Тут же раздался глухой, напряженный голос Заградина:
— Я не против критики ошибок Сталина. Но я против того, чтобы видеть только их. Нельзя сбрасывать со счетов коллективизацию, индустриализацию страны. Победу над фашизмом, наконец.
— Думаю, что Сталина я знал получше вас. И если я не побоялся никого и ничего, сказал о нем правду — то я выразил не только свое мнение. Культ личности осудила вся партия, весь народ. Так что вы ломитесь в открытую дверь, Заградин.
— Против того, что сказала партия в осуждение культа, возражений у меня нет, Никита Сергеевич.
Хрущев с усмешкой заметил:
— И на том спасибо! Но к этой партии я, кажется, имею некоторое отношение, не так ли?
Заградин решительно поднялся за столом:
— Никита Сергеевич, прошу разрешить мне сказать несколько слов.
Хрущев развел руками:
— Я здесь не хозяин.
Заградин отодвинул от себя тарелку.
— Прежде хочу сказать, Никита Сергеевич, что я надеялся, что обсуждение вопросов, поднятых мною в записке, будет носить несколько иной характер. И все еще продолжаю надеяться на это. Сейчас же хочу сказать очень коротко. Прежде всего должен признать, что вы абсолютно правы в своей критике нашего обкома и меня лично за состояние дел в сельском хозяйстве области. И если обратили внимание, то в своей записке я сказал прежде всего об этом. Сказал откровенно и объективно. Вы оцениваете состояние наших дел еще более остро. Что же, мы хорошо понимаем, что значат замечания и указания первого секретаря ЦК, и сделаем из них все необходимые выводы.
Теперь о некоторых других вопросах, поднятых в записке. О разделении обкомов. Считал и считаю, что этот эксперимент себя не оправдал. Доводов и аргументов можно привести множество, в записке они изложены. Некоторые из них позвольте привести и здесь. Замена сложившихся организационных форм и принципов должна быть подсказана самой жизнью, практикой. Жизнь же не подтвердила целесообразности подобной реорганизации. При перестройке был, по моему мнению (да, насколько знаю, не только по моему), неоправданно изменен принцип строения партийных организаций по производственно-территориальному признаку, действовавший, как вам хорошо известно, еще во времена Ленина и затем вновь закрепленный в Уставе КПСС, в том числе и в ныне действующем Уставе, принятом XXII съездом партии.
— Ну-ну, и что же дальше? — сердито обронил Хрущев.
— Край, область, район, — продолжал, заметно волнуясь, но вместе с тем уверенно и убежденно Заградин, — это единый живой организм, где все переплетено и взаимосвязано, и потому не только трудно, но, по существу, и невозможно разорвать отдельные звенья этого организма без серьезного ущерба для дела. Как, опять-таки, показывает сама жизнь, в результате перестройки усложнились условия работы с кадрами, значительно уменьшилась возможность оказания помощи селу со стороны промышленных центров, ослаблены связи города с деревней, возникли затруднения и неудобства в обслуживании населения по линии культуры, народного образования, здравоохранения. Все мы, разумеется, делали и делаем все возможное, чтобы свести до минимума создавшиеся трудности, но до конца их преодолеть никак не можем. К тому же проведенная реорганизация породила обстановку нервозности и неуверенности в работе, она лишила людей перспективы, подорвала у них веру в свои силы.
— Да читал, читал я вашу аргументацию. И сказал уже — не согласен с вами.
Заградин тяжело вздохнул и вымолвил:
— Очень сожалею об этом, Никита Сергеевич. Теперь о совхозах. Да, вы правы, для части наших колхозов это выход. Но лишь для части. Следует разобраться с перспективой каждой артели, и если она не сможет встать на ноги при существующей форме хозяйства — решать. Но не забывать при этом, что для упразднения колхозов время еще не наступило, им предстоит еще длительное время существовать и развиваться. Да и по личному хозяйству колхозников напрасно, как я полагаю, ударили. Я уже не говорю о том, что вообще оказался нарушен принцип материальной заинтересованности колхозников и рабочих совхозов в подъеме общественного хозяйства, правильного сочетания общественных и личных интересов, равно как и некоторые другие экономические законы развития социалистического хозяйства. Отрицательно дают себя знать и часто проявляющаяся недооценка роли специалистов сельского хозяйства, ученых, принижение их ответственности за положение дел в колхозах и совхозах, администрирование в руководстве сельским хозяйством. Нельзя не видеть и усиливающейся миграции сельского населения, что имеет свои серьезные причины, об одной из которых я уже сказал. Люди, и особенно молодежь, покидают деревню, стремятся уйти туда, где лучше материальные и бытовые условия.
Хрущев с прищуром посмотрел на него и сказал:
— Есть такая побасенка украинская. Утонула жена у мужика. Он идет по берегу и все зовет свою Одарку. Соседи говорят: чего же ты навстречу течению идешь? Утопленницу-то в низовьях реки искать надо. Мужик только рукой махнул: «Не знаете вы моей Одарки. У нее всегда все наоборот». Догадываетесь, к чему я эту побасенку привел?
Заградин понял, что продолжать говорить ему сейчас не имеет смысла. Да, собственно, главное он уже сказал. Некоторое время постоял молча и тяжело опустился на стул.
— И по поводу критики культа у вас особое мнение, и реформы на селе вам не по душе. Все за высокие материи беретесь! А что с областью делать будем?
— Дела в области вы сами разобрали столь подробно, что, как говорится, ни убавить, ни прибавить. Будем поправлять, если доверите. Что же касается критики культа личности, то мое мнение с мнением партии не расходится: вместе с партией я за всестороннюю и объективную оценку роли Сталина в жизни страны. Вопрос этот большой и сложный, он требует отдельного разговора. Но думаю, что мы и так вас основательно утомили.
Хрущев поднял на него взгляд.
— Меня, Заградин, утомить нельзя, я, знаете ли, из крестьян, да еще шахтерскую закалку получил. — Хрущев обвел взглядом всех сидящих за столом и продолжал:
— У нас много любителей покалякать о мировых проблемах. Но ваше дело — подъем области. Хлеб, мясо, молоко нужны людям. И не когда-то, а сейчас. Этим живет сейчас вся страна. Этой задачей. А она не легко и не просто решается в, наших условиях. Три четверти товарного зерна мы получаем в зоне рискованного земледелия. Если в США районы, где достаточное увлажнение сочетается с благоприятным тепловым режимом, занимают шестьдесят процентов территории, то у нас всего один процент. Засухи мы переживаем каждые три-четыре года, а американцы два-три раза в столетие. Вот почему я так ратую за кукурузу, сою, свеклу, сорго. Вот почему выступаю против травополки, за максимальное использование пахотных земель и за многое-другое. Вот почему стою за то, чтобы колхозник не ковырялся в своем огороде, а отдавал все силы общественному, артельному хозяйству. Много предстоит дел в деревне. Много. Поставим ее на ноги, конечно, только дела надо вести не так, как в ваших Ветлужских краях.
Все за столом сидели молча, сосредоточенно.
Между тем Хрущев продолжал:
— Спорить со мной можно, пожалуйста, но мешать — не позволю! Были покрупнее и поумнее вас, товарищ Заградин, которые пытались это делать, мы им показали кузькину мать. Имейте в виду, по делам о вас судить будем. По делам. Что касается вашего несогласия с некоторыми нашими решениями, то что же. Спорьте, доказывайте, а выполнять их обязаны. Вот так-то! Это же пусть запомнят и ваши соратники.
— Я высказывал в записке лишь свое личное мнение, Никита Сергеевич. Никто из товарищей к ней никакого отношения не имеет.
— Нет, почему же, — раздался голос Курганова. — Я, например, ее разделяю целиком и полностью.
Поднялся Гаранин. Был он бледен, взволнован, но сказал спокойно, твердо:
— Я не знал о записке. Но со всем, что говорил здесь Заградин, согласен.
— Слышите, Заградин? Есть, оказывается, соавторы. Криминала я в этом, однако, не вижу. Устав партии дает право каждому коммунисту иметь свое мнение и отстаивать его, но в пределах существующих партийных норм. Пока нет иного решения — выполняйте то, что принято. Это всегда следует помнить. Вам, Заградин, доверен партией такой пост, что не только за себя, а за всех и за все в области в ответе. И это тоже следует помнить. Так что делайте выводы.
Хрущев чувствовал усталость. Непримиримость Заградина, явная поддержка его мыслей со стороны Курганова, Гаранина, молчание других участников трапезы не прошли мимо его сознания. Возникла и настойчиво билась мысль: а ведь не один Заградин так думает… И как всплеск подсознания припомнилось настороженное и просто скептическое отношение ряда крупных работников, в том числе членов ЦК, к некоторым нововведениям. Да и многие заседания Президиума ЦК проходили далеко не гладко. Раньше он не придавал этому особого значения, уверовав в то, что лучше него сельские проблемы не знает никто. Сейчас же, под впечатлением разговора с ветлужцами, подобные настроения приобрели иное значение.
В наступившей тишине вдруг раздался чуть дрожащий голос Артамонова:
— Дорогой Никита Сергеевич, я хочу, чтобы вы знали: я ни сном ни духом не ведал, что у Заградина такие, мягко выражаясь, сомнительные мысли. Я, да, думаю, и все мы не разделяем их.
Оставив эту реплику без ответа, Хрущев сказал:
— Будем считать, что дебаты закончены. Пора, как говорится, и по домам. Спасибо за хлеб-соль.
Артамонов, Заградин и другие пошли провожать высокого гостя. Сев в машину, Хрущев помахал собравшимся рукой в прощальном приветствии, и ЗИЛ стремительно рванулся по шоссе.
Артамонов, не прощаясь, пошел к своей машине.
Курганов и Гаранин ехали с Заградиным. Тот заговорил первым:
— Ну, аграрники, носы не вешать, а работать, работать и работать.
Скоро в кабинет к Заградину пришли Мыловаров и Прохоров. Мыловаров озабоченно произнес:
— Вели вы себя, Павел Васильевич, уж слишком уверенно, если не сказать больше.