Все ожидали приказа, кому именно будет поручено «реформирование» конкретных управлений союзного министерства. Когда документ появился, напротив Управления информации значилась моя фамилия.
В начале января 1992 года я пришёл в пресс-центр МИД, чтобы провести первый брифинг в качестве споуксмена российского внешнеполитического ведомства. Сказал, что так же удивлён, как и присутствующие на брифинге журналисты, что вновь вышел на эту трибуну. (Многие журналисты помнили: в одном из декабрьских интервью американскому телевидению я назвал беловежские соглашения противоречащими Конституции. В окружении Ельцина такие выступления, вероятно, отслеживались не слишком внимательно.) В ряде комментариев моему возвращению в пресс-центр придавали политическое значение. Так агентство Reuters писало, что это подчёркивает плавный (буквально: «бесшовный») переход от Советского Союза к Российской Федерации. Впрочем, я понимал, что четыре министра и два государства для одного споуксмена более чем достаточно. Пора менять амплуа.
РОССИЯ МОЛОДАЯ
В первые дни 1992 года меня пригласил к себе Козырев и спросил, что я хочу делать. «Уехать, — ответил я, — и могу сказать куда — в Грецию». (Весной 1991 года в составе делегации Бессмертных я побывал в этой стране, которая не нуждается в рекомендациях. Приглянулось и то, что резиденция нашего посла соседствовала с резиденциями президента и премьер-министра страны. Советского посла в Афинах обвинили в симпатиях к ГКЧП и отозвали. Так что там имелась вакансия.) Козырев сразу согласился. Однако всё оказалось не так просто.
В конце января Ельцин направлялся с визитом в Нью-Йорк, Вашингтон и Оттаву. Я легкомысленно уехал с группой подготовки. В то время не было формальной процедуры утверждения послов в Верховном Совете, но кандидатов повели на встречу с Председателем Верховного Совета Русланом Хасбулатовым. И там (разумеется, предварительно согласовав это с замминистра по кадрам) на Афины «перекочевал» коллега, который должен был ехать в Сантьяго. А мне осталось Чили. Когда я узнал об этом, находясь в Вашингтоне, я был немало удивлён — по поводу Чили со мной никто ни разу не разговаривал. Козырев слукавил, что ему ничего неизвестно. Испанского языка я не знал, но настроение было чемоданное, и я стал настраиваться на командировку в интересную и красивую латиноамериканскую страну. (По ходу дела мне на выбор предлагали ещё Бразилию, Иран, Малайзию и какие-то другие страны, но с мыслью о Чили я постепенно стал свыкаться.) 27 марта был подписан указ президента о моём новом назначении. Однако перелёту не суждено было состояться. Скоро возник новый вариант — Козырев предложил мне должность своего заместителя по европейским делам. Конечно, всё это было заранее обговорено с Ельциным. Когда же в начале мая ему на подпись подали соответствующий указ, президент наложил резолюцию: «Указ есть, его надо выполнять». Я начал снова собирать распакованные было чемоданы. Но Козырев проявил настойчивость, ещё раз переговорил с президентом, и 4 июня 1992 года я стал заместителем Министра иностранных дел России. При этом в моём послужном списке в отделе кадров сохранилось: «27 марта — 4 июня 1992 года — Посол Российской Федерации в Чили (работа в Центральном аппарате)». То есть я побывал послом не только без выезда в страну, но и без запроса агремана. Много лет спустя узнал, что в Посольстве России в Сантьяго в фотогалерее бывших послов висит и моя фотография. Ельцин был прав — «указ надо выполнять».
В небольшом уютном кабинете замминистра на седьмом этаже сразу возник ворох дел. Лето 1992 года обещало быть горячим. Постсоветское пространство трещало по швам. То затухал, то опять разгорался конфликт в Приднестровье. 19 июля кровопролитные столкновения произошли в городе Бендеры. На следующий день я получил указание вылететь в Кишинёв в составе российской правительственной делегации. Собрались на подмосковном военном аэродроме «Чкаловский». Но молдавские власти явно не горели желанием нас у себя принимать, и Украина не давала разрешения на пролёт нашего спецборта. Наконец, кого-то осенило: ведь из Внуково в Кишинёв продолжали летать рейсовые самолёты. Мы вскочили в машины и помчались во Внуково, благо пробок тогда в Москве и окрестностях не было. К вечеру мы оказались в столице Молдавии к явному неудовольствию хозяев, хотя держались они корректно и от встреч не уклонились. Состоялось заседание созданной двумя месяцами ранее четырёхсторонней комиссии (Россия — Молдавия — Румыния — Украина) на уровне замминистров иностранных дел. Впрочем, серьёзной роли эта комиссия не сыграла. Основную посредническую миссию в приднестровском урегулировании предстояло взять на себя России.
Опасная конфликтная ситуация сложилась и на территории Грузии. Возвращение к власти в Тбилиси многолетнего руководителя советской поры Шеварднадзе не сняло противоречий между грузинами и абхазами, грузинами и южными осетинами. Они резко обострились вследствие крайне националистической политики первого президента независимой Грузии Гамсахурдии.
Оставив свою работу в Управлении информации, в начале апреля 1992 года я побывал в гостях у Шеварднадзе. Козырев отправлялся в турне по странам СНГ, начинавшееся с Тбилиси. Забравшись на самолёт «зайцем», я остался в столице Грузии дня на три. Поселился в резиденции грузинского руководителя на том же третьем этаже, где жили сам Шеварднадзе с супругой и его не боявшиеся странствий помощники Тарасенко и Степанов. Три раза в день — на завтрак, обед и ужин мы спускались на второй этаж, где текла размеренная беседа. Настроения были самые оптимистичные. Шеварднадзе ждал визита своих старых друзей Бейкера и Геншера, надеялся на их помощь, как и на то, что Грузию удастся вывести на путь спокойного, нормального развития. Этим расчётам не суждено было сбыться.
Летом полыхнуло в Южной Осетии. Вновь оказалась востребованной миротворческая роль России. 24 июня в Сочи состоялась встреча Ельцина с Шеварднадзе. В ней должен был принять участие и вице-президент Александр Владимирович Руцкой, проявлявший повышенный интерес к сепаратистским конфликтам на пространстве бывшего СССР. Мне было предписано прибыть в Сочи его спецбортом, вылетавшим рано утром из аэропорта Внуково-2. Тот факт, что мой водитель проспал, вызвал минутную панику, но быстро сообразив — собственная машина стоит прямо у подъезда, я благополучно присоединился к сопровождавшим вице-президента лицам.
По прибытии в Сочи (Ельцин располагался на своей даче, остальные — в особнячках неподалёку) выяснилось, что приезд Шеварднадзе под вопросом. По поступавшим сообщениям в Тбилиси происходило что-то вроде мятежа. Мне позвонил находившийся при Ельцине государственный секретарь Геннадий Эдуардович Бурбулис, тогда один из самых влиятельных людей в российском руководстве. «Виталий Иванович, — сказал он, — вы близко работали с Шеварднадзе, как вы думаете, не являются ли события в Тбилиси лишь предлогом для неприезда Эдуарда Амвросиевича на встречу с Борисом Николаевичем?» Я ответил, что Шеварднадзе с большим уважением относится к Борису Николаевичу и поэтому, если бы не форс-мажор, то он наверняка был бы в Сочи. «Может быть, вам взять самолёт Руцкого, — продолжал Бурбулис, — и слетать в Тбилиси, выяснить обстановку?» Я не возражал, но предложил сначала попытаться связаться с Шеварднадзе по телефону. Получил на это добро Бурбулиса. Когда я дозвонился до Шеварднадзе, он спокойно и нерасторопно стал рассказывать о происходившем в Тбилиси. И только через несколько минут из слов Эдуарда Амвросиевича я понял, что Ельцин не утерпел и сам позвонил ему. Я был уже не первым «сочинцем», кому он растолковывал обстановку. Самообладание явно оставалось при грузинском руководителе.
Во второй половине дня Шеварднадзе добрался-таки до Сочи. Подчёркнуто сухо поздоровался с Руцким, который накануне допустил против него резкие публичные выпады. Переговоры затягивались, Ельцин ёрзал на стуле — ему надо было лететь в Стамбул на встречу глав государств Причерноморья. Переговоры завершал Руцкой. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке — на него давил авторитет Шеварднадзе. Когда дело подходило к концу, Руцкой сказал: «Ну что, Эдуард Амвросиевич, кто старое помянет!» Оба встали и пожали друг другу руки через стол. В Сочи было подписано Соглашение о принципах мирного урегулирования грузино-югоосетинского конфликта. Созданные им механизмы контроля за прекращением огня просуществовали шестнадцать лет. Сам же грузино-югоосетинский конфликт, к сожалению, так и не нашёл своего политического решения.
В 1992 году президент новой России немало предъявлял себя миру. Состоялись госвизиты во Францию, Англию, поездка в Хельсинки на саммит Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Надо сказать, что, как правило, Ельцин демонстрировал отличную форму. На протокольных мероприятиях выступал без бумажки, чётко и лаконично. В английском парламенте удачно шутил, отвлекаясь от текста.
Неожиданный поворот принял, казалось бы, рутинный госвизит в Болгарию в начале августа.
По дороге Ельцин заехал в Крым для встречи с президентом Украины Леонидом Макаровичем Кравчуком. Рукопожатие двух лидеров должно было состояться на так называемой шестой даче. Здание размером с небольшой санаторий, построенное лет пять назад для приёма на отдых представителей братских компартий, с тех пор пустовало. Кравчук встретил Ельцина, они вышли на балкон, о чём-то с минуту поговорили и затем разошлись, для того чтобы встретиться чуть позже на переговорах. Ельцин уединился в комнате с министром обороны Павлом Сергеевичем Грачёвым. Появился начальник охраны Коржаков с «характерным предметом», завёрнутым по советской традиции в газетную бумагу. Ельцин с Грачёвым вышли через несколько минут, явно слегка «освежившись». Настало время идти на встречу с Кравчуком, путь на восьмую дачу лежал под горку. Отойдя с полсотни шагов, сопровождаемый небольшой «свитой» Ельцин повернулся и, обращаясь, надо думать, к своим помощникам, произнёс: «Подготовьте указ: шестая и восьмая дачи — в собственность России, с Кравчуком согласовано». С трудом верилось, что можно было о чём-то договориться в ходе краткого балко