В Сараево встретился с гражданским и военным ооновским руководством, а также с лидерами мусульман. Важно было донести до них мысль: от новой вспышки кровопролития вокруг Сараево они почти ничего не выиграют, а также предупредить о возможности провокаций. Сообщил Изетбеговичу, что 21 февраля собираюсь приехать в Сараево. На его удивлённый вопрос ответил: «Хочу отметить здесь свой день рождения». Это было, конечно, мальчишество. Риск, причём не столько физический, сколько профессиональный и политический, был слишком велик. (Спецпредставителю Президента России не пристало оказываться под натовской бомбёжкой!) На «зеро» по сути ставился весь накопленный дипломатический капитал.
Из Сараево на знакомом Ил-76 вернулся в Загреб, где наш посол Леонид Керестеджиянц сообщил, что мне предписано возвращаться в Белград. Зачем — станет ясно на месте.
В Белграде связался из посольства по закрытой связи с Козыревым. Получил установку: проработать с сербами такой вариант — они по просьбе России отводят от Сараево свои тяжёлые вооружения, а мы вводим в район наш миротворческий контингент (в Хорватии к северу от Сербии на базе в Клисе находилось 800 российских миротворцев). Сильная идея. Однако её реализация требовала чёткой координации с сербами, дабы наши солдаты не оказались в эпицентре вооружённого конфликта.
Я пошёл к Милошевичу, он пригласил Караджича, и мы в общих чертах обговорили схему, хотя конкретных заверений не прозвучало. Как минимум требовалось ещё убедиться в том, что наш миротворческий батальон прибудет в Сараево вовремя, а также получить согласие на это ооновского руководства в Боснии.
Вернувшись в посольство, стал связываться по закрытой связи с министром обороны Грачёвым. Дежурный отрапортовал мне, что министр на объекте, а там нет телефона. «Что это у вас за объект без телефона?» — удивился я. Видимо, мне удалось достаточно напугать дежурного, чтобы на объекте нашёлся телефон. Павел Сергеевич вскоре перезвонил и заверил — завтра же отдаст приказ о подготовке передислокации российских миротворцев.
Что касается согласия ООН, то, к счастью, к этому времени у нас уже были наработаны хорошие контакты и с руководителем ооновской миссии в Боснии и Герцеговине японцем Ясуши Акаши — без лишней волокиты мы получили согласие на прибытие наших миротворцев в район Сараево.
Что же касается сербов, то в запасе у меня имелся ещё один козырь — мне предстояло вручить Слободану Милошевичу послание президента Бориса Ельцина (прежде Ельцин держал дистанцию от сербского президента из-за сомнительной международной репутации последнего). Послание было составлено в точных и корректных выражениях. Под ввод наших миротворцев Россия «просила» сербов отвести свои тяжёлые вооружения от Сараево. Ознакомившись с текстом, Милошевич впал в нехарактерное для него эмоционально приподнятое состояние. «Кто всё это придумал?» — спросил он. «Замысел родился между Ельциным и Козыревым», — ответил я. «Козырев умён, — воскликнул президент, — он умнее американцев!» Затем, попросив меня никому не говорить об этом, Милошевич куда-то позвонил, и через несколько минут в его кабинете появился генерал Младич. Мы уселись втроём за небольшой круглый стол, где обычно и вёл свои переговоры Милошевич, президент стал переводить генералу российское послание с английского на сербский. Когда он дошёл до того места, где Россия «просила» сербов, Милошевич поднял указательный палец: «Молимо, Ратко, молимо». Однако, несмотря на весь этот напор, Младич так и не сказал ничего определённого. Заручившись чёткой позицией Москвы и поддержкой Милошевича, я направился в Пале, для того чтобы расставить все точки над «i». Караджич был к разговору готов, и 17 февраля, выйдя на ступени штаб-квартиры боснийских сербов, мы объявили о достигнутой договорённости: сербское тяжёлое оружие отводится от города, а в сербские пригороды Сараево приходит российский миротворческий батальон (предстояло передислоцировать половину контингента, находившегося в Клисе, то есть 400 человек). Я выразил надежду, что обойдётся без провокаций и что реализация плана приведёт к установлению мира в Сараево.
Данное российско-сербское заявление меняло всю дипломатическую диспозицию. В своём послании Борису Ельцину 18 февраля президент США Билл Клинтон писал: «Как я понимаю, работа твоего специального представителя Чуркина уже принесла результаты в виде согласия со стороны сербских представителей. Это обнадёживающее известие, свидетельствующее о жизненно важной роли России в продвижении мирного разрешения этого конфликта». Однако угроза натовских бомбардировок ещё не была снята. Осуществлению плана ничто не должно было помешать.
Девятичасовой автопробег поздней ночью привёл меня в Будапешт, откуда на следующее утро я прилетел в Москву. Прибыв из аэропорта в МИД, узнал, что меньше чем через сутки меня ждёт новый марш-бросок. Вместе с командующим ВДВ генерал-полковником Евгением Николаевичем Подколзиным мне предстояло обеспечить ввод нашего миротворческого контингента в Сараево. На следующее утро видавший виды Ил-18 взял курс с аэродрома «Чкаловский» на Белград (в порядке исключения нам разрешили приземлиться в закрытом ввиду санкций аэропорту югославской столицы). Сели с Подколзиным в джип и двинулись в Клису. По дороге проезжали почти полностью разрушенный Вуковар. Генерал как эксперт объяснял: «Видите, дом разрушен, а пожара не было, значит, танк стрелял в упор». Ехать было несложно, из-за войны траса Белград — Загреб оказалась совершенно пустой. Где-то на полпути до Клисы перед моими гражданскими глазами предстала впечатляющая картина: посреди заснеженного поля по дороге продвигалась колонна покрашенной в миротворческие цвета российской военной техники. Командир батальона браво доложил Подколзину о ходе выполнения поставленной задачи. Нам предстояло встретиться уже в Сараево. Побывав на базе в Клисе, мы с генералом добрались до Загреба только утром, откуда 20 февраля вылетели в столицу Боснии.
Там перед командующим ВДВ и мной стояли несколько разные задачи. Генерал должен был проинспектировать расквартирование нашего батальона, мне же предстояло убедиться в том, что в процессе отвода сербских вооружений ни с чьей стороны не будет никаких неприятностей, ведь своего ультиматума о бомбардировках 21 февраля Североатлантический альянс не отменял.
Вновь встретился с Изетбеговичем. Руководство мусульман находилось в напряжённом ожидании, логично связывая с натовскими бомбёжками сербских позиций на кардинальное изменение соотношения сил в свою пользу. Во время разговора помощник Изетбеговича сообщил: меня по телефону разыскивает американский спецпредставитель Редман. Выйдя в приёмную, взял трубку. Редман сказал, что звонил мне домой, но моя жена ответила: «Он где-то в Югославии». Посмеялись. Остававшийся в кабинете Изетбеговича сопровождающий меня мидовский балканист Владимир Евгеньевич Ивановский не без юмора рассказывал, как при звуках смеха лица наших собеседников помрачнели: американцы опять обманули, бомбёжек не будет!
«Разрядка» была короткой. Совместный с Изетбеговичем выход к прессе вернул к реальности. Обстановка накалилась до предела. Журналисты буквально требовали «огня».
Ооновскому командованию ещё предстояло взять сербское тяжёлое оружие, отводимое от Сараево, под свой контроль. Во второй половине дня возникли вопросы к одному из секторов сербских позиций близ Сараево. Вроде бы там оставались какие-то «лишние» вооружения. Мы вместе с Ивановским забрались в ооновский бронетранспортёр и направились к командиру этого сектора. По ходу разговора с сербскими офицерами проблема нашла своё решение ко всеобщему удовлетворению. Это дало основание бросить журналистам вызывающую фразу: «Если вы найдёте в окрестностях какую-то старую пушку, у вас два варианта — или разбомбить всё вокруг к чёртовой матери, или обратиться к нам, и мы урегулируем дело».
От сербов надо было возвращаться в штаб-квартиру ООН в Сараево. Всё оказалось не так просто, по какой-то причине мы застряли в пути на два часа. Обратило на себя внимание поведение французских солдат, бронетранспортёром которых мы на этот раз воспользовались: они были совершенно невозмутимы, продолжали сидеть в бронежилетах и касках, и любезно угощали нас гусиным паштетом. Добравшись до ооновской штаб-квартиры, подсел в столовой к генералу Роузу. «Никакой бомбардировки не будет», — сказал англичанин вполне буднично. Оставалось только посмотреть, как пройдёт ночь. На ночлег нас приютил российский ооновец Игорь Андреев. При свечах в отсутствие электричества отпраздновали мой наступивший день рождения. На следующее утро по дороге в аэропорт заехал в ооновский пресс-центр. Журналисты были не в духе — сенсации, на которую они рассчитывали, не произошло. Особенно мрачны были телевизионщики. Они понимали, что бомбёжек не будет, но всю ночь им пришлось провести на крышах домов — дежурили на всякий случай, не желая, пропустив «события», остаться без работы.
Когда наш Ил-76 поднялся в пустое небо (из-за возможных бомбёжек большинство полётов отменили), нельзя было не испытать чувство «глубокого удовлетворения», близкое к эйфории.
События вокруг Сараево вызвали бурную реакцию мировой прессы. При всей разноголосице общим было то, что теперь позиции России в Европе и мире выглядят совершенно по-новому. Преднамеренно ссылаюсь на публикации корреспондентов газеты «Правда», которая ранее не жаловала российскую внешнюю политику:
«„Русские идут!“ — с этой отчаянно-классической фразы начинают в последние дни свои фронтовые репортажи из-под Сараево британские периодические издания.
Не скрывая восторженной встречи нашего воинского контингента жителями Пале, Times признаёт, что вступление российской колонны в этот пригород боснийской столицы было, без всякого преувеличения, „триумфальным“. „Дети, — отмечается в публикации, — залезали на борта бронетранспортёров, а взрослые поднимали младенцев к раскрытым окнам автомашин — за русскими поцелуями. Сербские солдаты забирались в грузовики за рукопожатиями, а вслед за ними туда же протягивались цветы и… бутылки со спиртным“».