Правда, у себя в общежитии, и не хулиганил, и никого не оскорблял, но был пьян основательно.
— Надо разобрать на бюро, — предложил Ерканат.
Нашлось немало возражений: хороший парень, в первый раз это, в конце концов ничего же не произошло. Некоторые говорили, что если сам Ерканат спиртного не признает, так не значит же это, что другим и рюмки выпить нельзя. Как же парень будет работать после такого разбирательства — позор же!
— Разве дело в одной рюмке? Человеческое обличье терять нельзя, — твердо возразил Ерканат. — Разберем на первый раз, чтобы второго не было. А как ему работать? Хорошо работать, лучше, чем раньше.
И разобрали провинившегося на бюро, и строго наказали, и работать он стал лучше, чем раньше.
Когда с трибуны областной комсомольской конференции среди других фамилий, предлагавшихся для избрания делегатами на XVIII съезд ВЛКСМ, Ерканат услышал свою, он растерялся. Что сделал он? Работал, старался работать хорошо. Так ведь все его товарищи делают то же самое. Ведь остальные делегаты — шахтеры, строители, животноводы, медеплавильщики — имеют правительственные награды, имена их известны не только в области, но и в республике, даже в стране. Ерканат Тулькубаев от них не отстает. Он отличный работник уголовного розыска, признанный вожак молодежи. Его знают многие. Хорошо знают его члены оперативного комсомольского отряда, где он самый непосредственный участник многих начинаний по охране общественного порядка. Знают его в городах и аулах области, где он принимает участие в различных рейдах. Знают его те, к кому обращался он при раскрытии преступлений, кто помогал ему.
...После съезда возвращался Ерканат в родной Джезказган, переполненный впечатлениями. Опять за окном вагона теперь уже знакомые подмосковные перелески. Впереди родная степь, вроде бы такая бесприютная, такая необозримая для глаз непривычного человека, а ему родная и понятная.
Впереди встреча с друзьями, с теми, кто послал его на комсомольский съезд. Есть о чем рассказать делегату Тулькубаеву. Конечно же, спросят его — что же самое главное узнал ты там, в Москве, Ерканат? Трудно ответить на этот вопрос. Пожалуй, самое главное — чувство сопричастности к делам, подвигам, свершениям тридцати восьми миллионов своих сверстников-комсомольцев.
Говорят, в жизни каждого человека есть своя главная вершина. Так ли это? Ведь за одной преодоленной высотой открывается другая, более высокая, а потому трудная. Она и есть самая главная сегодня.
Он знает свою главную высоту, к которой будет стремиться всеми силами, всем существом. Она обозначена в речи на XVIII съезде ВЛКСМ почетного члена Ленинского союза молодежи Леонида Ильича Брежнева, который сказал: «Вам предстоит довести до полной победы великое дело, начатое вашими дедами и отцами. Будьте же их достойной сменой, высоко несите знамя коммунизма!»
Берегись автомобиля
Над летным полем Внуковского аэропорта сеял мелкий дождичек, жадно съедавший последние лохмотья пепельного снега. День был бы совсем серым, если бы не пьянящий запах прошлогодней травы, оттаивающей земли и еще чего-то совсем неуловимого.
— Весной пахнет, — сказал, торопясь к трапу мощного ТУ-154, озабоченный чем-то гражданин с распухшим портфелем, по виду командировочный.
Самолет пробил хлопья облаков. Они растаяли, оставив на иллюминаторах строчки брызг. Наверху нет ничего, кроме бескрайнего неба и слепящего солнца. Под крылом самолета клубятся белые горы, холмистые поля.
— Наш самолет следует на высоте семь тысяч метров, температура в салоне плюс восемнадцать, за бортом минус сорок два градуса, — говорит стюардесса, проходя между рядами кресел.
Стюардесса уже два года летает по многим трассам: сколько пассажиров пришлось ей повидать за это время! Она уже давно привыкла по мельчайшим деталям определять не только профессию или характер, но даже биографию пассажиров. Это стало своеобразной игрой, развлекающей в скучном рейсе.
Вот тот в синем двубортном костюме с пузатым портфелем из свиной кожи, наверняка, хозяйственник. Летал в Москву выколачивать что-нибудь для своего завода. По тому, как любовно поглаживает свой необъятный портфель, ясно: выколотил!
А эта женщина с ребенком — наверняка жена военного и летит домой. До трапа ее провожала мать и все всхлипывала:
— Пиши, дочка, чаще.
Почему военного? А у мальчика лет трех, уютно посапывающего сейчас на коленях матери, на матроске нашита летная эмблема.
— Люда, как думаешь, вон тот в третьем ряду, кто такой?
Напарница, тоже давно включившаяся в игру, внимательно разглядывала молодого смуглого человека в темно-сером костюме. Багажа у него совсем не было, только папка с жесткими ручками. Он не смотрел в окно и видом облаков под крылом явно не восторгался. Лицо его было сосредоточено. Время от времени он что-то черкал в раскрытом на коленях блокноте.
— Может, журналист... — нерешительно предположила Люда.
— Вряд ли. Галстук для журналиста слишком блеклый. И хмурый какой-то. Нет, не знаю.
А пассажир — инспектор уголовного розыска Министерства внутренних дел СССР капитан Айрапетов, снова просматривал в своем блокноте план будущей операции. Посторонний человек ничего бы не понял в этих кружках, цифрах, вопросительных и восклицательных знаках, а для капитана они были полны глубочайшего смысла. Он чувствовал: дело идет к развязке. Близость ее заставляла четче работать мысль; как и всегда, на этом этапе пришло состояние особой собранности, готовности встретить и отразить любую неожиданность. Так чувствует себя командир перед нелегким боем. Все готово, все рассчитано. Еще несколько мгновений, и небо вспорет красная ракета... В голове неотвязно стучит одна мысль — все ли предусмотрено, все ли правильно? Еще и еще раз он вспоминал все подробности дела, которое его привело сюда, в самолет, летящий рейсом Москва — Запорожье.
На всю площадь раскинулись крылья вокзала. К вечеру сутолока еще больше усилилась. С виртуозностью жонглеров управляются носильщики со своими тележками. То и дело, перекрывая тысячегласый шум, вещает репродуктор:
— Граждане пассажиры, объявляется посадка на скорый поезд...
На мгновенье репродуктор смолкает, потом в нем что-то оглушительно щелкает, и вновь голос с железной интонацией начинает новое сообщение:
— Граждане пассажиры...
Вокзал живет в своем обычном, кажется, на веки вечные установившемся ритме.
Справа, в уголке, светится неприметная синяя табличка: «Отделение милиции». Она светится вечером. Она будет светиться и тогда, когда погаснет красная буква «М», прошелестит последний троллейбус. И так до утра, каждую ночь. Здесь, в транспортном отделении милиции, сотрудники бодрствуют круглые сутки. Штаб отделения — комната дежурного. Она не очень-то просторна, но кажется еще меньше из-за деревянного барьера, перегородившего ее надвое.
По одну сторону, там, где то и дело хлопает входная дверь, вдоль стены плотно друг к другу установлены деревянные полированные диваны. По другую сторону — стол. Над ним склонился плотный человек в синей тужурке с майорскими погонами. У майора, когда он поднимает голову, добродушное лицо с веселыми глазами. Кажется, майор сейчас усмехнется, подмигнет и скажет:
— Ну, и что такого? Ничего особенного. Поможем.
Но майор берет трубку селектора:
— Дежурный майор Скворцов слушает.
Видимо, то, что говорится на другом конце провода, ему не нравится. Он хмурится, подвигает к себе толстый журнал и начинает что-то быстро записывать. Потом кладет ручку и опять слушает.
К майору подходит молоденький лейтенант. Он только что окончил длинную и нудную беседу с гражданином, у которого синевой заплыл глаз. У гражданина вид умиротворенный: ответил на вопросы и тем выполнил свой гражданский долг.
— Протокол составлен, товарищ майор. Подпишите. Оформляем по мелкому хулиганству.
Дежурный, не отрывая от уха трубки, пробегает глазами протокол и ставит на нем размашистую подпись.
Открывается дверь. Сначала появляются двое. Один высокий, тощий, в ослепительно белом халате, хмуро массирует левой рукой правую, другой — в белой куртке с ржавыми пятнами, придерживает пухлую щеку. За ними входит щеголеватый сержант. Четко вскинув руку к козырьку, докладывает:
— Товарищ дежурный, подрались два работника вагона-ресторана. Оба нетрезвы. Ругались нецензурными словами.
Майор машет рукой в сторону свободного дивана, а сам еще крепче прижимает к уху телефонную трубку:
— Хорошо. Вас понял. Сейчас высылаю наряд.
Трубка возвращается на место.
— Петров!
Из соседней комнаты мгновенно появляется сержант Петров.
— На третью платформу...
Майор отдает приказание, а сам косит краем глаза в угол налево. Там на диванчике сидят двое. Один в стеганом халате и черной с затейливым белым орнаментом тюбетейке, другой — в добротном коричневом костюме. У обоих на дочерна загорелых лицах застыло выражение полной растерянности. Минут десять назад они пришли сюда и сразу так и уселись в уголке. Майор невольно улыбается: да, непривычному человеку здесь трудновато.
Снова подходит старшина. Быстро разобран конфликт между работниками общественного питания. Их уводят в комнату задержанных. Завтра утром они отправятся в народный суд.
Майор встает из-за стола
— Подойдите, пожалуйста, товарищи. Слушаю вас.
Тот, что в тюбетейке, проводит рукой по редкой бороде и, сокрушенно качая головой, осторожно начинает:
— Беда у нас, товарищ начальник. Плохой человек ограбил.
Его спутник помоложе вспыхивает и горячо перебивает:
— Зачем говоришь — ограбили. Сами деньги, ишаки глупые, отдали! Вот как! Да!
Майор подвигает стопку бумаги и успокаивающе поднимает руку.
— Не горячитесь, граждане. Присаживайтесь. И, пожалуйста, по порядочку.
В ту пору, когда проходили эти события, на московских улицах не было ни «Жигулей», ни «Запорожцев». На Бакунинской улице был открыт магазин «Автомобили». Там всегда было полно покупателей и просто любопытных. Смотришь, на тротуаре солидно беседуют, делятся сведениями о преимуществах «Москвича-408» перед «Москвичом-403». Бывалые автолюбители строят небывалые прогнозы о сроках появления на прилавках подшипников для передних колес и других редкостных запчастей. В залах магазина больше молчат.