же тогда такой союз?» — искренне удивился Павел Сергеевич.)
Примаков начал разговор в штаб-квартире ЗЕС очень серьёзно, стал излагать наши соображения в отношении архитектуры европейской безопасности и места в ней Западноевропейского союза. Тон ответов Кутилейро Примакову не понравился, ему показалось, что зесовец его просто «отфутболивает». Министр свернул беседу раньше, чем предполагалось. Выйдя на улицу, Евгений Максимович не скрывал своего раздражения: «Кто вообще предложил организовать эту встречу?!» На помощь пришёл мой предшественник в Брюсселе заместитель министра Николай Николаевич Афанасьевский: «Но ведь надо же развивать отношения!»
Кутилейро понял, что разговор не задался и ситуацию надо исправлять. Придя через несколько дней ко мне в резиденцию, он показал текст своего отчёта о встрече с российским министром, направленного Совету ЗЕС. В нём наши предложения о развитии контактов с Союзом подавались в позитивном ключе.
Сдержанность зесовцев в отношениях с нами выражалась и в формате контактов. Дальше периодических встреч посла с генсекретарем дело не шло. От ответа на регулярно ставившийся нами вопрос об организации встречи с Советом союза (то есть с представителями стран-членов) они уклонялись. «Железный аргумент» в наших руках появился, когда мы узнали, что Совет ЗЕС встретился с послом Украины. «Теперь вам деваться некуда», — сказал я генсекретарю, и ему пришлось пойти на искомую встречу со всем «зесовским коллективом».
Сформулировали зесовцы и первое предложение о практическом сотрудничестве. Речь шла о возможности использования российских вертолётов в зесовских операциях. Но тут уже «в дело» вступила наша бюрократия. Ни о чём конкретном договориться не получилось. Но интересно отметить, что, когда через десятилетие уже Европейский союз развернул свою первую миротворческую операцию в Африке, на границе между Чадом и ЦАР, европейцам всё же удалось привлечь к участию в ней российскую вертолётную группу.
Вернёмся к куда более «полноводным» отношениям с НАТО. Примаков и Солана довольно быстро продвинулись в выработке фундаментального документа. Для него было найдено и подходящее название: «Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Российской Федерацией и Организацией Североатлантического договора» (натовцы не хотели, чтобы документ назывался «договором», поскольку тогда его пришлось бы ратифицировать). Любопытная деталь: украинцы, которые также работали над своим двусторонним документом с альянсом, заявили натовцам: назовите, как хотите, только чтобы не так, как у России. Украинско-натовский документ стал «хартией».
Церемония подписания «Основополагающего акта» состоялась в Париже 27 мая 1997 года. Не обошлось без протокольной коллизии. Солана, весьма скромный в личной манере поведения, строго следил за своими протокольными прерогативами как генсекретарь НАТО. Церемония проходила в присутствии руководителей всех стран — членов альянса, но на сцене должны были находиться трое: Ельцин, президент Франции Ширак и Солана. При этом генсекретарь настаивал, что именно он должен вести церемонию и выступить с первой речью. В свою очередь и Ширак хотел «сыграть первую скрипку», ведь встреча проходила в его столице. Ельцин твёрдо встал на сторону Ширака. Он в итоге и выиграл этот протокольный спор.
Надо сказать, что Ельцин почему-то сделал Солану объектом своих ироничных и критических высказываний в ходе бесед с иностранными руководителями. (Причина такого отношения была непонятна, ничего «антироссийского» Солана не допускал ни в качестве генсекретаря альянса, ни ранее как министр иностранных дел Испании.) Это, видимо, сильно задевало Солану. Однажды он отвёл меня в сторонку перед моей очередной встречей с Североатлантическим советом. Генсекретарь улыбался, но было видно, что он волнуется. «Попросите президента Ельцина, чтобы он не говорил обо мне плохо в беседах». Мне пришлось первый раз в жизни писать телеграмму, адресованную прямо президенту. Не знаю, возымела ли она действие.
Церемония подписания «Основополагающего акта» прошла в приподнятых тонах. Ельцин расчувствовался и заявил, что он снимет боеголовки со всех российских ракет, нацеленных на натовские страны. Натовцы аплодировали. Сидевшие рядом друг с другом Примаков и пресс-секретарь президента Сергей Ястржембский переглянулись. Последнему пришлось давать публичное разъяснение: президент имел в виду не снятие боеголовок, а ненацеливание ракет на натовские объекты. (Несколькими годами ранее между нами и американцами уже была достигнута договорённость о том, что стратегические силы двух стран не будут нацелены друг на друга. Это был политический жест. Выполнение такого обязательства невозможно проверить, к тому же нацеливание, как говорят специалисты, занимает немного времени. Снятие боеголовок имело бы куда более серьёзные военно-технические последствия.)
«Основополагающий акт» содержал ряд важных политических констатаций. Россия и НАТО обязались совместно строить прочный и всеобъемлющий мир в евроатлантическом регионе на принципах демократии и безопасности, основывающейся на сотрудничестве. Россия и НАТО констатировали, что не рассматривают друг друга как противников и что их общей целью является преодоление остатков прежней конфронтации и соперничества, а также укрепление взаимного доверия и сотрудничества.
В соответствии с документом создавался новый механизм консультаций и сотрудничества — Совместный постоянный совет (СПС) Россия — НАТО. Предусматривалось учреждение Россией представительства при НАТО с руководителем в ранге посла. Предусматривалось также, что СПС будет проводить встречи на уровне министров иностранных дел и на уровне министров обороны дважды в год, а также ежемесячно на уровне послов/постоянных представителей при Североатлантическом совете, а при необходимости и на уровне глав государств и правительств.
Работу предстояло продолжить на новой политической и организационной основе. СПС стал свидетельством привилегированного характера отношений России с альянсом. Что касается представительств при НАТО, то их предложено было учредить и другим странам — партнёрам альянса. Новое качество отношений с партнёрами знаменовало преобразование Совета североатлантического сотрудничества в Совет евроатлантического партнёрства (СЕАП). Отмечу, что при переименовании этого органа приняли наше предложение. Первоначально натовцы хотели назвать его Советом атлантического партнёрства, мы же подчёркивали, что от старого атлантизма надо уходить с учётом возрастающего веса европейской составляющей. Первый замгенсекретаря НАТО Серджио Баланцино дал мне понять, что наше предложение примут, если мы его будем продвигать «неконфронтационно». Шумных кампаний мы устраивать и не собирались, в результате приняли казавшееся нам более уместным наименование.
Первое министерское заседание СЕАП, состоявшееся в португальском городе Синтра 29 мая 1997 года, отмечено неординарным протокольным жестом натовцев, призванным подчеркнуть значение, которое они придавали отношениям с Россией. Нашу страну на встрече должен был представлять первый замминистра иностранных дел Иванов, но на торжественный обед, которым начиналось мероприятие, он опаздывал, и направил меня. Войдя в красивый зал средневекового замка, я с удивлением обнаружил, что мне уготовано место рядом с Соланой за главным столом. Начало обеда затянулось на час, и только на следующий день прошёл слух, почему: место за главным столом требовал себе министр иностранных дел Германии. То, что натовцы пошли на протокольный конфликт с министром одной из главных стран альянса, чтобы усадить рядом с генсеком российского посла, показывало, насколько дорожат натовцы прогрессом, достигнутым в наших отношениях.
Первое заседание СПС на уровне послов состоялось в июле 1997 года. Ощущение было необычное. Ведь механизм СПС предусматривал сопредседательство представителя России, генерального секретаря НАТО и в порядке ротации (по три месяца) представителя одного из государств-членов альянса. До начала заседания определялось, по какому вопросу дискуссию будет вести один из сопредседателей. Чтобы российский представитель вёл дискуссию среди натовцев, да ещё и в штаб-квартире альянса — такое ещё недавно невозможно было себе представить. Натовцы хотели придать первому заседанию СПС максимальное «медийное» звучание. Но я убедил их телекамеры на открытие заседания не приглашать — пальму первенства отдать министрам иностранных дел.
Первое министерское заседание СПС состоялось в Нью-Йорке в сентябре. «Свой вопрос» Примаков провёл в несвойственном для натовцев стиле. На заседаниях альянса генсекретарь только предоставляет слово и благодарит выступивших. Примаков же как будто председательствовал на учёном совете: комментировал отдельные выступления, давал им собственную оценку. Солана заметно занервничал и даже написал мне записку с просьбой «попридержать» нашего министра. Делать я этого, конечно, не стал, да и не мог. Судя по всему, решение о российском сопредседательстве в СПС далось натовцам болезненно.
В 2002 году в ходе следующей «реформы» отношений с альянсом на смену СПС пришёл Совет Россия — НАТО и сопредседательство упразднили — Совет единолично возглавил генеральный секретарь альянса. «Взамен» предполагалось, что от взаимодействия двух сторон — НАТО и России — мы перейдём к подлинно коллективной работе, когда натовцы не будут выходить на встречу с российскими представителями с уже подготовленными в их среде решениями, а всё будет готовиться и приниматься коллективно. На практике этого не произошло. А в отсутствие сопредседательства некоторые рычаги воздействия мы утратили. «Своими» в НАТО мы так и не стали. Например, при нашем сопредседательстве натовцам сложнее было бы уходить от обсуждения во время кавказского кризиса 2008 года.
Во время министерской встречи в Нью-Йорке произошёл неожиданный поворот, касавшийся меня лично. Из Брюсселя позвонил мой советник-посланник по натовским делам Александр Николаевич Алексеев и сообщил: из штаб-квартиры альянса получена нота — Североатлантический совет дал агреман на моё назначение представителем России при НАТО. Возникла пикантная ситуация, ведь агремана мы не запрашивали. Имела место переписка между Соланой и Примаковым, в которой генсекретарь задавал вопросы в отношении организации работы в Брюсселе российской стороной «Кто будет