дцы, казалось бы, заинтересовались нашим призывом поискать компромисс.
Иллюзии развеялись уже на следующий день. Моя встреча с постпредами Малайзии и другими соавторами показала, что отступаться от идеи международного трибунала они не готовы.
Не дала результата и трудная беседа с прибывшей в Нью-Йорк мининдел Австралии Джули Бишоп. Начав с благодарности за нашу прошлогоднюю работу в Совете по MH17, австралийка по ходу разговора всё больше «заводилась», не прислушалась ни к нашим аргументам по существу вопроса, ни к призывам избежать заведомо проигрышного голосования проекта в Совете Безопасности.
Российское вето в Совбезе по «Боингу» стало неизбежным. (Воздержались Ангола, Венесуэла и Китай.)
Голосование, состоявшееся 29 июля, сопровождалось резкой психологической атакой на занятую нами позицию. Особенно отличился мининдел Украины Климкин, сдобривший своё выступление ссылками на Шекспира и даже Евангелие.
Со своей стороны, вновь изложив наши аргументы, мы констатировали, что вынесенный на голосование проект лишён какой-либо правовой и прецедентной основы. «Мы неоднократно разъясняли всё это коллегам, призывали подумать над альтернативами. Однако авторы проекта отказались действовать в духе сотрудничества, поставили его на голосование, заранее зная, что это не приведёт к положительному результату. И, по нашему мнению, указывает на то, что политико-пропагандистские цели для них оказались более важными, чем практические. Это достойно сожаления».
По завершении дискуссии пришлось взять ответное слово: «Наше сегодняшнее заседание прошло очень эмоционально, что и понятно. Иногда, правда, возникал вопрос: есть ли предел политической эксплуатации чувств родственников погибших, переживающих чудовищную трагедию?
Некоторые высказывания в отношении России в этой связи я считаю оскорбительными и недостойными дипломатов.
Теперь по существу. По итогам дискуссии затрону только один вопрос. Непонятно, почему отсутствие согласия по одной форме судопроизводства приравнивается к безнаказанности. Мы предлагали и подтверждаем своё предложение изучить разные возможные варианты судопроизводства. Среди них, на наш взгляд, есть более простые, эффективные, уместные и менее политизированные. На них и надо сосредоточиться.
Теперь о выступлении министра иностранных дел Украины г-на Климкина.
Г-н Климкин попытался выступить с позиций морального и даже религиозного превосходства. Говорил о недопустимости безнаказанности, о необходимости сотрудничества. У меня в этой связи только два вопроса к украинскому министру. Зачем гражданские самолёты направляли в зону, где идут военные действия? В зону, где украинские вооружённые силы воюют, в том числе и с использованием авиации. Где летают военные транспортники. Зачем отправляли в эту зону гражданские самолёты? Пассажиры малайзийского „Боинга“ могли не знать, что у вас вооружённый конфликт. Малайзийские авиационные власти, в конце концов, могли не знать, что у вас вооружённый конфликт. Но вы-то прекрасно знали. Почему вы это делали? Из жадности или по каким-то другим соображениям? Почему до сих пор не предоставили для расследования записи переговоров ваших военных авиадиспетчеров? Вот вам и безнаказанность! Наказали кого-нибудь за это на Украине?
Г-н Климкин, наказали кого-нибудь на Украине за это? Будем надеяться, что расследование разберётся в этом и наказание наступит и в отношении тех, кто сбивал самолёт, и тех, кто его направлял в зону военных действий.
И самое последнее. Трагедия малайзийского авиалайнера — тяжелейшее испытание не только для тех стран, граждане которых пострадали и погибли в этой катастрофе, но и тяжелейшее испытание для дипломатов, которым приходится заниматься этим вопросом, для политиков соответствующих стран, для экспертов, следователей, которые работают и продолжают работать вместе. Мы этот путь должны пройти вместе. К сожалению, сегодняшнее заседание вряд ли способствует совместному движению к цели выяснения всех обстоятельств трагедии и наказания виновных. Но Россия, как я сказал в ходе своего выступления, готова возобновить работу — на экспертном, дипломатическом и любом другом уровне. Поэтому давайте с завтрашнего дня к этой работе и перейдём».
Годовщина трагедии в Сребренице
Июль 2015 года вообще выдался жарким, начавшись с нашего вето по проекту резолюции Совета в связи с 20-й годовщиной трагедии в Сребренице. Где-то за полгода ко мне пришла постпред Боснии и Герцеговины Мирсада Чолакович и сообщила, что хотела бы достойно отметить эту печальную годовщину в стенах ООН. Я её поддержал, подчеркнув, что соответствующие мероприятия должны способствовать примирению между государствообразующими народами Боснии и Герцеговины. Коллега согласилась с таким подходом.
Но затем за дело взялись англичане. Пользуясь своим положением «держателя ручки» по боснийскому досье, они подготовили проект резолюции Совета Безопасности, имевший резкий антисербский крен, прямо характеризовавший события вокруг Сребреницы как «геноцид». И хотя, работая над проектом, его удалось несколько сбалансировать упоминанием о том, что преступления совершали все участники боснийского конфликта, сербы реагировали на него крайне болезненно. Возникла опасность — вместо примирения принятие Советом такой резолюции вызовет кризис в Боснии и Герцеговине с непредсказуемыми последствиями. Белград обратился к Москве с просьбой заветировать проект. Было принято решение голосовать «против». И хотя именно по моей инициативе в ходе заседания объявили минуту молчания в память о жертвах трагедии (что в практике Совета бывает редко), в наш адрес со стороны западных членов полетели обвинения, выходящие за грань приличия.
Достойно отметить трагическую годовщину не получилось. Пришлось вновь убедиться, что история должна быть оставлена историкам. Благо у Совета Безопасности ООН есть чем заняться и в настоящем. Весьма красочно данную истину продемонстрировали проведённые в 2014 году по инициативе креативного постпреда Иордании Зейда Раада аль-Хусейна открытые дебаты Совета на исторические темы. (Он даже предложил создать в Секретариате ООН специальную структуру, которая помогла бы установить «историческую истину».) Как я его по-дружески и предупреждал, всё вылилось в перебранку. Особенно за события Второй мировой войны досталось японцам. По два раза с сокрушительной критикой в их адрес выступили постпреды Китая, Республики Корея и КНДР. Казалось, что «две Кореи» вот-вот объединятся на этой «исторической почве».
Вето
Два вето за один месяц — явление нечастое. В марте 1997 года американцы дважды ветировали резолюции о «положении на оккупированных арабских территориях». За один день 30 апреля 1981 года Франция, Англия и США умудрились четырежды заветировать проект по «ситуации в Намибии». Эта же тройка за один день 31 октября 1977 года трижды ветировала проект по «вопросу о Южной Африке». В первые годы существования ООН СССР многократно применял вето, блокируя принятие в Организацию новых членов (вероятно, опасаясь, что они нарушат имевшийся политический расклад). Только за один день 13 сентября 1949 года Советский Союз применил вето 7 раз!
Затем «мода на вето» несколько ослабла. Рассказывают: мой предшественник Андрей Денисов на своей прощальной пресс-конференции назвал своим главным достижением то, что почти за два года работы ни разу не использовал вето. В этом плане мне нечем похвастаться. До конца 2016 года мне пришлось применить вето 12 раз (8 из них — вместе с Китаем).
Интересно, что самого термина «вето» в Уставе ООН не найдёшь. Понятие «вытекает» из формулировки статьи 27, где сказано, что решения Совета Безопасности считаются принятыми, когда за них подали голоса девять членов Совета, включая «совпадающие голоса» всех постоянных членов. То есть, строго говоря, можно утверждать, что и воздержание одного из постоянных членов блокирует решение. Всё же на практике вето стали считать только отрицательное голосование.
Поднять руку «не вместе со всеми» — дело нешуточное. Это серьёзная затрата политического капитала. Тем более, что критика вето среди членов ООН в последние годы заметно нарастает. Возникают разные инициативы, стремящиеся ограничить использование вето. Наиболее известная из них — французская, призывающая «большую пятёрку» заключить «коллективное и добровольное соглашение» не применять вето в случае массовых зверств. (Такого понятия в международном праве нет. Обычно оно расшифровывается как геноцид, преступление против человечности и военное преступление.) Казалось бы, звучит разумно. Но возникает ряд вопросов: кто будет определять, что имеют место «массовые зверства». Не будут ли на такое определение влиять соображения политического свойства: если какая-то группа стран будет стремиться к военному вмешательству в конфликт, они будут утверждать: «массовые зверства» имеют место, и, наоборот — приуменьшать масштаб «зверств», если к военному вмешательству не будут готовы. Известно, например, что во время событий в Руанде в 1994 году, когда были убиты сотни тысяч людей, Соединённые Штаты избегали употреблять термин «геноцид», так как не были готовы вмешаться в этот конфликт. По ситуации в Сирии, на которую часто ссылаются противники вето, интересная фраза прозвучала в выступлении советника президента США Сьюзан Райс в вашингтонском пресс-клубе в 2014 году: они там много убивают друг друга, но это не геноцид. И наконец, ведь многое зависит не только от состояния конфликта, но и от содержания того проекта резолюции, который будет предложен Совету Безопасности. А что если в нём будет «добро» на использование ядерного оружия? (В ходе разговора с коллегами на эту тему вспомнил американский художественный фильм, снятый где-то в 2000 году, в нём президент США даёт приказ сбросить атомную бомбу на Багдад в ответ на какие-то «уж очень нехорошие» дела Саддама Хусейна.)
В общем, не только Россия, но и другие члены «пятёрки» отнеслись к французской инициативе сдержанно. Среди её 78 «подписантов» (на 1 октября 2015 года) никого из «пятёрки» не оказалось, кроме самой Франции.