— Поплачь, поплачь, Настюха, это, говорят, помогает, — пробурчал Лабутенко. — А потом расскажешь, что ты такое задумала.
И Настя сквозь слезы рассказала председателю все свои нехитрые секреты. О неладах с Борисом, о том, как Отченаш искал ее по всему свету, о их встрече на ферме, о ее письмах и о его сегодняшнем внезапном приезде.
— Такого со мной, Иван Сидорович, еще не бывало. Собралась вот с ним, а сердце на части рвется. Ферму, девчонок, наше Приозерье как оставить?
— Вполне понимаю. Пусть этот твой моряк бросает якорь здесь. У нас не хуже, чем где-то там, в Ветлужщине, а может, и получше. Устроим, поддержим, поможем.
Иван Сидорович долго и горячо говорил на эту тему. Но ни изменить, ни поколебать решения Насти не удалось. Она объяснила коротко:
— Да как же я буду здесь-то? При живом муже другого в дом привела! Со стыда пропаду. Нет, Иван Сидорович, в чужих-то краях мне легче пережить эту беду.
Лабутенко больше убеждать Настю не стал. Ясно же, что у нее эта история через самое сердце прошла. А раз так, то разве гоже мешать человеку? Пусть ловит девка свою жар-птицу. Иван Сидорович за свою жизнь немало знавал людей, которые из-за разных там причин упускали эту трудноуловимую птаху, а потом жили серо и скучно, теша себя лишь воспоминаниями о несбывшемся.
С глубоким вздохом Лабутенко проговорил:
— Бумага твоя останется у меня, а ты считай себя в отпуске. За тебя кого поставим? Ну да команда там у нас толковая. Любая из твоих помощниц справится. На месяц. А там видно будет. Пойдем провожу. — И первым поднялся из-за стола.
Когда вышли к машине, Иван Сидорович пристально оглядел Ивана, как бы оценивая, чего стоит кудлатый искуситель Насти. Потом подозвал его к себе и показал увесистый кулак.
Отченаш оторопел:
— Как это понимать?
— А так понимай, тезка, что если у Насти, которую ты у нас умыкаешь, как какой-нибудь байский последыш, хоть один волос с головы упадет, если хоть раз ты обидишь ее, то на глаза нам не попадайся. В наших краях бьют так уж бьют, всю жизнь помнить будешь. — И уже более миролюбиво добавил: — Настасья меня полностью ввела в курс дела. Она, несомненно, вскорости захочет домой, в наше Приозерье. Так ты не перечь. И тебе найдем дело. Любое, и по твоим гусям-уткам, и по рыбе. Приезжай и выводи хоть крокодилов. Видел, поди, наше приволье? Любые масштабы обеспечим. — Не ожидая его ответа, Лабутенко повернулся к Насте: — А ты держись, девка, раз на такой вираж пошла. А за односельчан не беспокойся. Объясню, как надо. Поймут и не осудят, народ у нас душевный, на беду отзывчивый. Ну, бывайте!
…Отченаш гнал машину, стремясь поскорее выбраться на магистраль. Настя, однако, зявила, что они обязательно должны заехать в Серебряные Пруды.
— Поспешать нам надо, дорога-то неблизкая.
— К Борису заедем обязательно. Он на курсах. Тоже науку грызет и не подозревает, поди, что жена от него убегает.
— Настенька, ну зачем вам эта встреча? Лишние проводы — лишние слезы. Я очень прошу…
Машина стояла у поворота на Пруды в нерешительности, и стояла долго. Отченаш настойчиво отговаривал, Настя настаивала настолько решительно, что Иван в конце концов замолчал и тихо тронул машину на поворот. Настроение у него опять упало, сердце заныло в щемящей тревоге. Он не без оснований опасался, что в этих самых Прудах все у него может рухнуть как карточный домик.
…Борис сидел на табуретке около своей кровати, уткнувшись в ворох каких-то проводов, винтов, гаек, эбонитовых трубок. На вошедшую Настю посмотрел с недоумением, долго не понимая, как она здесь оказалась.
Показывая на разбросанные по одеялу детали, пояснил:
— Морокую над новым приспособлением к комбайну. Да что-то не выходит… А ты как здесь оказалась? Что-нибудь случилось?
Настя долго молчала, собираясь с силами, мучительно раздумывая, как объяснить Борису цель ее приезда. И ничего не придумав другого, сказала прямо:
— Я ухожу от тебя, Борис.
Борис изумленно поднял голову:
— Как уходишь? Куда? О чем ты?
— Совсем ухожу.
Борис, кажется, только сейчас понял весь смысл сказанных Настей слов. Повернувшись к ней всем корпусом, спросил хриплым, осевшим вдруг голосом:
— Настюха, объясни толком. Я что-то ничего не пойму. И не шути с такими делами.
— А я и не шучу. Говорю тебе самым серьезным образом — я ухожу. К человеку, который любит меня. По-настоящему. Годы, целые годы искал меня по белу свету.
Борис рывком поднялся с табурета, подошел к окну, словно знал, что его соперник наверняка там, на улице. У крыльца стояла машина, и около нее ходил Отченаш. Борис вновь опустился на табуретку, робко дотронулся до колен Насти, сидевшей напротив:
— Я не знаю ваших дел и знать не хочу… Но ты…
— Каких таких дел? — гневно вскинулась Настя. — Второй раз его вижу.
— Значит, любовь с первого взгляда?
— Да, да. Именно так. Но тебе-то этого не понять.
Настя ждала от мужа злобной вспышки, резких, уничтожающих слов. Ей это было нужно сейчас, послужило бы опорой, помогло бы избавиться от сомнений и мятущихся мыслей. Да, Насте было бы куда легче вынести шумную сцену ревности со стороны Бориса, чем его покорность случившемуся.
Борису было, однако, не до того. Он вдруг всей глубиной сознания, понял, наконец, что Настя, его Настя, действительно уходит от него. Представить же себе свою жизнь иной он не мог. За сдержанной суровостью, грубоватым малословием крылось у него глубокое горячее чувство к Насте, жила прочная уверенность, что и у нее чувство к нему такое же.
Борис уткнулся лицом в колени Насти и прерывающимся от волнения голосом зачастил:
— Настя, дорогая, не бросай ты меня. Я не переживу этого. Конечно, я не тебе чета. Но ведь люблю тебя, очень люблю. А коль уедешь — что же я-то? Как жить буду?
Насте было мучительно слушать эти торопливые, перемешанные со слезами слова. Она подняла голову Бориса со своих колен, хотела оттолкнуть ее и… не смогла. Все-таки было близким и это родное лицо, и эти кудлатые космы, всегда чуть озорные, но сейчас такие робкие, испуганные глаза. Нет, оказывается, нелегко оттолкнуть, оторвать от сердца пусть не очень любимого, но все-таки близкого тебе человека.
Настя рывком, стремительно поднялась и выбежала из комнаты. Прежде чем выйти на улицу, она долго стояла в коридоре полная смятенных взбудораженных мыслей, не зная, что делать, как поступить?
Отченаш по взволнованному, заплаканному лицу Насти сразу понял, что произошло там, в комнате Бориса, и интуитивно почувствовал, что решающий, самый решающий момент его борьбы за Настю был не там, в Приозерье, а наступил здесь, сейчас.
Настя подошла к машине и смятенно, виновато начала что-то говорить.
Отченаш взял руки Насти в свои, усадил ее на сиденье, и, перегнувшись через диванную стенку, захлопнул дверь. Мотор взвыл сразу на предельных оборотах, машина ринулась вперед. И в этот момент в дверях общежития показался Борис.
Опоздал он, наверное, всего на полминуты.
Настя несколько минут сидела, с трудом осознавая происшедшее. Потом возмутилась, плача, пыталась открыть дверь. Но машина мчалась на большой скорости.
Отодвинувшись от Ивана к самой двери, Настя кляла и себя и его последними словами, мешала вести машину, требовала повернуть обратно.
Отченаш беззлобно, с улыбкой объяснял:
— Обратно я не поверну, и не просите. И из рук вас больше не выпущу. Столько лет разыскивал. Нет, Настя, теперь уж точка. А про себя вы просто глупости говорите. Какая же вы непутевая? Какая несерьезная? Очень даже серьезная и разумная женщина. Потому как не побоялись разных там пересудов и поверили в настоящую любовь. А о будущем беспокоиться не надо. Пройдет некоторое время, и займемся вашим разводом с муженьком.
— Оказывается, у вас все уже продумано?
— Все не все, но плановое начало должно быть.
— Не учли вы, Отченаш, только одного. Не мешало бы спросить, что скажет еще одно действующее лицо этого спектакля — Настасья Уфимцева.
Иван глубоко вздохнул, правой рукой легонько обнял Настю за плечи.
— Настенька, запомните одно: я сделаю все, чтобы вам было лучше. Обещаю это. И еще обещаю: если решите вернуться — силой держать не буду.
Настя сняла его руку с плеча и, закутавшись в шаль, замолчала.
…В Крутоярово они приехали поздно вечером. Иван, предполагая, что никого уже не застанет бодрствующим, по пути накупил кое-какой снеди. В его избе, однако, горел свет и двигались непонятные тени. Иван удивился. Выйдя из машины, поспешил узнать, в чем дело. Через минуту вернулся к Насте.
— Оказывается, нас даже ждут.
В избе был празднично накрыт стол, на лавках в ожидании Ивана собрались несколько человек из правления во главе с Морозовым. Василий Васильевич чинно поклонился Насте и вручил ей букет цветов. Иван, удивленный всем этим до крайности даже не нашелся, что сказать. Его поразил и этот сбор правленцев, и эти цветы. Где председатель их мог достать? — подумал Отченаш. Не иначе, всю герань у односельчан пообрезал. А Морозов толкал речь:
— Представляю вам, Настасья Тихоновна, руководство нашего колхоза. — И он каждого назвал по имени-отчеству, сообщал и другие данные: — Отличный бригадир. Способный к технике… Лучший овощевод. Заочно Тимирязевку кончает… Парторг наш… Это зоотехник, будущий кандидат наук, между прочим… А сейчас прошу к столу. Изголодались, поди. Дорога-то не близкая. Мы очень рады вам, Настя. Для нас это честь, что знатная доярка Рязанщины прибыла в наш колхоз.
Морозов посадил Настю рядом с собой с одной стороны, Ивана — с другой.
— Была таковой, а теперь буду знатная в другом смысле, — со вздохом, мрачновато проговорила Настя.
Морозов прекрасно понимал состояние Насти, понял и ее слова.
— Знаете, Настасья Тихоновна, как это говорится, сняв голову, по волосам не плачут. Да и плакать вам не надо. Ивана Андреевича мы знаем очень даже хорошо. Все эти годы мыслями он был с вами. Любая женщина может только мечтать о такой любви. Я уверен, что здесь у нас, в Крутоярове, жизнь ваша будет светлой и радостной.