ие попытки противоречили бы сердцевине внешнеполитической философии новой России — наша страна должна была встать в ряд передовых демократий мира. (Это само по себе было, наверное, и неплохо, но, к сожалению, на второй план ушло понимание геополитических интересов России в радикально изменившихся исторических условиях.) Второй вариант — попробовать, как я любил полушутя говорить в ходе «домашних» дискуссий на эту тему, «задушить НАТО в объятиях». Конечно, трудно было рассчитывать на то, что в наших объятиях альянс «испустит дух», но во встречной игре у нас всё же было больше шансов влиять на поведение НАТО и обеспечивать свои фундаментальные интересы. В понимании того, что возможность вступления в НАТО стран Восточной Европы — это неблагоприятный военно-политический фактор для России, разногласий не существовало. Проблема состояла в том, какой линии придерживаться в условиях такой перспективы.
(Вообще в то время много дискутировалась тема европейской архитектуры безопасности. Мы настаивали: «центральную», или «ключевую» роль в ней должно играть Совещание (позднее — Организация) по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ/ОБСЕ) в силу того, что оно объединяло все европейские государства и республики бывшего СССР. Натовцы сопротивлялись, не желая оказаться в «подчинённом» положении. Союзников в споре у нас было мало. Помню, как на совещании ССАС министр иностранных дел одной из бывших советских республик решил потрафить натовцам и заявил, что именно НАТО является «основой» европейской безопасности. Однако говорил он по-английски и вместо «basis» сказал «basement» (подвал). Натовцы сохранили невозмутимость. Поняли, человек старается.)
Неприятный сюрприз принёс визит президента Ельцина в Польшу в августе 1993 года. Принятая в ходе его совместная российско-польская декларация содержала следующий пассаж: «Президенты затронули вопрос о намерении Польши вступить в НАТО. Президент Л. Валенса изложил известную позицию Польши на этот счёт, что было с пониманием воспринято Б. Н. Ельциным. В перспективе такое решение суверенной Польши, направленное на общеевропейскую интеграцию, не противоречит интересам других государств, в том числе интересам России».
Я отсутствовал в составе российской делегации на переговорах в Варшаве и, прочитав декларацию в своём мидовском кабинете, немало удивился — ничего похожего не предполагалось. Пошёл к Козыреву, спросил, каким образом такое могло произойти. Андрей Владимирович, как он это иногда любил делать, стал рассказывать не спеша, во всех подробностях. Ельцин, по его словам, противился включению в текст данного пассажа. Аргументы «против» в ходе переговоров делегаций высказывали как сам Козырев, так и министр обороны Грачёв. Однако Валенса «устроил истерику», и Ельцин в конце концов сдался.
Козырев с готовностью согласился, что так дело оставлять нельзя, и вскоре родился проект письма Ельцина лидерам основных натовских стран, который 15 сентября был направлен адресатам. В нём президент в русле «откровенного обмена мнениями по актуальным международным вопросам» поделился «некоторыми соображениями, навеянными, в частности, моими недавними беседами с руководством Польши, Чехии и Словакии».
«Речь идёт о довольно-таки чётко выраженном стремлении этих стран, как и ряда других государств Центральной и Восточной Европы, сблизиться с НАТО, добиться той или иной формы интеграции с альянсом. Мы, разумеется, выразили понимание суверенного права каждого государства выбирать пути обеспечения собственной безопасности, в том числе через участие в военно-политических союзах. С пониманием отнеслись и к отнюдь не ностальгическим чувствам восточноевропейцев к ушедшему в прошлое „сотрудничеству“ в рамках Варшавского пакта. В целом впечатление таково, что у них есть основания для определённого беспокойства в отношении своей безопасности.
Вместе с тем не могу не высказать и нашу обеспокоенность в связи с тем, что дискуссия о возможной эволюции НАТО всё чаще замыкается на вариант количественного расширения альянса за счёт восточноевропейских стран.
Скажу прямо — мы являемся сторонниками иного пути, ведущего к подлинно общеевропейской системе безопасности, предполагающего коллективные (но не по критерию блоковой принадлежности) действия в целях профилактики и урегулирования кризисов и конфликтов, сотрясающих ныне Европу. Безопасность должна быть неделимой и опираться на общеевропейские структуры.
Главную угрозу Европе представляет теперь не конфронтация между Востоком и Западом, а межнациональные конфликты нового поколения. Количественное расширение НАТО вряд ли решит задачу эффективного противодействия им. Необходимо наращивание антикризисного, миротворческого потенциала в масштабах всего континента.
Мы, конечно, понимаем, что возможная интеграция восточноевропейских стран с НАТО не приведёт автоматически к какому-то повороту альянса против России. НАТО не рассматривается в качестве противостоящего нам блока. Но важно учитывать, как на такой шаг могло бы отреагировать наше общественное мнение. Не только оппозиция, но и умеренные круги, несомненно, восприняли бы это как своего рода неоизоляцию страны в противоположность её естественному вхождению в евроатлантическое пространство.
Хочу обратить внимание также на то, что подписанный в сентябре 1990 года Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии, особенно его положения, запрещающие размещение иностранных войск в восточных землях ФРГ, по своему смыслу исключает возможность расширения зоны НАТО на Восток.
Знаем, что сейчас идёт подготовка к специальной встрече НАТО на высшем уровне, на которой имеется в виду обсудить стратегические направления развития альянса, его роль в новых условиях. В России заинтересованы, чтобы этот „саммит“ принял конструктивные решения, адекватные произошедшим в мире и в Европе радикальным переменам. Надеемся, что именно такой взвешенный, без излишней торопливости подход возобладает и при выборе ориентиров „восточной политики“.
Мы вообще сторонники того, чтобы отношения между нашей страной и НАТО были на несколько градусов теплее, чем отношения альянса с Восточной Европой. Сближение России и НАТО, в том числе путём взаимодействия в сфере миротворчества, должно идти опережающими темпами. К этому процессу могли бы подключаться и восточноевропейцы.
В перспективе, наверное, нельзя исключать и нашего вступления в НАТО. Но это пока теоретический вопрос.
Сегодня же хотел бы предложить Вам, другим нашим натовским партнёрам совместно порассуждать о возможности удовлетворения потребностей восточноевропейцев в области безопасности.
Мы были бы готовы, например, вместе с НАТО официально предоставить государствам Восточной Европы гарантии безопасности с акцентом на обеспечение суверенитета, территориальной целостности, нерушимости границ, на поддержание мира в регионе. Такие гарантии могли бы быть закреплены в политическом заявлении или соглашении о сотрудничестве между Российской Федерацией и НАТО.
Естественно, мы открыты к обсуждению и других предложений…»
Смысл послания очевиден: мы не отмахиваемся от чьих-либо озабоченностей, предлагаем коллективно работать над проблемами европейской безопасности. Тезис о «сближении России с НАТО опережающими темпами» в случае его реализации позволял бы эффективно регулировать «дистанцию» между альянсом, с одной стороны, и странами Восточной Европы и бывшими республиками СССР — с другой.
Конечно, с самого начала было ясно, что тактику «опережающего развития отношений России с НАТО» реализовать в принципе будет нелегко, особенно в условиях, когда любой шаг по взаимодействию с альянсом воспринимался у нас в стране в штыки некоторыми влиятельными политическими силами.
В январе 1994 года натовцы сделали следующий ход в развитии своих отношений с восточными соседями — провозгласили в рамках Совета Североатлантического сотрудничества программу «Партнёрство ради мира». Вопрос об участии России в ней также стал предметом острой внутриполитической полемики. Мы считали необходимым участвовать, рассчитывая на то, что партнёрство, по крайней мере в течение весьма длительного периода, станет альтернативой принятию новых членов в Североатлантический альянс. Первоначально наше присоединение к партнёрству планировалось на 21 апреля, однако внутриполитические трудности усугубились и внешними обстоятельствами. Упоминавшиеся выше натовские бомбёжки сербских позиций во время кризиса вокруг боснийского города Горажде сделали паузу неизбежной. К вопросу пришлось вернуться два месяца спустя, когда в ходе консультаций между заместителем генсекретаря Альянса по политвопросам Гебхардом фон Мольтке и мной был разработан первый российско-натовский документ: протокол о намерениях. Он укладывался в одну страницу, но имел немалое политическое и символическое значение, по сути закрепляя привилегированное положение России среди партнёров альянса.
В документе говорилось, что стороны условились развивать далеко идущие партнёрские взаимоотношения между НАТО и Россией как в рамках программы «Партнёрство ради мира», так и за её пределами.
Стороны договорились осуществлять широкий, продвинутый диалог и сотрудничество в областях, где Россия может вносить уникальный и важный вклад, соразмерный с её весом и ответственностью как крупной европейской, международной и ядерной державы. Предполагались: обмен информацией по вопросам политики и безопасности, имеющим европейское измерение; политические консультации, по мере необходимости, по вопросам, представляющим взаимный интерес; сотрудничество в областях безопасности, включая, по мере необходимости, миростроительство.
Особых проблем при выработке документа не встретилось и чтобы натовцам «неповадно было», я решил обострить диалог. Когда Мольтке сообщил мне, что документ будет официально составлен на двух языках — английском и французском, я возмутился: мы не можем представить документ в Москве, не имея официального русского текста, ведь мы — равные партнёры! Мольтке был серьёзно озадачен, но в конце концов натовцы пошли на то, чтобы подготовить документ в трёх равнозначных копиях: на двух официальных языках альянса и на русском — впервые в истории НАТО.