, занимавшегося выработкой рекомендаций руководству по вопросам ограничения вооружений, но реального влияния оказывать не могли. Серьёзной подпорой Добрынину по международной политике был его первый зам — Георгий Маркович Корниенко, который до этого в течение десяти лет являлся заместителем А. А. Громыко, однако чувствовал он себя явно одиноко.
Добрынин оставался душой в Америке, точнее — в американской теме. Каким бы ни был повод — совещание представителей коммунистических и рабочих партий в Праге, совещание секретарей ЦК по международным вопросам социалистических стран в Гаване или визит в ФРГ по приглашению социал-демократов — в своих выступлениях Добрынин неизменно сбивался на американскую проблематику и говорил о ней много, охотно и интересно. Серьёзных попыток со стороны Добрынина сказать своё веское слово по «непартийным» международным делам, по крайней мере, я не наблюдал.
Однажды после объявления американцами о каком-то очередном повороте своей военной программы Добрынин дал указание подготовить записку руководству о возможных политических и пропагандистских контрмерах Советского Союза. Такой документ (признаю, весьма банальный) мы подготовили, но прежде чем докладывать Генеральному секретарю, его необходимо было согласовать с МИД и другими заинтересованными ведомствами. Министр иностранных дел Э. А. Шеварднадзе находился в длительном зарубежном турне, а его первый заместитель большой мастер аппаратных дел Анатолий Гаврилович Ковалёв успешно «замотал» бумагу. Мысль Добрынина не получила своего продолжения.
Работа в военно-политическом секторе дополнялась функциями помощника. Я сопровождал Добрынина в поездках за границу, выполнял его отдельные поручения. Запомнились два.
В один из воскресных дней меня срочно вызвали на работу. Добрынин находился в своём кабинете. Дав мне увесистую рукопись (страниц четыреста печатного текста), он поставил задачу: не выходя из его кабинета (столь чувствительным было дело), ознакомиться с ней и высказать свои соображения и замечания. У меня в руках оказался горбачёвский «манифест» — книга «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира». Часов через пять я подготовил несколько страничек «соображений». Когда затем книга вышла в свет (вокруг неё стала строиться вся внешнеполитическая пропаганда Советского Союза), не без удивления обнаружил, что некоторые из моих замечаний были учтены.
В другой раз Добрынин вручил мне сигнальный экземпляр только что полученной из Америки книги Ричарда Никсона «1999: Победа без войны». Бывший президент Соединённых Штатов описывал, как может произойти развал Советского Союза. Добрынин поручил мне подготовить подробную аннотацию книги. Что я и сделал — страниц на сорок. Добрынин послал её М. С. Горбачёву, позднее сказав мне, что Генеральный секретарь разослал её членам Политбюро и секретарям ЦК КПСС. Так что, как говорится, мы их предупреждали.
Из курьёзного — пара страничек, подготовленных мной в качестве тезисов к беседе Раисы Максимовны Горбачёвой с Нэнси Рейган. За них я получил редкую, а потому неожиданную похвалу Добрынина. За всё время Добрынин хвалил меня дважды, ещё во время работы в Посольстве СССР в Вашингтоне. Один раз — за выступление по телевидению. (Сам Анатолий Фёдорович там никогда не появлялся, предпочитая «закулисное» общение с прессой — регулярно встречался с ведущими американскими политобозревателями.) Второй — «а вы хорошо переводите» — после того, как я в ходе визита в Соединённые Штаты Министра сельского хозяйства СССР три часа на официальном обеде переходил от стола к столу, переводя нескончаемые тосты (тост сказала даже тринадцатилетняя внучка Анатолия Фёдоровича Катя — причём весьма разумный и симпатичный). Но при этом и ругал Добрынин не часто. Однажды уже в ЦК, когда я попытался что-то возразить, он посмотрел на меня и сказал: «Да у вас скверный характер».
В 1987 году много внимания Добрынин уделял подготовке первого визита Горбачёва в США. Собственно, над этим напряжённо работал и МИД, и другие ведомства, ведь событию придавалось эпохальное значение. В таком деле не существовало мелочей.
Сам Горбачёв с Раисой Максимовной должны были разместиться в здании советского посольства в Вашингтоне на 16-й улице. Членам делегации предстояло жить рядом — в гостинице на 15-й. Однако кому-то показалось неподобающим, что вместе с членами советской делегации в гостинице будут жить и другие постояльцы. Хозяин гостиницы оправдывался, что ничего не может поделать, поскольку клиенты уже давно забронировали свои номера. Из Вашингтона пришла рекомендация: чужаков можно выселить из гостиницы, если американский конгресс примет специальный закон, введя в соответствующем районе Вашингтона что-то вроде военного положения (американское законодательство якобы предусматривало такую возможность). На телеграмме Добрынин оставил краткую резолюцию: «Не надо доводить дело до абсурда». Часто вспоминаю эту простую мудрость.
Иногда отпускал меня Добрынин и в «свободное плавание». В августе 1987 года позволил принять участие во встрече советско-американской общественности в курортном местечке Читоуко, штат Нью-Йорк, где я оказался на главных дебатах в советской команде в компании с Евгением Максимовичем Примаковым и цековским работником и политобозревателем Николаем Владимировичем Шишлиным. Обстановку подогревали жаркие споры, которые велись тогда в отношении развёртывания в Европе американских ракет «Першинг», а также очередная антисоветская речь президента Рейгана.
Пришлось и «в разведку» ходить. Летом 1988 года в Соединённых Штатах в разгаре была президентская избирательная кампания. Кандидат от демократов Майкл Дукакис по опросам общественного мнения намного опережал вице-президента Джорджа Буша. Меня каким-то образом «внедрили» в группу приглашённых на съезд партийных функционеров из разных стран с задачей выйти на ближайшее внешнеполитическое окружение Дукакиса и попытаться понять, чего от них можно ожидать в случае прихода демократов к власти. Самой любопытной из встреч, которую удалось организовать, стал двухчасовой разговор с будущим госсекретарём США Мадлен Олбрайт в её доме в вашингтонском Джорджтауне. Моим «находкам», однако, не суждено было принести пользу. Вскоре фортуна отвернулась от Дукакиса, его популярность начала стремительно падать, на выборах вновь победили республиканцы.
Вообще в ЦК работали много. Иногда у меня по два месяца вообще не было выходных. Очень удобно, пройдя в колонне демонстрантов 7 ноября по Красной площади и помахав рукой стоявшему на Мавзолее среди других руководителей партии и правительства Добрынину, свернуть на Старую площадь и лицезреть Секретаря ЦК уже в его рабочем кабинете.
Осенью 1988 года Горбачёв предпринял серьёзные перестановки в партийном руководстве. Добрынин был освобождён от должности Секретаря ЦК. Когда он прощался с коллективом Международного отдела и зачитал соответствующий указ, было видно, как трудно далось ему слово «пенсия» (у партийного политеса не оказалось места для более почётного — «отставка»).
В Добрынине больше всего поражала живость ума и отсутствие каких-либо признаков интеллектуальной усталости. Последний раз я разговаривал с ним по телефону в апреле 2006 года — приглашал на свой прощальный приём перед отъездом в Нью-Йорк. На моё назначение постпредом при ООН он реагировал с характерным весёлым неподдельным интересом. Извинился, что сломал недавно ногу и пока на улицу не выходит.
В нашей литературе высказывается мнение, якобы Добрынина вытеснил Шеварднадзе. Не думаю, что это так. Шеварднадзе к этому моменту уже набрал большой вес, и Добрынин не был ему конкурентом. Просто Добрынин так и не смог освоиться и в полной мере реализовать себя в кремлёвских коридорах. После его ухода международные дела в ЦК КПСС стал курировать А. Н. Яковлев.
Немного поразмыслив, я решил возвращаться на Смоленку, в МИД. Жаль было цековской столовой — в ней можно было дёшево и вкусно пообедать.
СМОЛЕНСКАЯ ПЛОЩАДЬ ВО ВЛАСТИ ПЕРЕМЕН
Для возвращения блудного сына момент настал самый благоприятный. Мой бывший начальник в отделе США С. П. Тарасенко к этому времени стал руководителем Секретариата министра. Однако к секретарской работе у Сергея Петровича душа не лежала, он переложил её на плечи своего первого зама Игоря Сергеевича Иванова (большого мастера по этой части) и сосредоточился на более творческих задачах — подготовке позиционных материалов и выступлений Шеварднадзе. По речеписной части у Тарасенко сложился сильный дуэт с Теймуразом Григорьевичем Степановым, единственным человеком, которого Шеварднадзе привёз с собой из Тбилиси. Маститый журналист, публиковавшийся под псевдонимом Мамаладзе, Степанов привносил свой колорит в выступления руководителя.
Тарасенко предложил мне «быть третьим» — в должности советника при министре мне предстояло обеспечивать пресс-сопровождение работы руководителя МИД.
Так, в самом начале 1989 года я занял кабинет на восьмом этаже здания на Смоленской площади (через стенку сидел Александр Николаевич Шохин, также советник при министре, но по экономическим вопросам).
Мне предстояло увидеть, как изменился Э. А. Шеварднадзе за три с половиной года после моего первого «непосредственного» контакта с ним. Напомню, что Шеварднадзе был назначен Министром иностранных дел СССР 2 июля 1985 года. Дипломаты нашего посольства в Вашингтоне, где я в то время работал, смотрели на поступившую из Центра телеграмму с именем нового министра, буквально вытаращив глаза — это был гром среди ясного неба. Некоторые предполагали, что в фамилии министра по ошибке написано лишнее «д». Видные посты Шеварднадзе занимал уже давно, но мидовская братия большого внимания ему не уделяла. В сентябре 1985 года новому министру предстояло впервые выступить на сессии Генеральной Ассамблеи ООН. (Предположения некоторых коллег, что на 40-й юбилейной сессии дадут слово ставшему теперь Председателем Президиума Верховного Совета СССР, одному из отцов-основателей Организации Объединённых Наций А. А. Громыко, не оправдались. Пора было менять внешнюю политику, и здесь уже не до сантиментов.)