Нина, заметив это, подумала: отчего он такой? Может, знает что? Но откуда?
Мужчины суетились с угощением. Оно было праздничным. Заливная и жареная рыба, бутылка белого вина, большой бисквитный торт.
С натянутой улыбкой Нина проговорила:
— Значит, соскучились, раз такой праздник закатили?
Ответил Николай:
— Соскучились — не то слово. Извелись ожиданием. Ты вот эту рыбу попробуй. Сом. Очень вкусный.
— Мы с папой собственноручно его поймали, — похвастался Алеша.
Нина мельком глянула на мужа:
— Что, на рыбалку ездил?
— Отченаш вытащил на свои плавни. Алешка тоже с нами был.
— Как? Ты и Алешку брал? С ума сошел!
— А что тут такого? Пусть обретает мужские навыки.
— А ты знаешь, мамочка, какие рыбины там плещутся. Метровые щуки даже есть.
Николай, немного оживившись, рассказал, как прошла рыбалка. Начал было рассказывать, что Отченаш не бросает свою затею с рыбхозом, но Нина его прервала:
— А как у них с его Джульеттой?
— Живут-то они прекрасно, — хмуровато ответил Николай, — но баталия еще предстоит. Колхоз, откуда Иван Настю умыкнул, прислал Курганову и Гаранину такую цидулю, что не придумаешь, как быть и что делать. Требуют Настю обратно, притом вместе с моряком. Иначе грозятся обратиться в обком к Заградину, а то и выше. Морозов никак не придумает, как решить этот кроссворд мирным путем.
Алешка сидел малость осоловелый и от встречи, и от еды.
— А тебе, Алешка, пора в кровать.
— Рано, папа. Вы тут будете чаи распивать, а я спать?
— Оспариваешь указание? Нехорошо, Алексей Николаевич.
— Иду, иду.
Алеша, подойдя к матери, уткнулся ей в колени. Она взъерошила его космы, поцеловала.
— Ну, иди, иди, сынок. Тебе действительно пора.
— А ты меня не уложишь? А то все папка или я сам.
— На рыбалку уже ездишь, а без папки и мамки уснуть не можешь. Ладно, рыжик, пойдем.
Они ушли в Алешкину комнату, и Николай остался сидеть за столом. Мысли, что постоянно и неотступно преследовали его и как бы притихшие во время застолья, нахлынули вновь с той же неотвратимой силой.
Николай сидел, опустив голову на руки, и бездумно смотрел перед собой. Когда Нина вошла, он жестом пригласил ее за стол.
— Поговорить надо.
Нина хрипловато спросила:
— О чем же говорить будем?
— А по-твоему, не о чем?
Нина глубоко вздохнула:
— Если ты имеешь в виду нашу встречу с Олегом Звоновым…
— Да, я именно это и имею в виду.
И Николай положил перед Ниной привезенную Надеждой фотографию.
Нина, взглянув на нее, отшатнулась.
— Откуда она у тебя?
— Это значения не имеет.
Случайно или нет, но момент был фотографом подловлен самый, что называется, криминальный. Олег и Нина сидели как два близких человека, рука Олега уверенно обнимала плечи Нины. Оба улыбались. Нина даже не помнила, было ли так…
По пути домой Нина немало размышляла над тем, рассказать или не рассказать Николаю свое приключение и участие в нем Звонова. Не хотелось ей делать этого, но совесть не позволяла поступить иначе. Утаить это — значит дать повод думать, что было что-то предосудительное, низкое. И постоянно опасаться, вжимать голову в плечи, бояться каждого пристального взгляда, ненароком сказанного слова. И решила твердо — все рассказать.
Но показанная Николаем фотография ошарашила Нину. Она только теперь по-настоящему поняла и осознала, что всю эту южную историю можно истолковать всяко. Ее мучило раскаяние, ощущение бессмыслицы всего случившегося. И зачем, зачем я все это натворила? Чего меня вдруг понесло? Куда делся рассудок? И те чувства раскованности, ощущения свободы и невинного озорства, так бурлившие в ней последнее время, потускнели, словно гладь реки под тенью низкой, лохматой тучи. Они казались сейчас до крайности глупыми и недостойными.
Однако неприязненный, сухой тон, в каком начал Николай этот разговор, задел Нину за живое. Вот так, Нина Семеновна, — мысленно сказала она себе, — тебя уже подозревают во всех смертных грехах. Будешь знать, как резвиться без мужа…
— Ты со мной говоришь так, словно я натворила невесть что? А в сущности… все ведь было не так, как это хотел представить курьер, снабдивший тебя этим фото.
…Рассказ Нины был убедителен и правдив. Не скрыла она и домогательств Звонова ее близости. Николай слушал, не перебивая. Задал только один вопрос:
— А что с заплывом твоим… это было действительно так… Могла не выбраться?
Нина задумалась:
— Мне показалось тогда, что дело плохо. Но, думаю, я все же выбралась бы. А там бог его знает. Во всяком случае, Звонов подоспел вовремя.
— Молодец Олег, — глухо проговорил Озеров. — Молодец и подлец в одно и то же время. — Озеров не знал еще, что это свое второе качество и свойство Звонов подтвердит куда более значительными деяниями, чем охота за чужими юбками.
— Но ты тоже хороша… Разрезвилась…
— Глупо, конечно, что тут говорить…
Этот разговор снял с плеч Озерова непомерную давящую тяжесть. Разувериться в Нине, потерять ее — было бы для него горем невыносимым. Он поверил Нине, поверил, что все было именно так, как она рассказала. Краски мира не казались теперь беспросветно серыми и мрачными. Но сцена в мисхорском парке, запечатленная на злополучной фотографии, да теперь еще «званый ужин» с поползновениями Звонова независимо от желания Озерова то и дело всплывали в его сознании, и тогда тупой, ноющей болью сжимало сердце. Он гнал эти мысли, нещадно грыз себя за эгоизм, обывательщину, допотопную психологию, но это не помогало. Они то и дело назойливо, неотступно возникали и возникали вновь. Видно, нужно было время, чтобы ум и сердце смогли однородно воспринимать всю эту, в сущности, не столь уж значительную историю, происшедшую на крымском берегу.
Они долго сидели молча. Нина спросила с вымученной улыбкой:
— Может, еще есть вопросы? Спрашивай.
Николай долгим, пристальным взглядом посмотрел на нее и со вздохом проговорил:
— Обойдемся без расспросов. Будем считать, что все так и было. Я верю тебе, потому что… люблю тебя. Но… — Озеров помолчал, размышляя, говорить это или нет, и вымолвил с болью: — Но если было иначе, то поступай как это принято у честных людей. Не надо мучить ни себя, ни нас…
От разговора родителей проснулся Алешка. Сонным голосом он позвал отца.
Николай подошел к сыну, успокоил его. Вернувшись, не глядя на Нину, сурово произнес:
— Преступниками мы будем, если искалечим его жизнь.
Нина подняла на Николая взгляд, полный упрека:
— Я рассказала тебе все, как было. Другого ничего не было и быть не могло. Ты должен верить мне, а не кому-то там… Иначе как нам жить? У тебя нет и не будет оснований упрекнуть меня в чем-либо.
Николай задумался, как бы оценивая искренность сказанного, и сухо проговорил:
— Ну что ж, поживем — увидим. Убирай со стола и ложись спать.
Скоро на кухне Озеровых засветилась известная уже всей Березовке зеленая настольная лампа. Только не знали березовцы, что здесь теперь у их председателя был не только кабинет, но и спальня.
Глава 14ЗАПИСКА ЗАГРАДИНА
Заградин, поздоровавшись с Кургановым, попросил:
— Посиди минуты две. Почту досмотрю.
Закончив просмотр бумаг, спросил Михаила Сергеевича:
— Что такой мрачный?
Курганов пожал плечами:
— Да что-то оснований нет для особого веселья.
— Как с Михаилом-то?
— Суд передал дело на дополнительное расследование.
— Ну что же. Это уже хорошо, раз народный суд усомнился. Разберутся, я убежден в этом. Держись, старина. Нам с тобой киснуть не положено по штату. Грустно ли, весело ли — держи марку. — И добавил: — Что-то мы с тобой, Курганыч, видеться редко стали. А если и видимся, то все на активах, собраниях или пленумах. И звонить перестал. Обиделся, что ли?
— Да что вы, Павел Васильевич, — вздохнув, ответил Курганов. — Порой тянет зайти или позвонить, но тут же подумаешь: удобно ли отрывать от дел?
— Ну это уже похоже на издевку, — заметил Заградин и потянулся к трубке вдруг зазвонившего телефона.
Пока он разговаривал с кем-то, Курганов задумался.
Да, за последнее время они действительно друг от друга отдалились. И дело не в том, что была значительная разница в служебном положении или их разделяло что-то серьезное, непреодолимое. Нет, мысли у обоих неизменно сходились и по малым, и по большим делам, на жизнь и ее проблемы Заградин и Курганов всегда смотрели одинаково. Но прежней, жадной заинтересованности друг в друге в последнее время не было. Раньше и на охоту выбирались вместе, и в театр, и домами встречались. Сейчас же действительно встречались только на заседаниях да совещаниях. Курганов был, правда, щепетилен. Негоже, думал он, набиваться с дружбой первому секретарю обкома, члену ЦК, депутату Верховного Совета и прочая, и прочая… И хотя в эти мысли он вкладывал немалую долю иронии и сам в этот мотив, конечно, не верил, все же инициативы к встречам не проявлял.
Заградину тоже порой не хватало общения с рассудительным, неторопливым Курганычем, хотелось отвести душу в откровенном, дружеском мужском разговоре. Но, видя мрачноватую замкнутость Курганова, его подчеркнуто официальный тон в обращении к нему, не докучал своими дружескими чувствами. Главная причина редких встреч была, конечно, в предельной занятости обоих. Дела в Приозерье и в Ветлужщине шли неважно, усилия, которые прилагал партийный актив к подъему села, не давали пока существенных, ощутимых результатов. И это, конечно же, тягостно удручало и Заградина, и Курганова.
Но было и другое. И Заградин, и Курганов были горячими приверженцами и сторонниками коренных мер, что предпринимались в стране по развитию села. Любое деловое начинание в Ветлужщине и Приозерье встречало поддержку и распространение. Курганов всегда получал от секретаря обкома доброжелательные советы и толковые рекомендации, с чего и как начинать то или иное дело. А вот в последнее время Заградин стал как-то сдержаннее, осторожнее в своих рекомендациях. Позвонил ему как-то Курганов по поводу перепашки клеверов.