Дверь в раздевалку открывается, и оттуда слышится крик, который замолкает прежде, чем ее успевают закрыть.
– Решили начать веселиться пораньше? – шучу я, указывая подбородком за дверь.
Смешок Каллума говорит о многом, но он все же ждет, пока мы не свернем за угол, подальше от чужих ушей.
– Это все Мэддокс. Он… Не знаю, что именно с ним происходит, но на нас это тоже отражается. Не знаю, не ладится ли у него что-то в семье, в личной жизни или еще где. Я полагал, что ты в курсе, ведь вы… ну ты знаешь.
– Ведь мы… ну ты знаешь? – Когда Каллум открывает передо мной дверь, я готовлюсь ощутить холодный воздух. – Что это вообще значит?
– Всем известно, что когда-то вы встречались.
– Правда? – Я смеюсь… а внутренне съеживаюсь.
– Ага. Ходят слухи, будто вы вместе выходили из отеля.
– Приятно осознавать, что о моей личной жизни ходят слухи, – говорю я в попытке сменить тему. – Где-то три года назад мы пропустили по стаканчику, – лгу я, не желая раскрывать подробности нашей короткой, но очень насыщенной сексуальной жизни. – Но даже после этого о том, почему он так себя ведет, мне известно не больше, чем вам, ребята.
– Да, но с тобой… хотя, забудь, – говорит Каллум, когда мы подходим к машине, которую я взяла напрокат.
– Что? – Я смотрю на него поверх крыши, пока наши вдохи вырываются клубами белого пара.
– Ну, с тобой он просто другой.
Глава 25. Хантер
Отец:
Серьезно, и это все, на что ты способен?
Низкопробная игра.
Я смотрю на сообщение, на насмехающееся надо мной мигающее уведомление и борюсь с желанием разбить телефон о стену.
В этот раз меня задевают не его слова. А внезапное чувство пустоты, которое они порождают. Боль, которую я испытывал, когда между периодами смотрел на ложу и не видел его там. Осознание, что он никогда не пропускал матчи, в которых участвовал Джон, но не нашел времени посетить мой. Как бы я ни упрощал ему задачу.
Стиснув зубы, я сжимаю телефон крепче и стараюсь держать себя в руках.
А затем набираю ответ.
Я:
Не видел тебя на сегодняшней игре, пап.
Я приберег для тебя билет.
Нажимаю «Отправить» и, отягощенный грузом разочарования, прикрыв глаза, опираюсь на стену.
Но почему, Мэддокс?
Почему ты расстроен, что он не пришел? Чтобы он мог критиковать тебя прямо в лицо?
Тебе стоит прекратить надеяться, что твои игры интересны ему так же, как и игры Джона. Прекрати думать, что однажды он будет гордиться тобой. Прекрати надеяться на чудо.
Я смотрю на телефон, как будто он ответит, хотя знаю, что это невозможно. Поэтому снова перечитываю сообщение от Деккер.
Деккер:
Отличная игра. Первый гол был достоин того, чтобы засыпать каток теннисными мячиками. Собираюсь на ужин с клиентами, а потом с некоторыми из ребят в джаз-клуб «У Скаллера». Приезжай туда, чтобы отпраздновать.
Не уверен, как долго смотрю на сообщение, прежде чем удалить его и отправиться навстречу тому, что обернется полнейшей катастрофой.
Визит к родителям всегда заканчивается именно так.
Неважно, что мы выиграли или что я нашел время навестить брата.
Неважно, что мы все ближе к плей-офф или что мои личные рекорды на порядок превосходят те, что были раньше.
Ничего не имеет значения.
Важно лишь то, что я не Джон.
Вот к чему все сводится.
Глава 26. Хантер
Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, и только потом захожу в дом. Ничего не изменилось: покрытие на полу, мебель, шторы. Как будто в день аварии время остановилось и так и не пошло вперед.
Мне тяжело дышать.
Трудно думать о чем-либо, кроме желания поскорее убраться из дома, стены которого увешаны фотографиями жизни, которую нам с Джоном никогда не суждено будет прожить. Потому что та жизнь, будущее, которое мы все время обсуждали, никогда не наступит.
Напоминания о прошлой жизни расставлены на каждой поверхности, видимо, чтобы не забыть, какой идеальной она была.
Как будто у нас когда-нибудь получится забыть об аварии.
– Хантер? Это ты? – раздается мамин голос из комнаты, в которой она, без сомнения, сидит рядом с Джоном.
Я сотни раз предлагал им купить новый дом, даже внес за некоторые депозит. Я объяснял, насколько проще было бы иметь место, специально обустроенное под нужды Джона. Как бы это облегчило их – его – жизнь, обеспечило бы моего брата некой долей самостоятельности. Ведь он, должно быть, чувствовал себя в ловушке. Тем не менее после многочисленных отказов я сдался. Они предпочли остаться в месте, которое каждый день напоминало о том дне и поддерживало созданный мной эффект бабочки.
– Она в комнате Джона, – бормочет сидящий в кресле отец. Он с хрустом складывает газету, отчего становится видна манжета для измерения артериального давления. Он переводит взгляд с газеты на телевизор, что висит на стене, но на меня смотреть отказывается. – Неуклюже сыграл, сын. Из-за агрессии мастерство отошло на второй план. Тебе нужно использовать и то, и другое.
– Да, сэр. – Я задыхаюсь от этих слов и обиды, которую они вызывают. По стандартам любого игрока я сыграл неплохо, но я понимаю это так же хорошо, как знаю, что отец еще не закончил.
Точно так же, как в те ночи, когда он задерживал меня на катке, а на часах было за полночь. Мое тело было измучено, пальцы немели, в животе урчало, но я все же, мать его, не был достаточно хорош.
Я не был Джоном.
То, как он смотрит на фото Джона перед ним, говорит именно об этом: он видит все, кем Джон мог стать, и даже больше. Он видит все, что я натворил. Видит то, кем мне никогда не стать.
– Ты знаешь, что твоя левая сторона слабее? Ты терял шайбу каждый раз, черт возьми. Ты нечасто оглядываешься, как это делал Джон. Из-за этого у тебя проблемы. Ты слишком много веселишься. Непохоже, чтобы ты отрабатывал удары по утрам. Вместо этого ты напиваешься и страдаешь от похмелья. Это заметно.
– Да, сэр. – Я киваю и, поджав губы, переминаюсь с ноги на ногу. Я принимаю его насмешки молча, потому что мои слова все равно не имеют значения. Они не будут услышаны. Его голова занята другим выдающимся нападающим, что лежит сейчас в соседней комнате. Тем, с кем меня всегда будут сравнивать.
Я принимаю критику и презрение отца, потому что знаю, что его жизнь зависит от этого. Только так он может смириться с теми мечтами, что оказались уничтожены в тот день, с будущим, которого нас лишили.
Но во мне все же накапливается негодование. Я все же сжимаю кулаки.
– Для тебя оставили билет. Я не видел тебя в ложе. Я подумал, что ты захотел бы прийти.
Он кивает, все еще не отрывая взгляда от телевизора.
– Ты же знаешь, что я предпочитаю смотреть хоккей дома.
Не в тех случаях, когда играл Джон. Ты был на каждой его игре, стоял за защитным стеклом и громко подбадривал сына.
Все пятнадцать лет, что прошли со дня аварии, ты подталкивал меня, но при этом критиковал и осуждал издалека.
Я проглатываю его неприятие, которое каждый раз терзает меня, и позволяю ему осесть в потайном местечке, где однажды я с ним разберусь. Может быть.
– Как твое здоровье? Хорошо?
Вынужденные слова в напряженных отношениях.
– Да. Я ведь не могу сейчас никуда уйти, правда? Джон слишком нуждается во мне.
Как и я, пап. Как и я.
Но это не имеет значения – я не имею значения, – потому что важен только Джон. Той ночью выжил только один сын и, в глазах моих родителей, это был не я.
Мне тоже нужен отец, но мужчина, сидящий передо мной, думает иначе.
Хотелось бы мне действительно погибнуть той ночью. Лучше, чем быть ходячим призраком, у которого когда-то была любящая семья.
– Конечно. – Мгновение я смотрю на него. Голубой свет телевизора отбрасывает на его кожу странное сияние, и я задаюсь вопросом, действительно ли ему нравится его жизнь или он просто выполняет свои обязанности.
– Может, я увижу тебя на трибунах во время следующего матча? – как всегда, спрашиваю я. Мой способ сказать: «Я люблю тебя, пап, ты мне все еще нужен», но меня никто не слышит.
– Может. – Единственное слово, которое он произносит. Я лишь хочу, чтобы он предложил мне остаться, посидеть с ним, но вместо этого направляюсь дальше по коридору, к комнате Джона.
Старая просторная берлога, в которой мы мальчишками играли в видеоигры, а после, когда стали подростками, развлекались с девчонками, теперь напоминает больничную палату. Мама пыталась ее приукрасить, но правду не скрыть.
Бормотание телевизора приглушает мои шаги, затем я останавливаюсь, чтобы все осмотреть. В дальнем конце стоит кровать с подъемником, висящим на штанге сбоку. Он помогает маме укладывать Джона в постель или вытаскивать его из нее.
Светлые тона, в которые выкрашена комната, не помогают скрывать расставленное повсюду медицинское оборудование. Возле одной стены стоит инвалидное кресло, а у противоположной – напоминающая об ушедшем витрина с трофеями Джона.
Витрина, каждый божий день показывающая ему, чего лишила его судьба.
Мама стоит ко мне спиной и возится с чем-то под больничной койкой. После несчастного случая она приобрела привычку постоянно говорить тихим успокаивающим тоном, будто один из нас – маленький мальчик, жалующийся на расстройство желудка, а не парализованный, полностью зависящий от нее человек.
На своего брата я смотрю в последнюю очередь. Я цепенею от страха почти так же сильно, как и желаю увидеть его. С последней нашей встречи прошло несколько месяцев, но кажется, что и того дольше. Каждой частичкой своего существа я скучаю по нему таким образом, которого никогда не мог понять или объяснить.
Такое бывает только между близнецами. Наследственная связь.
Когда я наконец решаюсь посмотреть на Джона, то едва сдерживаю вздох. Очертания его тела едва различимы под простынями; он превратился в ничто. К трахейной трубке у горла прикреплен аппарат искусственной вентиляции легких, чье равномерное жужжание наполняет комнату. Только благодаря этому Джон еще может дышать. Бледный, он лежит с закрытыми глазами, но все же слегка улыбается в ответ на то, что сказала мама.