кий кризис в Сирии мирным путём и отмечая, что ничто в настоящей резолюции не является санкцией на принятие мер на основании статьи 42 Устава…».
Главным, однако, стало то, в какую форму в проекте резолюции Совета будет облечена поддержка инициативы, выдвинутой ЛАГ 22 января 2012 года. Лаговцы и западники настаивали на том, чтобы инициатива была поддержана в полном объёме. Между тем в ней детально трактовались вопросы будущего политического урегулирования в Сирии. Решение по ним могло быть принято только в итоге внутрисирийского политического диалога. Не помогало делу и то, что детальный «рецепт» лаговцев Дамаск уже отверг. Таким образом, безоговорочное одобрение Советом инициативы от 22 января означало бы лишь вмешательство Совета во внутренние дела суверенного государства, что не входит в его уставные прерогативы, и дальнейшую конфронтацию между Дамаском и международным сообществом. Под давлением наших возражений в свёрстанном марокканцами и западниками ко 2 февраля тексте инициатива ЛАГ одобрялась лишь в общем виде, конкретных формулировок из документа ЛАГ от 22 января проект резолюции не воспроизводил.
Когда же Совет собрался на консультации 2 февраля, постпред Франции Жерар Аро с воодушевлением заявил, что формулировка представляет собой «конструктивную двусмысленность» и каждый сможет трактовать её, как заблагорассудится. Франция, например, будет заявлять, что СБ полностью поддержал план Лиги арабских государств. Ему вторила постпред США. Мне пришлось категорически возразить: весь смысл работы по этой формулировке в последние дни как раз и состоял в том, чтобы о поддержке инициативы Лиги говорить в допустимом для Совета объёме и не предрешая того, какие конкретные договорённости о будущем страны будут достигнуты в ходе межсирийского диалога. Надо сказать, даже некоторые западные члены Совета в ходе последовавшей дискуссии склонялись к нашей интерпретации достигнутой договорённости по обсуждаемому положению резолюции. Тем не менее, две делегации продолжали упорствовать. Пришлось констатировать, что работа в Совете зашла в тупик. Я привёл изречение Карла Маркса: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Консультации в Совете завершились безрезультатно.
Выйдя из зала заседаний, западные коллеги остановились в так называемой «тихой комнате». Она разделяет зал консультаций и то место, где нас ожидает большая группа возбуждённых журналистов. Что же сказать прессе? Через несколько минут кто-то предложил «поговорить ещё». Группа постпредов (без советников), которые ещё не успели покинуть здание ООН, уединилась в одной из совещательных комнат (мы с китайцем, постпреды США, Англии, Франции, Португалии, Германии и Марокко). В результате примерно часового разговора были найдены формулировки, отражавшие наше понимание дела. Казалось бы, можно расходиться по домам (рабочий день уже давно закончился, а предстояло ещё писать соответствующие доклады в столицы). Но тут постпред Франции сказал, что самым сложным будет отвечать на вопрос прессы о том, подразумевает ли резолюция необходимость ухода Асада. Француз и американка заявили: они ответят на этот вопрос утвердительно. Я не мог скрыть удивления: понятно, Вашингтон и Париж требуют ухода сирийского президента, но в проекте резолюции об этом ничего не говорится. Более того, даже в инициативе ЛАГ от 22 января упоминается лишь, что Асад должен передать своему вице-президенту полномочия по ведению переговоров с оппозицией о создании правительства национального единства. Может быть от накопившейся за день усталости разговор довольно быстро перешёл на повышенные тона. В итоге западные коллеги положили на бумагу вполне приемлемый текст ответа на упомянутый вопрос со ссылкой на то, как эта тема трактуется в инициативе ЛАГ.
Наша работа завершилась. Но предстояло ещё ждать того, как отнесутся к её итогам столицы. Коллеги знали: на следующий день в пятницу 3 февраля в Москве должно состояться важное совещание, на котором будет дана комплексная оценка сирийской проблемы, в том числе и применительно к работе в Совете Безопасности ООН. В этой связи я подчеркнул: соглашаюсь лишь доложить выработанный текст в столицу и не даю согласия на его издание «в синьке», то есть на постановку на голосование. В любом случае работа постпредов — не истина в последней инстанции. Обычно тексты согласовываются ад референдум столицам (то есть в ожидании их одобрения). На этот раз я чётко дал понять, что согласие даже на референдум не даю, поскольку в итоговый текст так и не включили некоторые важные для нас формулировки, например о необходимости оппозиции отмежеваться от вооружённых группировок.
Утром 3 февраля мне стало известно: российские поправки действительно последуют. Их сначала предполагалось обсудить на встрече Лаврова с госсекретарём США Клинтон, которая должна была состояться в субботу 4 февраля в Мюнхене. Я сообщил об этом коллегам, нам оставалось ждать соответствующих указаний. Они поступили утром 4 февраля по завершении встречи двух министров (с учётом разницы во времени). К сожалению, американцы оказались невосприимчивы к нашим поправкам. Главной из них было положение о том, что наряду с выводом из сирийских городов правительственных сил из них должны уходить и боевики. Вполне логичная постановка вопроса. Опыт предшествовавших двух месяцев показывал: отход правительственных сил из тех или иных городов или городских кварталов открывал дорогу туда боевикам, что с неизбежностью вело к новому витку насилия. Мы призвали продолжать работу над проектом с тем, чтобы через два-три дня выйти на консенсус. Тем более было объявлено: 7 февраля Дамаск посетит Лавров вместе с директором Службы внешней разведки Фрадковым для встречи с президентом Асадом. У наших западных партнёров, однако, не хватило выдержки. На 4 февраля уже назначили голосование по их проекту, и они пошли на него, несмотря на неизбежное российско-китайское вето. Голосование сопровождалось обменом резкими заявлениями. Совет Безопасности явно переживал не лучшие времена.
Занятая Россией позиция подверглась громкой критике на Западе и в ряде арабских стран. Нас всячески пытались рассорить с арабским миром. В ход была пущена и прямая дезинформация. 5 февраля в некоторых арабских интернет-изданиях появились сообщения о том, что в ходе моих бесед с премьер-министром Катара, предшествовавших голосованию по резолюции, я ему по-всякому угрожал. Распространялись две версии. Согласно одной — во время заседания Совета Безопасности 4 февраля я сказал ему, что если он будет продолжать критиковать Россию, то на следующий день Катара не станет. Одновременно фигурировала чуть ли не стенограмма моей беседы с катарцем на нескольких страницах, в которой российский постпред обрушил на него инсинуации в разных областях — от газовой сферы до торговли вооружениями. На фантазии интернет-изданий можно было и не обращать внимания, если бы их не подхватили международные СМИ, в том числе и российские. В этих условиях мне пришлось прийти в ооновский пресс-центр и расставить точки над «i» (воспользовался этим также для того, чтобы ещё раз разъяснить мотивы нашего голосования накануне). К счастью, у меня было алиби. На двух больших беседах с катарцем кроме меня присутствовали и другие постпреды, а также генеральный секретарь ЛАГ. Естественно, это не тот формат, где можно рассуждать о поставках вооружений или газа. Что касается заседания Совета, то у нас там не было никакого контакта, даже рукопожатия. Я занял своё место, катарского премьера ооновский протокол проводил на его — по другую сторону подковообразного стола Совета. Но ведь могла случиться и другая ситуация. В дипломатии нередки случаи, когда беседы проходят один на один. Тогда я оказался бы в весьма сложном положении.
Совершенно неожиданно для меня в наших СМИ «эпизод» комментировался в самых положительных тонах. Даже месяцы спустя приходилось слышать: конечно, дипломат Чуркин всё отрицает, но такой разговор вполне мог иметь место.
Тем временем, столкнувшись с российско-китайским вето в Совете Безопасности, «антисирийская коалиция» перенесла свою кампанию на площадку Генеральной Ассамблеи ООН. 16 февраля 2012 года Генассамблея подавляющим большинством голосов приняла резолюцию по Сирии, хотя, строго говоря, по Уставу ООН Генассамблея не должна выносить рекомендаций, пока вопрос находится на рассмотрении Совбеза. Резолюция не только содержала резкую одностороннюю критику Дамаска, но и поддерживала все уже зашедшие в тупик инициативы ЛАГ. Россия, Китай и ещё 10 государств голосовали «против». Было очевидно, что спонсоры данной резолюции видели её смысл в дальнейшем наращивании давления на Сирию. Но дело неожиданно приняло несколько иной оборот.
Одно из положений резолюции призывало Генерального секретаря ООН в целях оказания содействия ЛАГ и в консультации с Лигой назначить специального посланника по Сирии. В пылу дебатов по резолюции данное положение оставалось практически незамеченным. Однако именно ему суждено было сыграть немалую роль в дальнейшем развитии событий. Сказалась «роль личности в истории».
На должность своего специального посланника Пан Ги Мун сначала пытался подобрать кого-то из арабских деятелей. Но желающих не нашлось. (То, что руководство ЛАГ не представило отвечавшего её умонастроениям кандидата, можно отнести к серьёзным просчётам «антисирийского лобби».) В этих условиях возникла кандидатура Кофи Аннана. 23 февраля он был назначен совместным специальным посланником генеральных секретарей ООН и ЛАГ по Сирии. (Когда Пан Ги Мун пригласил к себе постпредов «пятёрки» постоянных членов Совета и объявил о своём намерении произвести такое назначение, я выразил недоумение по поводу такого «сдвоенного» титула, ведь в резолюции Генассамблеи о «совместном» спецпосланнике ООН и ЛАГ не говорилось. Учитывая радикализм ЛАГ, спецпосланника было бы лучше держать подальше от Лиги. Тем не менее к этому времени вопрос уже был обговорён Пан Ги Муном с руководством ЛАГ, да и западные коллеги предсказуемо горячо поддержали «двойное подчинение» спецпосланника, которое впоследствии закономерно создало немалые дополнительные сложности для его работы.)