С трудом сдерживая себя, Мыловаров процедил:
— И все-таки с рекомендацией областного комитета партии положено считаться.
— Верно, но во-первых, вы нас так и не ознакомили с решением бюро обкома. Есть ли оно? А если есть, почему же его не обнародовать? Во-вторых, обкому неплохо предварительно ознакомиться с мнением членов парткома, партийного актива.
Озеров особенно остро переживал происходящее. Мог ли он подумать, что, приглашая Звонова той осенью в Березовку, накликает столько бед на Приозерье. Николай несколько раз перечитал очерки в «Земледельце», узнавая в них свои мысли о положении в деревне. Но они преподносились как иллюстрация отсталых, консервативных настроений приозерского актива. Бездоказательно, легко, с явной ставкой на сенсацию были обыграны все факты приозерской жизни.
Выждав тишину, Озеров поднялся:
— Мнение обкома — это не шутка, товарищи. Мы обязаны считаться с ним или доказать свою правоту. Поэтому я выношу на обсуждение партийного комитета предложение: просить областной комитет партии пересмотреть свои рекомендации, связанные с материалами «Земледельца» по Приозерску, и учесть при этом мнение коммунистов управления.
Вслед за Озеровым слова попросил Морозов. Мыловаров знал его как одного из самых уважаемых в области ветеранов колхозного движения и подумал, что его выступление, пожалуй, сможет серьезно повлиять на настрой людей. И пока Морозов шел к столу, подал реплику:
— Надеемся, что Василий Васильевич поможет многим товарищам разобраться в сути дела и занять более правильную, партийную позицию.
Морозов, однако, словно не слышал столь лестной реплики, обратился к Мыловарову, что называется, напрямую:
— Владимир Павлович, для нас другого секретаря парткома не надо. Курганов такой партийный вожак, за которым любой из нас в огонь и в воду пойдет. Я вот слушаю сегодняшний разговор и ушам своим не верю. Невольно вспоминается давнишний пленум Приозерского райкома. Проходил он в этом же здании и в этом же зале. И тоже обсуждали Курганова. За то, что колхозы укрупнял, деревни сселять решил, ну и прочее. Тогда кое-кто хотел рассчитаться с ним за разные там обиды. Не пошли мы тогда за склочниками. И обком был тогда с нами, поддержал нас. А сейчас вы на основании публикации недобросовестного журналиста клоните нас к несуразному решению. И это после двадцатого съезда партии, после больших и отрадных перемен, происшедших в стране, в том числе и на селе.
— Я не пойму, что предлагаете-то, товарищ Морозов? — уже с другой, недовольной интонацией спросил Мыловаров.
— А разве не ясна моя мысль? Не трогать Курганова, ни в коем случае не трогать! Что же касаемо статей в газете, то пусть, кому положено, разберутся в них. Поверхностно, второпях, видимо, глядел на наши дела газетчик. Не знаю, как будут реагировать на его «Зарисовки» официальные органы, но я свое мнение о них изложил в письме в Центральный Комитет партии.
Мыловаров осуждающе покачал головой, долго, с прищуром, оглядел зал и со вздохом проговорил:
— Даже товарищ Морозов не учитывает важности обсуждаемого вопроса. Я впервые сталкиваюсь с таким странным подходом к делу. Вы ошибаетесь, товарищи. Ошибаетесь.
— Разрешите, Владимир Павлович? — к трибуне направлялся Гаранин.
— В самом начале заседания я говорил и сейчас повторяю: так решать поставленный вопрос нельзя. Было высказано пожелание не затевать сегодня разговора по нашим больным, нерешенным проблемам. Но ведь то, что мы обсуждаем, и эти проблемы разделить невозможно.
Гаранин говорил не меньше получаса. Разобрал итоги последних двух лет (именно на них строил свои выводы Звонов в очерках) на конкретных цифрах, проанализировал состояние колхозов и совхозов управления. Причины низкой урожайности определил, ничуть не смягчая. Потом, в конце, рассказал, как представляет себе перспективу хозяйства на ближайшие годы.
Мыловаров подал реплику:
— Вот слушаю вас, — говорите разумные вещи, хозяйства знаете, план действий тоже вроде имеется, а дела не идут. Почему?
— Ну как почему? Журналист дал исчерпывающий ответ на этот вопрос. Ухожу от решения вопросов, излишне советуюсь, прячусь за чужие спины. У него это черным по белому написано.
Переждав шумок и смех в зале, Гаранин продолжал:
— Причины не эти, конечно, но они есть. И многие из них, безусловно, зависят от нас. Не все дела охватываем, излишне опекаем руководителей хозяйств, нередко не хватает оперативности в решении узловых вопросов. Короче говоря, издержек в руководстве колхозами и совхозами немало, и этого нельзя не признать. Но объективные обстоятельства тоже есть. Ведь наши фонды на удобрения удовлетворяются лишь наполовину. То же с сельхозтехникой. Мы третий год получаем наряды на новый сорт стойкой пшеницы, но они только нарядами и остаются. А с семенами сахарной свеклы? Мы тоже третий год получаем их, когда уже прошли все сроки сева. А вы потом с нас стружку снимаете, за то что она не растет. Таких вопросов, Владимир Павлович, возникает с добрый десяток. Я ведь знаю, что и вы, и другие товарищи бились и бьетесь и за семена, и за трактора, и за аммиачную селитру, и за многое другое. Но скажем прямо, добились немногого. И дело не в чьем-то злом умысле, а в том, что у страны не только Ветлужчина и не только Приозерск. Другим тоже помогать надо.
— Все это так, но не о том речь, — бросил Мыловаров и спросил: — Так как все-таки решать будем, Гаранин?
— А я думаю, вы, товарищ Мыловаров, уже прекрасно поняли настроение членов партийного комитета. Думаю, уверен, такое же оно и у всех наших коммунистов, да и беспартийных тоже. — Гаранин кончил, но с трибуны не уходил. — У меня есть одно частное, но, с моей точки зрения, важное замечание. Я прошу Михаила Сергеевича, — он посмотрел на Курганова, — извинить меня, что делаю это без его согласия. Я не могу не выразить своего удивления и возмущения спекуляцией Звонова на беде Курганова с его сыном. Корреспонденту, прежде чем использовать такой факт, следовало бы разобраться с ним, справиться в судебных органах. И, пользуясь сегодня присутствием ответственных руководителей Ветлужчины, я хотел бы обратить их внимание на эту затянувшуюся историю. Пора бы людям, стоящим на страже социалистической законности, добраться наконец до истины.
Мыловаров строго посмотрел на Гаранина.
— Вы что же, подвергаете сомнению действия органов охраны порядка? Защита друзей дело, конечно, благородное, но все же и мера нужна.
— Сомнению это дело подвергаю не только я. По решению суда оно должно расследоваться вновь. Но кто-то очень медленно поспешает. Я понимаю, чужая беда не так жжет, но каково отцу и матери? Я поднял этот вопрос не только как друг Курганова, а как коммунист, как человек, как гражданин, наконец. Что касается нашей дружбы с Кургановым, правда, мы на эту тему с ним даже ни разу не говорили, но я лично считаю Михаила Сергеевича своим лучшим другом и старшим товарищем. И, более того, — горжусь этим. Но дружба наша делу не помеха. Мы работаем слаженно, стараемся делать все возможное. И сообща. А как же иначе? Вот видите, даже сообща и в центральную прессу попали, к консерваторам, приверженцам старого причислены. Следовательно, и отвечать нам надо вместе.
— Но а как же все-таки с севом? — с ухмылкой задал вопрос Мыловаров.
Гаранин в тон ему ответил:
— Не боитесь прослыть сталинистом, цитируя Сталина? Ответ же на ваш вопрос вы уже слышали. Я вот сижу на сегодняшнем нашем заседании и в какие-то моменты не верю, наяву ли все это происходит? Что, собственно, случилось? Бойкий на перо журналист набрал фактов и фактиков, подцепил чьи-то мысли, извратил их и настроил скоропалительные выводы. Я согласен с Морозовым, надо просить соответствующие партийные инстанции разобраться с этими опусами.
Мыловаров постучал карандашом по графину.
— Товарищ Гаранин, а вы не находите, что это уж типичное игнорирование выступления печати, зажим критики?
— Нет, не нахожу. Вы, Владимир Павлович, отвлеклись и плохо выслушали мое выступление. Мы вовсе не хотим рядиться в тогу ни в чем не повинных. Мы знаем, что надо делать и как делать, и, конечно же, учтем те разумные критические замечания, которые идут в наш адрес. Если, конечно, нам дадут это сделать. Что же касается предложения об освобождении Курганова, я повторю, что сказал: предложение это неразумное. Если вы действительно озабочены делами в Приозерской зоне, то дайте нам спокойно работать, поддержите, и мы многое исправим. Мы знаем, что надо изменить, что подтянуть, и мы сделаем это. Но вы помогайте и поддерживайте. Мы уверены, что если вы в обкоме еще раз подумаете, убедитесь, что в смене партийного руководства в Приозерье сейчас нет никакой необходимости.
Выступало еще несколько участников заседания. Говорили по-разному, кто складно, кто сбивчиво и волнуясь. Но смысл разговора был один: неверное предложение вносится, ошибочное.
Стоял на своем и Мыловаров. Настойчиво пытался разъяснить членам парткома их заблуждение, упрекал в политической близорукости, беспринципности, непонимании ситуации и прочих грехах. Но все было тщетно.
Мыловаров сидел предельно недовольный и озабоченный.
Мрачные мысли настойчиво сверлили его мозг: «Что же это такое? Я оказался не в состоянии справиться с этими упрямцами, не понимающими первейших обязанностей коммуниста, не уяснившими, что такое партийная дисциплина? Как это воспримут в Ветлужске, если все так и закончится? Что я объясню Журавленко? Партком, мол, вопрос обсуждал, но менять Курганова не счел нужным? Он же в Москве начнет бить во все колокола. И везде подумают: что же это Мыловаров-то? Поехал и ничего не смог. Нет, эта история так кончиться не должна, и за нее еще поплатятся некоторые, ох как поплатятся…» Эту последнюю мысль он, не стесняясь, высказал вслух:
— Демократия, как известно, не исключает, а предусматривает в партии железную дисциплину. И тот, кто забывает это незыблемое правило, должен понимать, какую ответственность берет на себя. И должен быть готов к ответу. Вот так-то, дорогие товарищи.