Пришли в контору; такая же комната, как и первая, голые стены, стол с чернильницей и бумагами, два стула, шкаф.
— Вот-с, присутствие! Бумаги вот, книжки… У нас по книжкам все расчет. С бабами такая итальянская бухгалтерия у нас идет, двойная, с бабами. Сейчас ей кре́дит… а! рот разинет. Дуры!.. Ведомости тут… отношение мирового посредника… Тоже приказчик у нас умен… «Имею честь покорнейше просить вас, милостивый государь, выслать для объяснения…» Так тебе сейчас и выслали. Дожидайся! «Прийдя ко мне на барский двор, с дерзостию отвечал…» Хм! Чертовщина!
Письмоводитель рылся в бумагах, читал их, бросал, опять принимался читать, вдруг швырнул какой-то пакет на пол и сказал:
— Что же вы не садитесь?
— Нет, я пойду.
— Ну, как хотите.
— А тут что же такое?
— Тут я живу. Пустяки всё.
Он отворил дверь в маленькую комнату, всю заваленную газетами, нотами, панталонами… На окне халат висит, чижик в клетке, духота, кровать стоит, и скрипка лежит на кровати.
— А вы играете на скрипке?
— Черта я играю. Ничего я не умею. Так… Пойдемте! Что тут еще… Вы куда? Гулять? И я гулять. Нет, мне нужно. Что ж вы стоите? Надевайте картуз!
На дворе никого не было. От дома лежала широкая тень на траве; по кирпичному забору прыгали воробьи.
— Вы куда же? В сад, что ли? — спросил письмоводитель.
— Мне все равно.
— Ну, так пойдемте на базар.
— Пожалуй! А где же у вас базар?
— А вон площадь-то, за церковью. Базарная площадь. Сельскими произведениями торгуют! Деготь тут это у них, лапти. Такая чушь! Коммерция!
Идет баба с ведрами; повар в белой куртке несет с погреба говядину; лошадей ведут на водопой; легавая собака идет, хвостом машет…
— Танкред! Хо! Дурак, — говорит письмоводитель, лаская собаку. — Ну, ну, ну! Ступай, ступай! Нечего, брат, тут, нечего. Ты и рад!
Танкред с неудовольствием отходит.
— Ах, постойте, — говорит письмоводитель, — забыл я тут; дельцо есть. Одна минута.
Вошли в людскую.
Стряпуха хлебы в печку сажает, грудной ребенок вертится у ней под ногами.
— Уйди ты, пострел! Чево-с?
— Матвей дома? — спрашивает письмоводитель.
— Нету; на футор до свету уехал.
— Скажи ему, что ж он о пашпорте-то о своем не хлопочет. Ведь штраф заплотит.
— Скажу.
— То-то, скажу. Ишь, тараканов что развели!
— Кто их разводит, проклятых?
— Вы разводите. Вы их любите до смерти; а после в ухо заползет. Ишь ты! Ишь ты! Это что? А? О дьяволы!.. Вот вас, чертей, за это надо разжечь. Что? Нет, врешь! Вы их жрете, анафемы. Пойдемте! Тут, я вам скажу…
Идет по двору мужик.
— Здравствуйте, Иван Степаныч!
— Здравствуй! Что тебе?
— К вашему здоровью.
— Зачем?
— Все насчет своих делов.
— Это насчет телушки-то? Знаю. Деньги принес?
— Нет, не принес.
— Так что ж ты, разговаривать пришел?
— А я так полагал, по-суседски, мол.
— Ступай, по-суседски деньги неси!
— Да ведь что ж, Иван Степаныч, много ли она потравила? Сами изволите знать. Только что быдто находила.
— Вас, мошенников, учить надо.
— Учить, это точно, Иван Степаныч; только, кажется, мы тоже довольно учены.
— Нет, мало.
— Ну, теперь, позвольте, так будем говорить: ваша скотина зашла ко мне в огород.
— Ну и загоняй ее!
— Загнать недолго, да на что ж так-то?
— Как на что? Барин штраф заплатит.
— Ну, это тягайся там с вами еще! А незамай же я ей ноги переломаю, она лучше ходить не станет.
— Вот ты поговори еще!
— Право слово, переломаю. Что, в сам деле?
— Ладно, брат. Толковать с ним. Очень нужно. Экой народишко подлый! То есть, я вам скажу, тут какую нужно дубину!..
— Неужели?
— Ей-богу. Помилуйте! Что это такое? Так набалованы! Так… Землю даром отдали. Э! да что уж тут… Вот она, рыга-то.
— Где рыга?
— А вон желтая, видите?
— Что же там?
— Машины. Земледельческие орудия… Даром деньги… Нет, одна ничего. Это штука любопытная, — грабли. Сейчас везет, везет, — раз! А, чтоб те! Англичане деньги берут. Нет, они хитрые анафемы, шут их возьми. Да. Молотилка такая есть, чудесная. Семьсот целковых… Все равно вот, — пушка. Захотел, куда хочешь. Вот шельмы-то! Занимательная штука. Ну, только тяжела, никуда не годится. Эй, Трофим, поди сюда! Это что у тебя в руке?
— Гвоздь.
— Ну, ступай!
Идут дальше. Солнце начинает припекать. Село. Старухи в синих платках сидят с детьми на завалинах; больной теленок лежит середь улицы, греется; нищий крадется стороной, и дребезжит его старческий голос:
— Родителев поминаючи, христа-ра-ади!
Письмоводитель ежеминутно останавливается, разговаривает с собаками, землю ковыряет палкой, ругается, а сам нет-нет и прихватит себя за мушку.
Идут селом прохожие, с лаптями и косами на плечах, идут молча, руками машут.
— Куда вы? — спрашивает их письмоводитель.
— На Дон, в казаки, — отвечает один прохожий.
— Сено косить, кормилец, сено, — проходя мимо, добавляет другой.
— Или у вас своего нету?
— У нас его отродясь не было, — на ходу отвечает третий.
— Ну, с богом, — говорит письмоводитель.
— Спасибо, родимый.
Базарная площадь. В конце виден кабак, навесы для торговли, лавочка и дума[28]. Куры копаются середь площади; тишина, слышно, как свинья чешется об угол думы и вполголоса отрывисто похрюкивает.
Письмоводитель с гостем вошли в лавочку.
— Денис Иванычу, — говорит письмоводитель.
— Иван Степанычу, — не глядя, отвечает лавочник.
Он сидит на прилавке, в рубашке, в жилете и играет в карты с волостным писарем. Писарь в военном пальто и в резинковых калошах на босу ногу.
— Писчей бумаги! — спрашивает Рязанов.
— Есть. Пожалуйте! Алексей, покажи бумагу! Ходите, я вздавал. Вы зачем, Иван Степаныч?
— Бросьте вы карты-то! Что, в самом деле!
— Погодите. Игра тут у нас идет. Третий день хороводимся. Да чего вам требуется? Черви.
— Нашатырь есть у вас?
— Вам на что? Вали! вали!
— Для экономии.
— Это моя восьмерка. Что ты врешь? Для экономии?
— Да. Ну, что же, есть, что ли?
— Это нашатырь-то?
— Да.
Лавочник пристально смотрит себе в карты и говорит:
— Мда. Вот что! Для и-ка-но-омии. Так, так. Самая подлецкая игра. Без двух. А нашатырю, похоже так, что нету. Ну, вздавай! Еще чего-с?
— Да будет вам играть!
— Ну!
— Сургуча две палочки.
— Есть. Алексей, подай сургуча две палки конторского. Иван Степаныч, садитесь с нами играть.
— Ну вас!
— Что ж такое? Мы на орехи.
— И на орехи не стану.
— Экие скупые! А у вас непременно деньги есть. Мое почтение! — говорит лавочник кучеру.
Кучер молча подходит к прилавку и глядит на полки с товарами.
— Вам что? — спрашивает лавочник.
— Идей-то у вас тут была, я гляжу, зерькила такая, круглая?
— А вон она.
Кучер берет зеркало и глядится в него. Письмоводитель роется в ящике с пряниками.
— Хороши, уж хороши! И глядеться нечего, — дружески говорит кучеру лавочник.
— Нельзя, — отвечает кучер. — Влюбиться хочу.
— Не говорите! Уж мы сейчас видим, который человек в веселом духе. Это горничная-то? Хм. Девочка ничего.
— Девка убедительная. Одно слово, чего извольте.
— Так, так.
— Беспременно надо влюбиться. Типерь, главная вещь, как-никак расстараться песенник достать.
Входит мужик.
— Денис Иваныч!
— Что ты?
— Отпустите!
— Дугу оставь!
— Как же я без дуги поеду? — помилуйте!
— А мне что? Вас, чертей, жалеть нечего. Ну, да ладно: бери дугу, скидавай зипун!
Мужик молчит, и все молчат, смотрят на него.
— М… вот что, — про себя говорит мужик.
Молчание. Письмоводитель на прилавке раскалывает гирею орех.
— Так-то, — произносит мужик и чешет в затылке. Одно плечо у него начинает понемногу опускаться, зипун сползает с плеча…
Остановка.
— Скидавай, скидавай! Нечего. Нынче, брат, не зима, не озябнешь.
Мужик вздыхает и шевелит губами, потом молча, потихоньку стаскивает зипун, бережно кладет его на прилавок и молча, в одной рубахе уходит.
— Ну, вздавай, — говорит писарю лавочник.
— Нет, я говорю, — подбирая карты, говорит лавочник.
— Да.
— Я говорю: эти мужичонки подлыи… Типериче, как вы полагаете, сколько у меня за ними денег пропадает? сейчас провалиться. Пас. Я за него подушные заплатил.
— Дела, — с орехом во рту, произносит письмоводитель.
— Вот по этой причине они мне все и подвержены. Ходи!
— Ну вас совсем! Прощайте! — говорит письмоводитель.
— До приятного свидания.
Вернувшись с базара, гость и письмоводитель расстались. Письмоводитель пошел в контору, а гость отправился в дом. Проходя по двору, он увидел у крыльца несколько баб и мужиков. В дверях стояла молодая женщина в утреннем капоте и внимательно осматривала у одного мужика палец.
— Кто это? — спросил гость у лакея.
— Барыня.
— Гм.
Гость подошел к крыльцу.
Женщина, стоявшая в дверях, несколько растерялась, но сейчас же переломила себя и еще внимательнее припала к мужичьему пальцу.
— Погоди, вот я тебе спуску дам, — сказала она и вдруг вскинула глазами на гостя: он стоял прямо против нее и пристально смотрел ей в лицо.
Он поклонился, она тихо сказала «здравствуйте» и уже совершенно твердо продолжала говорить с мужиком:
— Да нет ли у тебя занозы?
— Кто ее знает. Нет, мотри, вряд.
— Так ты приложи вот это на тряпочку, а дня через два опять приходи сюда.
— Сюда опять притить — понаведаться?
— Да, да, сюда опять приди!
— Ладно, приду.
— А у тебя что?
На пороге стоял мужик на вид толстый, но бледный, и тяжело дышал.
— Чем ты нездоров?
— Я, матушка, всем нездоров, хвораю давно.