать.
Раздается еще один короткий смешок, когда Хантер открывает и тут же закрывает рот. Однако я вижу панику в его глазах. Слышу ее в вибрации его смеха.
– Только этого мне не хватало. Ты хоть знаешь? Знаешь, какой кошмар мне придется завтра пережить?
– Завтра?
– Знаешь… черт, – рявкает напряженный до предела Хантер. Я все же пробудила его призраков, о существовании которых догадывалась, но не знала наверняка.
Он отходит еще на несколько шагов и сцепляет пальцы на затылке.
– Только этого мне, мать твою, не хватало. Почему ты просто, чтоб тебя, не оставила меня в покое?
– Хантер, я… Мне жаль. Не знаю, о чем ты, но я…
– Верно, ты понятия не имеешь, – грохочет он, злобно смотря на меня. Скорее всего, он даже не замечает парочку, что стоит на другом конце парковки. Но мне не все равно, что они думают, раз за разом поглядывая в нашу сторону. – Ты хоть понимаешь, как глупо это звучит?
– Что звучит глупо?
– То, что я больше не люблю хоккей.
Его слова ошеломляют. Выгорание из-за неумолимой природы спорта и стремления стать в нем лучшим совсем не то же самое, что ненавидеть этот спорт. Но теперь, смотря на мучения Хантера, я понимаю, что он не видит этой разницы… и это разбивает мне сердце. В его глазах стоят слезы, отягощенные смесью стыда, замешательства и гнева. Будто признание в том, что ему больше не нравится хоккей, лишило его личности и он не знает, кем теперь быть.
Я мечусь между тем, чтобы проявить строгость или сочувствие, но понимаю, что ни то, ни другое не поможет. Сделав к нему шаг, я пытаюсь успокоить его.
Я больше не люблю хоккей.
– Ты же не серьезно…
– Еще как, мать твою, – кричит Хантер, вскинув руки. – Но за этим кроется намного больше. Больше, чем я могу объяснить.
То, как ломается его голос на последнем слове, поражение, сквозящее в его позе, едва не уничтожают меня. Мне хочется обнять Хантера, унять боль, что застилает его глаза.
– Попробуй, – делаю я еще один шаг. – Я рядом. Я…
– Что ты? Будешь навязывать мне, что нужно смотреть на все позитивно? Взмахнешь волшебной палочкой и все снова станет идеальным? Без обид, Декк, но это последнее, чего я от тебя хочу. Сломанное уже не восстановить. От нанесенного ущерба не избавиться. Мне остается только плыть по течению и делать все возможное, чтобы не утонуть.
– По крайней мере, позволь мне быть рядом. – Его смех, глухой и грубый, разъедает меня изнутри. Я знаю, что он не привык говорить о своих чувствах, но ему следует знать: – Большинство профессиональных спортсменов проходят через это на том или ином этапе своей карьеры. Сам подумай, как вообще возможно не растерять запал? Играть в хоккей день за днем и…
– Достаточно! – разносится по парковке его голос. Если опираться только на слова Хантера, можно подумать, что он не слушает, но страх и неуверенность, отражающиеся на его лице, подсказывают, что он все же слышит меня. Знает, что я права. Просто он слишком гордый, мужественный, упрямый, а также напуганный, чтобы это признать. Как и многие другие, он принимает происходящее за проявление слабости.
Намек на провал.
Вот только провал в чем?
– С чего ты взяла, что имеешь право разыгрывать из себя психотерапевта?
– Я кто угодно, но точно не психотерапевт. – Я подхожу к нему еще ближе. – Нам нужно напомнить тебе, почему ты вообще полюбил хоккей.
– Что это еще за «нам»?
– Ты. Я имела в виду тебя. Просто я подумала, что могу помочь…
– Так поэтому мы провели этот вечер вместе? Не просто чтобы я посмотрел матч. Чтобы отдалился от парней и просто побыл собой, а не капитаном команды. Ты хотела показать мне, что я могу наслаждаться игрой и другим способом.
Возражения так и не срываются с моих губ, когда я вижу слезы разочарования в глазах Хантера.
– Как я и сказал, всем всегда что-то от меня надо. Во всем есть скрытый мотив. Все пытаются использовать меня, так что неудивительно, что в этот раз ты…
– Ты сам-то себя слышишь? – кричу я.
– Что? А лучше слушать тебя? – Его голос заглушает мой.
– Я не хочу ссориться. Просто хочу помочь тебе. Признать, что ты на грани выгорания, еще не значит…
– Что? Думаешь, я не знаю, что миллионы людей убили бы, лишь бы оказаться на моем месте? Думаешь, я не знаю, как глупо жаловаться на то, что другие сочли бы мечтой? Да кому вообще нужен перерыв от того, что они любят? Кто вообще посылает к черту то, что определяет и спасает их? – Хантер отходит на несколько шагов, и низкий гортанный стон, который он издает, разрывает мне сердце. – Мне тридцать два, и каждый день я тяжело тружусь. Каждый день гонюсь за призраком, которого не смогу превзойти. Каждый день притворяюсь перед фанатами тем, за кого они меня принимают. Господи Иисусе! Как скоро они заметят, что я всего лишь мошенник? Когда осознают, что я ношу маску в попытке соответствовать чужим ожиданиям?
Я не понимаю, о чем он говорит, но все же не прерываю. Позволяю ему рассуждать о вещах, смысл которых улавливаю только частично, зато эмоциональную составляющую которых могу с легкостью проследить.
Хантер как маленький мальчик, который отказывается признавать правду.
– Эй, – тихо и мягко произношу я, подходя к нему. Мне хочется обнять его, дотронуться до него, успокоить. – Знаю, ты не хочешь этого слышать, но тебе нужно это принять. Я все понимаю. Ты задаешься вопросом, как такое возможно. Каким придурком нужно быть, чтобы чувствовать себя подобным образом. Но так на ситуацию может посмотреть кто-то со стороны, ты же – в самом ее центре, и твои чувства имеют право на существование. Разве не потому тебе так тяжело? Из-за того что посмел жаловаться или устать от того, что многие почитали бы работой мечты… Но в конце концов, это всего лишь работа. Ты можешь быть лучшим в мире, находиться на вершине, но все равно страдать от выгорания. Все мы люди. Все…
– Уверен, ты уже поняла, как меня излечить, верно? – Эмоции, отражавшиеся на его лице, исчезли. Он снова нацепил маску, запер чувства на замок. На место злости пришел сарказм. Растерянность заменило отрицание.
Мне требуется все мое терпение, чтобы не схватить его за плечи и не встряхнуть, побуждая наконец услышать меня. Я расстроена и обижена тем, что он снова замкнулся.
– У меня нет решения. Могу лишь сказать, что тебе нужно найти баланс. Тебе нужно научиться быть Хантером Мэддоксом, парнем, который любит смотреть фильмы, готовить или что-то еще. Научиться существовать вне арены, даже если для всех остальных ты так и останешься Хантером Мэддоксом, звездой хоккея.
– О, вы только посмотрите, Собранная Деккер приходит на помощь со своими идеальными ответами на все вопросы. У меня для тебя экстренная новость – меня не надо спасать. Мне не нужны они и их давление. Мне вообще никто не нужен и уж точно мне не нужна ты.
Каждое его слово ранит. Большинство из них имеют смысл, но некоторые – нет. Я задумываюсь, кто такие «они», но не решаюсь спросить.
Плечи Хантера вибрируют от гнева, пока мы смотрим друг другу в глаза. Белый дым от его дыхания рассеивается.
Когда я говорю, мой голос, спокойный, ровный, безэмоциональный, – полная противоположность его голосу.
– Я хотела не этого. Я всего лишь…
– Оставь это при себе, Кинкейд. Черт возьми, оставь. – Отмахнувшись от меня, Хантер качает головой. – С меня достаточно этого дерьма. Спасибо за то, что испортила этот вечер, даже несмотря на то, что я попросил тебя этого не делать.
Не сказав больше ни слова, он разворачивается на пятках и направляется к отелю.
Наш разговор обернулся катастрофой. Тотальной и абсолютной.
А я так и не приблизилась к тому, чтобы узнать, что же так тяготит Хантера.
Глава 21. Хантер
– Нам не удалось поговорить с вами сразу же после матча, не могли бы вы прокомментировать заметные изменения в вашей игре? Или у вас просто выдался неудачный вечер?
У меня такое чувство, будто матч был сотню лет назад. Сколько прошло? От силы дня три? Или четыре? Не могу вспомнить.
Сквозь слепящий свет я едва могу разглядеть своего агента Финна Сандерсона в задней части зала для интервью. Он, скрестив руки на груди и облокотившись о стену, кажется, не сводит с меня взгляда.
Руководство привлекло тяжелую артиллерию, чтобы держать меня в узде. Должно быть, Юнгер боялся, что его угрозы не подействовали.
Черт, может, они поступили разумно, учитывая, что мы в моем родном городе и изо всех сил избегаем друг друга.
– У каждого случаются неудачи. Очевидно, тот матч стал моей, – произношу я общую фразочку, которую Сандерсон вбил мне в голову следом за многочисленными угрозами о том, что если продолжу в том же духе, то меня отстранят от игр, а сам он откажется со мной работать. Хотя я почти уверен, что его россказни о сорвавшихся контрактах с рекламодателями призваны были лишь припугнуть меня, в то время как перспектива остаться на скамейке запасных вполне реальна. – Остается только надеяться, что у меня получится прервать полосу неудач и хорошо выступить сегодня вечером.
– Вас беспокоит, как поражение отразится на статистике «Лесорубов»?
Я отодвигаю микрофон и пытаюсь найти того, кто задал вопрос, но из-за освещения мне трудно что-либо разглядеть.
– Каждая игра важна. Каждая победа и каждое поражение. Я достаточно долго играл в лиге, чтобы понять – проигрыш с разницей в одно очко в начале сезона может стать решающим фактором того, как этот сезон закончится. К счастью для нас, «Кочевники» тоже проиграли, так что теоретически мы равны.
Ты выгораешь, Хантер… Да что там, от тебя одни угли остались.
Слова Деккер звучат в моей голове вот уже в миллионный раз с тех пор, как она произнесла их, а я все пытаюсь от них откреститься. Я знаю, что она права. Как, очевидно, знает и она.