Нельзя было не учитывать и фактор нашего парламента. Уже 19 апреля я встретился с Председателем Совета Федерации Владимиром Шумейко и Председателем Государственной думы Иваном Рыбкиным, подробно поделился с ними своими впечатлениями и выводами. Мой рассказ оба восприняли вполне адекватно. Конечно, со стороны парламентариев не обошлось и без критики. Так, вернувшись из поездки в Белград в составе думской делегации, председатель Комитета по международным делам Госдумы Владимир Лукин выразил на пресс-конференции пожелание, чтобы российская челночная дипломатия не была столь жёстко привязана к «личностному фактору», чтобы «у таких людей, как я, не возникало подозрение, что там слишком большую роль играют амбиции». Нужно исключить «личные обиды и разочарования», дипломат «не должен терять хладнокровие», — давал полезные советы Владимир Лукин. «Кстати, — заметил он, — наша пресса зря хвалила Чуркина за его успехи в балканском урегулировании, создала вокруг него ореол героя» («Комсомольская правда», 28 апреля 1994 года).
Другую тональность взял влиятельный обозреватель «Известий» Станислав Кондрашов, который потребовал «и продолжения, и усиления активности Чуркина» на месте действий «несмотря на его накопившуюся усталость и вполне понятные разочарования» («Известия», 20 апреля 1994 года).
Апрельский кризис вокруг Горажде худо-бедно подошёл к концу 24 числа, когда боснийско-сербское командование, наконец, разрешило ввести в город украинских и французских миротворцев. Однако его политические последствия имели далеко идущее значение. Начался серьёзный разлад между руководством боснийских сербов и Милошевичем, который понимал — их силовая тактика отдаляет перспективу снятия санкций с Югославии, что являлось приоритетом для Белграда.
Относительно заявления 18 апреля с резкой критикой боснийских сербов, то, как знать, прозвучи она на более авторитетном политическом уровне в качестве консолидированной позиции России, не удалось ли бы тогда избежать их скатывания к силовой конфронтации с мировым сообществом, не удалось ли бы предотвратить произошедшую через год трагедию Сребреницы и отправки не только Караджича и Младича, но и Милошевича в Международный трибунал по бывшей Югославии?
Помощник президента России по международным делам Дмитрий Рюриков кратко сформулировал оценку российским руководством апрельского кризиса: «В ситуации с Горажде, как и в ситуации с Сараево, Россия сыграла свою особую роль, чтобы не допустить эскалации конфликта».
Что касается моей дальнейшей работы на югославском направлении, то хлопать дверью, конечно, было бы безответственно, тем более, что возникла отличная возможность переформатировать характер моей деятельности.
Поступило приглашение принять участие 25 апреля в «секретной» встрече в Лондоне политдиректоров министерств иностранных дел пяти стран: Англии, Франции, Германии, Соединённых Штатов Америки и России. На следующий день я совершенно неожиданно был приглашён на беседу с министром иностранных дел Великобритании Дугласом Хердом, а затем — и премьер-министром Джоном Мейджором. Обратила на себя внимание особенность английского протокола: премьер-министр вышел в комнату ожидания, чтобы пригласить меня в свой кабинет, а затем проводил до дверей резиденции на Даунинг-стрит, 10. Была ли это обычная практика или жест, подчёркивавший особость момента? На выходе я столкнулся с госсекретарём США Уорреном Кристофером. В это же время в Лондоне находился и министр иностранных дел Франции Алан Жопе. В результате всех консультаций было принято решение о создании Контактной группы для работы со сторонами, вовлечёнными в конфликт. Как заявил официальный представитель МИД РФ Григорий Карасин: «Это соответствует предложенной Россией схеме дальнейших совместных шагов. Она предполагает работу на экспертном уровне, подготовку встречи министров иностранных дел РФ, США, ЕС и выход на встречу в верхах по боснийскому урегулированию». (Идее саммита по Боснии, к которой мы периодически возвращались, так и не суждено было реализоваться.) Экспертную работу в Контактной группе взял на себя первый заместитель директора Первого Европейского департамента МИД России Алексей Леонидович Никифоров. Карасин пояснил, что Никифоров обеспечит значительную часть технической работы, которой ранее, помимо всего прочего, также занимался Спецпредставитель Президента РФ. «Сам Чуркин будет подключаться к работе лишь в моменты, когда потребуется принимать ответственные решения».
Организуя деятельность Контактной группы, важно было «не потерять» сопредседателей Оуэна и Столтенберга, хорошие контакты с которыми мы ценили, видя в них определённый противовес излишне нахрапистой и агрессивной американской линии. 1 мая я слетал в Осло, где подробно информировал сопредседателей о последнем развитии событий, в том числе связанных с созданием Контактной группы. Подозрительность американцев к сопредседателям была столь велика, что Кристофер не дал согласия на их присутствие на первом министерском заседании рабочей группы 13 мая в Женеве. Оуэна и Столтенберга «запустили» в комнату лишь для отдельного разговора по завершении основного заседания.
Так или иначе, механизм начал работать, и на второй министерской встрече Контактной группы в Женеве 5 июля была одобрена новая карта Боснии, именно ей предстояло стать основой урегулирования. Одобрили и дальнейшую стратегию действий, подразумевавших возможное усиление давления на тех, кто откажется принять план урегулирования, и возможное снятие санкций, если сербская сторона проявит кооперабельность. Карта предусматривала предоставление боснийским сербам 49 процентов территории Боснии и Герцеговины, а Мусульмано-хорватской федерации 51 процент. От обеих сторон требовались серьёзные уступки. Боснийско-хорватская федерация претендовала на 58 процентов, а сербы в это время контролировали 70 процентов территории Боснии и Герцеговины. Главная трудность нашей работы с руководством боснийских сербов, как и всегда, состояла в том, что они не могли сформулировать свои приоритеты. Они не могли принять решение о каких-либо уступках по контролируемой ими силой территории. Караджич полагал (и не раз говорил мне об этом), что мусульмане в конечном итоге удовлетворятся той частью Боснии, которая им останется. Это, безусловно, совершенно нереалистичный взгляд на вещи. Не помог сдвинуть сербов с бескомпромиссной позиции ни приезд в Белград в конце июля в моём сопровождении министра обороны Грачёва, ни жёсткое политическое и пропагандистское давление на них со стороны Милошевича. Разница в стратегии между Белградом и Пале, проявившаяся под Горажде, окончательно обнажилась в результате последовавшего 4 августа отказа боснийских сербов принять план Контактной группы.
5 августа Белград закрыл границу между Сербией и Республикой Сербской. Произошло то, о чём мы не раз говорили с Милошевичем в ходе многочисленных бесед в Белграде: Сербия отмежевалась от войны. За это в соответствии с планом Контактной группы должны были последовать «бонусы». СБ ООН принял резолюцию, приостанавливавшую на сто дней действие ряда санкций против Союзной Республики Югославии, в частности, возобновлялись полёты в белградский аэропорт. Первым «послеблокадным» рейсом «Аэрофлота» я совершил свою последнюю поездку в Белград в качестве Спецпредставителя Президента России. После подобающей случаю волнующей церемонии в аэропорту с цветами и музыкой состоялась «прощальная» беседа с Милошевичем. Президент устроил для меня небольшой обед и подарил натюрморт кисти сербского художника.
Чуть больше чем через месяц мне предстояло сменить место службы — отправиться в Брюссель в качестве Посла России в Бельгийском Королевстве, в обязанности которого вменялось также развитие отношений с НАТО и Западноевропейским союзом. По поводу моего назначения в нашей прессе было немало пересудов. Кто-то усматривал в нём стремление Козырева избавиться от претендента на министерский пост, кто-то предполагал, что я захотел «отсидеться» в престижном Брюсселе для того, чтобы занять министерский пост на Смоленке, когда он освободится после предрекавшейся многими скорой отставки Козырева. Правда была банальной. Идею о возможности отъезда в Брюссель мне подал Адамишин ещё в 1993 году. Тогда министр резонно заметил, что мне надо «ещё поработать». В 1994 году стало ясно: моим надеждам на «прорывное» политическое урегулирование в бывшей Югославии не суждено было сбыться. Отклонение боснийскими сербами плана Контактной группы показывало: югославское урегулирование выходило на новую, не самую близкую к солнцу орбиту. В то же время в Брюсселе возникала интересная интрига вокруг перспектив наших отношений с Североатлантическим альянсом, которая меня интересовала. У детей был самый подходящий возраст — 9 и 6 лет — для того, чтобы временно сменить место жительства.
Однако прощание с Белградом, как оказалось, было лишь временным.
В июне 1995 года я из Брюсселя приехал в Москву в отпуск. В это время, по определению официального представителя МИД России Михаила Димурина, «ситуация в Боснии и Герцеговине накалилась до предела, требуя экстренного подключения всех каналов воздействия». Мне предложили вновь отправиться по знакомому маршруту Белград — Пале. Разговор с Милошевичем показал, что президент не на шутку встревожен происходящим и его раздор с руководством боснийских сербов зашёл очень далеко. Милошевич не возражал против моего контакта с ними в Пале, однако впервые не дал машину сопровождения. До границы с Боснией пришлось добираться по пробкам и светофорам, дорога заняла значительно больше обычного времени.
В столице боснийских сербов за обеденным столом восседало всё «политбюро»: Караджич, Краишник, Колевич, Плавшич, Буха. Их рассуждения носили отрешённый характер: нам ничего не остаётся, как плыть до другого берега. Тот факт, что против них всё более решительно поворачивалось не только мировое сообщество, но и Белград, казалось, не поколебал уверенность боснийско-сербского руководства в том, что продолжение военной конфронтации принесёт искомые результаты. Термин «компромисс» ими по-прежнему не воспринимался.