– Не волнуйся, дорогая. Я и сам еще не отошел от твоего бикини.
Я вскидываю голову, чтобы встретиться с ним взглядом сквозь запотевшее стекло, и получаю в ответ сногсшибательную улыбку.
Я могу лишь качать головой, стараясь не обращать внимания на его слова, пока выхожу из ванной, пересекаю коридор, возвращаюсь в комнату и прислоняюсь спиной к двери.
Прикрыв глаза и улыбаясь, я раз за разом мысленно проигрываю наш разговор. Раш умеет дразнить и флиртовать, и у меня проблемы, раз уж я делаю такие выводы, поговорив с ним лишь дважды.
Последние несколько дней сильно ударили по моему эго и самооценке. Разве плохо, что благодаря Рашу я чувствую себя немного лучше? Неужели это еще хуже, чем то, что я работала без остановки несколько месяцев подряд и совсем не заботилась о себе?
Под заботой о себе я подразумеваю возможность получить то, что хочу. И черт меня дери, я хочу Раша.
У меня возникло ощущение, что и Раш не из тех, кто стал бы медлить. Он берет и требует, а если ты за ним не поспеваешь, переходит к новой цели.
В этом есть особый вызов, притяжение.
Почему меня так привлекают спортсмены? Сильные руки, мощные тела, надменность человека, который знает, что хорош в своем деле, преданность профессии… Для меня они словно криптонит.
– Господи, – шепчу я и заправляю прядь волос за ухо.
Раш может стать ужасной ошибкой. Ужасной, великолепной ошибкой, способной принести невероятное удовольствие. Это стало ясно после одного дня, но все веселье в том, что я уже знаю, что совершу эту ошибку.
И совсем об этом не жалею.
Я женщина, которая получает желаемое, ничего не стыдясь и не страшась… И я хочу Раша Маккензи.
Глава 8. Раш
В животе у меня урчит так громко, что этот звук заглушает стучащую в ушах кровь.
Веди себя как обычно, Раш. Медленно осмотри продукты, полистай журналы, как будто пустой желудок не проедает внутри тебя дыру. Не думай о печенье, которым набил карманы, или о банане, что спрятал за поясом штанов и прикрыл курткой.
Я снова чувствую головокружение. Оно настолько сильное и неумолимое, что я вынужден схватиться за край стеллажа, лишь бы не потерять сознание.
Прошло уже двадцать четыре часа (думаю так, хотя точно не помню) с тех пор, как я доел остатки протеинового батончика, которым поделился со мной товарищ по команде. После этого у меня было две трехчасовые тренировки, во время которых я делал все возможное, чтобы показать высокие навыки, которые от меня ожидали.
Те самые навыки, которые, я молюсь, избавят меня от этого кошмара.
Потому что я близок, так близок к тому, чтобы выиграть единственную стипендию, каждый год предлагаемую Ливерпульской академией.
Не просто стипендию, а шанс все изменить. Благодаря этому я не только окажусь на шаг ближе к тому, чтобы играть в Премьер-лиге, но и получу жилье и деньги на еду. Немного, но куда больше того, что есть у меня сейчас.
Тогда я смог бы перестать притворяться, что одна из квартир на Крестфолл-лейн принадлежит мне. Люди видят, как я направляюсь туда, но не замечают парня в футбольной форме, что заворачивает на расположенную позади аллею. Ни у кого не вызывает подозрений заброшенный почтовый ящик, в котором иногда оставляют письма для мистера Маккензи. Никто не догадывается, что это я повесил замок на маленький сарайчик за домом. Что я нашел место, чтобы спрятаться от дождя. В сарае стоит раковина, в которой я могу умыться и постирать одежду.
Благодаря этому я способен притворяться обычным подростком в городке Кебри: ходить в школу, проводить каждую свободную минуту на поле и втайне ото всех выпивать пинту пива.
Но мне необходимо это делать. Только так мои мечты смогут осуществиться. Только так у меня появится шанс.
Либо играть в профессиональный футбол… либо ничего.
Никому не было дела до того, что Моди Маккензи умерла от рака. Еще меньше всех интересовало, что стало с ее пятнадцатилетним сыном.
– Простите, молодой человек, – я вздрагиваю, когда ко мне обращается маленькая старушка: она стоит у меня за спиной и внимательно смотрит на меня большими, как у совы, глазами. – Могу я взять это? – указывает она на пачку лапши прямо передо мной.
Это возвращает меня к реальности. К мукам голода, к мышцам, что болят после тренировки. К надежде, окрашенной отчаянием. К стремлению сохранить все в тайне. Потому что, если не выберусь отсюда, я упаду в обморок, и тогда найдут еду, которую я пытался украсть.
Тогда придет конец всему: мечтам, возможности сбежать.
Всему.
Я пришел в этот магазин не просто так. Только здесь меня еще не поймали. Только здесь кассиры не ходят за мной по пятам, чтобы удостовериться, не прикарманил ли я что-то.
– Да, – коротко киваю я. – Простите, я просто…
– Задумался о предстоящей игре? – спрашивает она и указывает на мою спортивную форму футбольного клуба «Ливерпуль». – У «Манчестер Юнайтед» нет шансов.
– Это уж точно, – бормочу я, а потом коротко улыбаюсь и поспешно выхожу из магазина, опустив голову и обхватив себя руками, чтобы защититься от вечернего холода.
Как только я отхожу достаточно далеко от здания, срываю с банана кожуру и тут же начинаю поглощать его. У меня болит и урчит в животе. Съев половину, я разрываю упаковку печенья с неистовством, которое способен понять только тот, кто по-настоящему голоден.
Тебе хочется замедлиться, оставить немного на потом, но в голове лишь желание утихомирить чувство голода. Тебе лишь хочется, чтобы он на время отступил, потому что у тебя нет шансов пережить еще одну тренировку на пустой желудок.
Как стать лучше других, когда ты голоден?
Как долго ты еще будешь способен держаться?
С бананом в одной руке и печеньем в другой я огибаю угол и сталкиваюсь с кем-то.
Мы оба вскрикиваем от удивления, но я еще и из-за того, что роняю еду на землю. Оставшийся кусок банана, сломавшись, прокатывается по грязи, а печенье выскакивает из упаковки. Я так занят оплакиванием еды, что мне требуется секунда, чтобы поднять глаза и увидеть Рори, моего товарища по команде, а рядом – его отца.
Или полицейского с устрашающим взглядом, который подошел ко мне с блестящими наручниками в руках.
– Опять? – спрашивает он, пока я чувствую подкатывающие слезы унижения. Одно дело снова попасться на воровстве, и совсем другое – сделать это прямо на глазах у Рори и его богатого отца Арчибальда Мэтисона.
– Я… эм… – заикаюсь я. – Я ничего не делал. Все на земле. Так что вам не доказать, что это я.
– В чем дело, офицер? – спрашивает мистер Мэтисон.
Рори время от времени упоминает об отце во время тренировок, но я так нервничаю, что не могу вспомнить, чем именно он занимается. Мне точно известно, что этот мужчина обладает достаточным влиянием, чтобы одним словом лишить меня шансов попасть в академию.
Всех шансов.
– Этот мальчишка, – начинает полицейский, схватив меня за руку, – известен тем, что ворует в магазинах в округе. – Повернувшись, он тянет меня за собой. – Поехали в участок. Я не могу спустить тебе это с рук, так как владелец выдвинул обвинения. Раньше он игнорировал твои проделки, но теперь хочет преподать тебе урок. – Он снова тянет меня за руку. – Пойдем. Ты же знаешь, как это делается.
– Нет! – Это слово – сдавленный крик, полный паники. – Я не могу. Идет последняя неделя отборочных. Мне нужно тренироваться. Иначе у меня не получится…
– Он не сделал ничего плохого, офицер, – раздается баритон мистера Мэтисона, из-за чего и я, и служитель закона поворачиваем в его сторону головы. – Это Рори виноват. – Он кладет руки на плечи сына и подталкивает его вперед.
Думаю, на лице Рори отражаются все те же эмоции, что и на моем, – шок, неверие и растерянность, – но я испытываю и кое-что еще: нерешительность.
Зачем мистеру Мэтисону делать подобное? Зачем предлагать сыну взять вину на себя? Зачем богачу заступаться за такого, как я?
– Сэр, – обращается полицейский, притягивающий меня к месту, где на земле все еще валяются банан и печенье, – мы оба знаем, что ваш сын подобного не совершал.
Мистер Мэтисон издает протяжный и низкий смешок.
– Зато я знаю. – Он делает шаг вперед, пока Рори в замешательстве таращится на него широко раскрытыми глазами. – Вижу, как легко их перепутать. Украсть мог любой одетый в такую же форму, такого же роста и с такими же волосами, но, уверяю вас, это сделал Рори. Вообще-то, я как раз отчитывал его. Объяснял, что любые действия несут за собой последствия, и тут, словно в подтверждение сказанного, к нам подошли вы.
Полицейский переводит взгляд с мистера Мэтисона на меня и обратно и уже не так крепко сжимает мою руку.
– Но, папа…
– Чепуха, Рори. Мы оба знаем, что Раш не обязан брать на себя вину за твои ошибки. – И он снова подталкивает сына вперед. – Давай же. Пришло время столкнуться с последствиями своих действий. Следуй за офицером.
– Но как же школьная поездка? Как же…
– Ерунда. Мы, Мэтисоны, отвечаем за свои ошибки.
Я слежу за их разговором, чувствуя себя так, словно не являюсь частью ситуации, а скорее, смотрю на нее со стороны. В происходящем нет никакого смысла, и все же, даже будучи пятнадцатилетним подростком, я осознаю, что никогда не забуду этот момент.
Отчасти потому, что ко мне проявили доброту впервые за столь долгое время, что я не до конца осознаю, как принять подобный жест. Приняв его, я буду обязан молчать и позволить Рори взять вину на себя.
А ведь если я получу стипендию, мы с Рори будем играть в одной команде.
Я снова бросаю взгляд на еду, что валяется на земле: меня одолевает внутренняя борьба, желание поднять ее и спасти то, что еще не испортилось. Офицер покорно вздыхает, отпускает меня и, подойдя к мистеру Мэтисону, тихо произносит:
– Все в порядке. Случившееся может остаться между нами. Почему бы вам просто не пойти, куда вы шли, будто ничего…