Не столь благополучно сложилась судьба нашего руководителя — Бессмертных отправили в отставку. На его место был назначен Борис Дмитриевич Панкин, журналист по образованию и многолетний главный редактор «Комсомольской правды», он оказался на дипломатической работе и лет девять провел послом в безмятежной Швеции. Когда Восточную Европу захлестнули революционные перемены, решили направить туда послами людей, имеющих опыт работы в демократических странах. Среди них оказался и Панкин, которого перевели в Чехословакию. На Коллегии МИД СССР под председательством Шеварднадзе, где обсуждался этот план, Панкин являл собой образец скромности. Но в МИД он влетел, как Чапаев на белом коне. На заседаниях коллегии и при любом другом удобном случае любил порассуждать о том, как он грудью бросился на амбразуру ГКЧП. Мидовцы воспринимали всё это скептически. Своё заявление, осуждающее ГКЧП, Панкин сделал вечером 20 августа, когда близкий конец заговорщиков стал очевидным. К тому же, говорили некоторые, он ничем не рисковал — при неблагоприятном развитии событий можно было остаться в «революционной» Чехословакии почитаемым политэмигрантом. На первом своём заседании коллегии Панкин после рассказа о своей борьбе с ГКЧП объявил, что Квицинский больше ему «помогать не будет», а его место (в качестве первого заместителя) займёт Петровский.
Для того чтобы обозначить новый старт, Панкин предложил всем членам Коллегии МИД СССР подать заявление об отставке, дав возможность ему сформировать новый состав главного совещательного органа министерства. Однако слишком радикальных изменений не последовало, и я оказался среди переназначенных в состав коллегии.
Ввиду краткости пребывания Панкина во главе МИД, о серьёзных особенностях внешнеполитической линии говорить не приходится. Визит в Израиль и восстановление дипотношений с этой страной, а также участие в Мадридской конференции, где Советский Союз вместе с Соединёнными Штатами стали во главе процесса ближневосточного урегулирования, являлись продолжением начинаний Бессмертных. Поездка в Нью-Йорк в сентябре на сессию Генассамблеи ООН была обрамлена протокольными заездами в Стокгольм и Прагу, где Панкин раньше посольствовал. Слабость Борис Дмитриевич питал к балтийскому сюжету. Когда Госсовет СССР 6 сентября признал независимость государств Балтии, министр попенял мне, якобы я не обеспечил дело таким образом, чтобы он первым объявил об этом решении (как это я должен был сделать, не зная, что такое решение вообще готовится, оставалось за кадром).
На одной из коллегий под председательством Панкина слово взял замминистра иностранных дел по хозяйственным делам Борис Николаевич Чаплин и скучным голосом начал говорить о том, что прибалты могут начать выдвигать нам претензии по поводу собственности за рубежом, которая принадлежала им до 1940 года, могут возникнуть конфликтные ситуации и т. д. В этой связи он предложил принять решение о передаче ряда объектов, находившихся в собственности союзного МИД, их бывшим владельцам. Речь шла, в частности, о так называемой «розовой вилле», представлявшей основную ценность на территории нашего представительства при отделении ООН в Женеве. Перед заседанием я прочитал очередное высказывание литовского руководителя Витаутаса Ландсбергиса о выдвижении Советскому Союзу многомиллиардных экономических претензий за «оккупацию» Литвы на протяжении пятидесяти лет. Взяв слово, я предложил не торопиться, а решать проблемы собственности в общем комплексе вопросов, с которыми нам наверняка придётся разбираться в отношениях с балтийскими соседями. В зале коллегии возникла неловкая тишина. После паузы Панкин сказал: «Ну что же, среди членов коллегии единства нет. Вопрос отложен». После заседания более опытные люди разъяснили мне, что выступление Чаплина было инициировано министром. Так что мой волюнтаризм вряд ли понравился новому руководителю.
Острейшей проблемой для МИД СССР были нападки на него российского руководства и лично Бориса Николаевича Ельцина, избранного в июне 1991 года Президентом РФ. Ельцин время от времени говорил, что союзный МИД надо сократить в десять раз. Разумеется, это означало бы невозможность серьёзной дипломатической работы. Каждое моё сообщение Панкину о таких выступлениях Ельцина вызывало у министра заметное и вполне понятное раздражение. Однако к манёвру Панкин не был готов, предпочитая действовать напролом. Встреча в мидовском особняке на улице Алексея Толстого с министрами и представителями министерств иностранных дел союзных республик закончилась ничем. Панкин не хотел говорить о повышении их роли во внешнеполитической деятельности. Для того чтобы доказать востребованность союзного МИД, он провёл через руководство решение о его преобразовании в Министерство внешних сношений, которое занималось бы не только внешнеполитической, но и внешнеэкономической работой. Не вполне понятно, как практически неподъёмное утяжеление функций министерства могло решить политическую проблему распределения полномочий между союзными республиками во внешнеполитической сфере.
Моя работа у Панкина явно не ладилась. Я серьёзно подумывал об уходе из МИД, советовался по этому поводу и с Шеварднадзе, и с перебравшимся к нему во Внешнеполитическую ассоциацию Бессмертных. Узнал о том, что Панкин собирается отправить меня послом в Исландию (что для 39-летнего дипломата не так уж и плохо). Для начала Панкин решил лишить меня функций пресс-секретаря министра. В следующую командировку с ним должен был поехать уже новый человек — Александр Иванович Удальцов, который работал у Панкина пресс-секретарём в посольстве в Праге. Приехав из столицы Чехословакии, Удальцов зашёл ко мне (во время недавнего заезда в Прагу у нас с ним установились дружеские отношения). Я дал ему кое-какие разъяснения по тем функциям, которые ему предстояло выполнять. Однако этой перестановке не суждено было произойти. В тот же вечер Горбачёв отправил Панкина в отставку с поста министра иностранных дел и вернул на Смоленскую площадь Шеварднадзе. На следующий день Удальцов позвонил мне уже из аэропорта по дороге обратно в Прагу, откуда он предусмотрительно окончательно не съезжал.
Возвращение Шеварднадзе с энтузиазмом встретило большинство коллектива МИД. С просьбой об этом при Панкине составлялись петиции с длинной чередой подписей. Однако по-настоящему приступить к хорошо знакомой работе министра Шеварднадзе уже не успел. 7 декабря из Беловежской Пущи прозвучало заявление: «СССР перестал существовать». Помимо общего шока для системы МИД, имелась опасность того, что наша страна лишится одного из главных дипломатических достояний итогов Второй мировой войны — постоянного места в Совете Безопасности ООН. Да и вообще нам придётся вступать во всемирную организацию заново. Кто-то из западных коллег указал тогдашнему Постоянному представителю СССР при ООН Юлию Михайловичу Воронцову на эту опасность. И формулировки заявлений российских руководителей были скорректированы — Советский Союз «прекращает» своё существование. Это дало возможность закрепить место России как не просто правопреемника, но и продолжателя СССР, сохранив наши позиции в Организации Объединённых Наций.
Шеварднадзе был в шоке. На одном из совещаний в МИД в сердцах сказал, что его возвращение в министерство — большая ошибка. Переговоры с приехавшим в Москву в середине декабря госсекретарём США Бейкером получились скорее прощальными, чем субстантивными. Сначала Бейкер встретился с российскими, а затем уже с советскими руководителями. Стало ясно, что «марш истории» приобрёл необратимый характер.
Во второй половине декабря к Шеварднадзе пришли эмиссары из российского МИД. Он покинул свой кабинет и больше туда не возвращался.
В эти бурные дни в одном из интервью, которое я давал американскому телевидению, меня спросили, что я намереваюсь делать дальше. Я полушутя ответил: видимо присоединюсь к армии безработных. Вскоре мне пришло приглашение от кого-то из моих американских знакомых потрудиться в Фулбрайтовском центре в Арканзасе. К счастью, воспользоваться им не пришлось, хотя МИД предстояло пройти через действительно революционные перемены.
В министерский кабинет на седьмом этаже пришёл Андрей Владимирович Козырев. Министром иностранных дел России он был назначен ещё осенью 1990 года. С его стороны это был рисковый шаг. Козырев уходил с должности начальника Управления международных организаций МИД СССР. Интересная работа со множеством командировок по всему миру, к тому же обещавшая отличную карьеру в дальнейшем. В советские годы российский МИД выполнял больше символическую функцию. Возглавив его, Козырев держался довольно осторожно и вполне лояльно к союзному МИД. Старался выстраивать некую функцию своего министерства, которая не противоречила бы прерогативам МИД СССР. Иногда выезжал с делегациями, которые возглавлял союзный министр. Так, например, был в делегации Бессмертных во время визитов в Японию и Китай в апреле 1991 года. В политику его окунули события путча августа 1991 года, и, попав в эту среду, он действовал в ней с большим энтузиазмом.
В атмосфере первой встречи нового министра с руководством союзного МИД было что-то траурное. Никто из членов коллегии не сел за стол, все расположились «по стенкам». Министр опоздал минут на сорок и говорил очень тихо. Но и из того, что удалось услышать, стало понятно: МИД находится на пороге большой перетряски. Со своих постов отстранялись все заместители Министра иностранных дел СССР. (Правда, практически никого из них не «репрессировали», все могли получить посольские назначения.) Из новых заместителей министра серьёзный послужной список в союзном МИД имели только двое, в том числе и Сергей Лавров, возглавлявший Департамент экономического сотрудничества МИД СССР В российском МИД ему предстояло взять на себя работу с международными организациями.
Но самые радикальные перемены ждали ключевой уровень руководителей управлений — их места предназначались людям из российского МИД. Порой это были весьма молодые дипломаты, которые совсем недавно по разным причинам, иногда из-за нерадивости, перешли с низких должностей в МИД СССР на мало что значившие в функциональном плане должности в российском министерстве (надо сказать, что некоторые из них перенесли эту «перегрузку» и впоследствии работали вполне адекватно).