ически, но не когда тебе 22 года, ты стоишь рядом (чуть сзади) с одним из руководителей твоего государства, за столами сидит всё правительство и зарубежные гости. О том, чтобы сбиться, не могло быть и речи. Концентрация достигла такой степени, что где-то на четвёртой странице шестистраничного текста поймал себя на мысли — надо не забыть стоять на ногах. В остальном всё проходило вполне непринуждённо. Обратило на себя внимание то, как дружески общались между собой Косыгин с Подгорным, называя друг друга на «ты» и по имени. Когда Подгорный после тоста пригубил рюмку водки, Косыгин посоветовал «Коле» перейти на коньяк — всё же он полезнее для здоровья.
Здесь не могу не вспомнить байку, которую тогда в кулуарах МИД рассказывали о Подгорном. Речь шла о первом визите в Советский Союз захватившего власть в Ливии полковника Муаммара Каддафи. Молодой лидер решил приехать «со своим самоваром» и потребовал, чтобы на обеде в его честь в Кремле на столах не было спиртного. Наши протокольщики даже не знали, как доложить о такой неслыханной дерзости Подгорному, от имени которого давался торжественный обед. Когда они в конце концов набрались смелости, Подгорный подумал, почесал в затылке и сказал: «Ну, ничего, передайте товарищам, пускай дома выпьют».
Следующий случай переводить Косыгину мне представился через пять лет — и то с третьей попытки. Премьер-министр направился в Аддис-Абебу отмечать пятилетие эфиопской революции. Но там обошлось без моих услуг на его уровне. Затем возникла неожиданная остановка на пути домой в столице Южного Йемена — Адене. Я стоял рядом с как всегда задумчивым Косыгиным, чтобы сбежать вслед за ним по трапу, но увидел среди встречавших переводчика с арабского. На пути из аэропорта обратил внимание на стоявших вдоль дороги молодых ребят в белых рубашках. Сначала подумал, что делегацию приветствуют пионеры, вполне в соответствии с советской традицией. Затем в их руках заметил автоматы. Страна была очень молодой и явно хорошо вооружённой. После Адена ещё одна незапланированная остановка — в индийском Бомбее. В стране недавно сменилось правительство, и Косыгин должен был побеседовать за ланчем с новым министром иностранных дел. Запомнился не столько сам полуторачасовой разговор, сколько предельно собранный и энергичный советский посол Юлий Михайлович Воронцов, он успел прямо в присутствии индийца и его понимавшего по-русски переводчика доложить Косыгину об обстановке. Нашего премьера больше всего интересовала перспектива возвращения к власти Индиры Ганди, с которой у него сложились особые отношения. Воронцов заверил, что это вполне возможно.
Последний мой перевод Косыгину — в Москве в августе 1979 года. Незадолго до этого Брежнев и Джимми Картер подписали Договор об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ-2). Американский сенат готовился к его ратификации (впоследствии она так и не состоялась из-за ввода наших войск в Афганистан), и в Москву приехала делегация сенатского комитета по иностранным делам во главе с Джозефом Байденом. Ему тогда было всего 37, но он являлся одним из руководителей комитета, поскольку провёл в сенате уже шесть лет. Вторым человеком в делегации был 36-летний сенатор Билл Бредли, до начала своей политической карьеры — звезда баскетбола, который любил вспоминать о том, как получил локтем под рёбра, играя против сборной СССР на Олимпиаде в Токио. Таких ярких, а главное молодых, политиков в Советском Союзе тогда не было. Годы спустя, уже будучи Постоянным представителем России при ООН, я общался в Нью-Йорке с сенатором Байденом, тот вспоминал о московской встрече с Косыгиным (и как ни странно — о моём участии в ней). Интересно, что свою прощальную речь уже в качестве вице-президента США в январе 2017 года Джозеф Байден начал с рассказа именно об этой встрече — так глубоко запали высказанные советским премьером мысли.
Примерно на тот же период приходится, возможно, самый курьёзный случай в моей переводческой карьере. Мне предстояло работать на встрече одного из заместителей Председателя Совета Министров СССР, занимавшегося экономикой, с большой группой американских бизнесменов. Однако вопросы стали задавать по международным делам, и наш вице-премьер начал давать пространные ответы, причём явно невпопад. Пришлось вспомнить негласное правило, услышанное в отделе переводов: высказывания трёх главных лиц — Генерального секретаря, Предсовмина и Председателя Президиума Верховного Совета надо переводить дословно, что бы они ни говорили. В остальных случаях ориентироваться по ситуации. Для меня явно настал такой момент. В переводе пришлось довольно существенно корректировать высказывания вице-премьера. Сидевший рядом со мной заведующий Отделом международной информации ЦК КПСС Леонид Митрофанович Замятин, хорошо знавший английский, согласно кивал. Проблема была в том, что на беседе присутствовали и сотрудники американского посольства, понимавшие по-русски. Они при всём этом открыто веселились. Интересно, какую депешу направило после этой встречи в Вашингтон Посольство Соединённых Штатов Америки в СССР.
К числу неприкасаемых в переводе, безусловно, относился и Андрей Андреевич Громыко. Мне на рубеже 1979-1980 годов довелось несколько раз переводить его беседы с американским послом в СССР Томасом Уотсоном.
Громыко производил сильное впечатление. Предельно жёстко реагируя на слова американца, он всё же оставлял некие проблески, которые намекали на готовность к продолжению диалога. (На круглом столе, который много лет спустя я организовал в Нью-Йорке в связи со столетием Громыко, Генри Киссинджер так охарактеризовал переговорную манеру советского министра: в начале переговоров его стремление достичь компромисса «не было немедленно очевидным».)
Громыко хорошо понимал и говорил по-английски, однако официальные беседы предпочитал вести на русском, хотя и отказывался от перевода с английского. Каждый переводчик знает, что одно дело — просто записывать чью-то речь, а другое дело — записывать, готовясь к переводу. На одной из бесед (причём не на первой) Громыко вдруг спросил меня: «А вы успеваете записывать?» Когда я ответил утвердительно, он потребовал: «Переведите последние несколько фраз». К счастью, мой вариант его устроил.
Говоря о «трудностях перевода», забегу немного вперёд, к периоду своей работы в Посольстве СССР в Вашингтоне, где я хотя и занимался ограничением вооружений, но иногда привлекался к ответственным переводам. В начале эпохи Горбачёва в Вашингтон приехал советский министр внешней торговли, по тем временам неординарное событие. В Овальном кабинете Белого дома его принял Президент США Рональд Рейган. Первое впечатление — Рейган выглядел точно так, как его картонные изображения, рядом с которыми за небольшую мзду можно было сфотографироваться на улицах Вашингтона (двигался он несколько странно, его конечности были как будто на шарнирах). После относительно непродолжительной беседы с Рейганом, в ходе которой президент не выглядел слишком уверенным, время от времени поглядывая как бы за подсказкой на своего госсекретаря Джорджа Шульца, предстояла более продолжительная встреча в государственном департаменте. В кабинете Шульца собралась довольно большая группа высокопоставленных американцев. Наш министр начал свою речь с 12-минутного монолога на русском языке, сопровождаемого разными жестами и переменами тона, но без перерывов для перевода. Озадаченный Шульц смотрел на своего собеседника не без изумления. Передо мной стояла задача переводить так же ровно двенадцать минут, по возможности, с такими же жестами, что я и сделал. Как-никак, к этому времени за плечами у меня была большая практика.
Говоря о практике, да и вообще о накопленном опыте, нельзя не сказать, что ничто не дало мне так много, как работа переводчиком на советско-американских переговорах по ограничению стратегических наступательных вооружений.
Напомню, что переговоры по ОСВ-1 начались в конце 1969 года. Делегации встречались попеременно в Хельсинки и Вене, и к маю 1972 года подготовили первые два документа: Договор об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО) и Временное соглашение о некоторых мерах в области ограничения стратегических наступательных вооружений (ОСВ-1). Как видно из самого названия второго документа, он носил ограниченный и временный характер. По завершении ОСВ-1 была поставлена задача выработки всеобъемлющего соглашения об ограничении стратегических наступательных вооружений, и в конце 1972 года уже в Женеве начались переговоры ОСВ-2. Я присоединился к ним на осенней сессии 1974 года. Делегация прибыла в Женеву 15 сентября. Как и водится в таких случаях, она делилась на собственно официальную, на которую возлагались политические полномочия, а также — на советников, экспертов и технический персонал, включая переводчиков. Надо сказать, что вся группа была не слишком многочисленной. С перевозом делегации из Москвы в Женеву и обратно без особого труда справлялся Ту-134. Делегацию возглавлял заместитель министра иностранных дел Владимир Семёнович Семёнов, его мидовским заместителем был Виктор Павлович Карпов. От минобороны — два генерала, Иван Ильич Белецкий и Константин Александрович Трусов, ВПК представлял почтенный академик, дважды Герой Социалистического Труда Александр Николаевич Щукин. Среди советников и экспертов, но уже не в ранге официальных членов делегации, были, конечно, представители и других «братских ведомств». (Кому-то из них я, судя по всему, приглянулся — вскоре меня пригласили на работу в КГБ. Я вежливо отказался, сославшись на то, что не могу подводить тех, кто готовил меня в качестве переводчика. Этот разговор не имел ни продолжения, ни последствий.)
Глава делегации Семёнов был человеком очень своеобразным и колоритным. Найденный и выдвинутый Вячеславом Михайловичем Молотовым ещё в молодости, он занимал пост заместителя Министра иностранных дел СССР с середины 1950-х годов. Высокому положению соответствовали величавая манера поведения и абсолютно лысый череп. Он почти профессионально играл на фортепиано, хорошо знал философию. В свободное от работы время диктовал «серьёзные» статьи, которые публиковал под псевдонимом в партийных журналах (как-то он показал мне их подборку, томов шесть). Уже во вре