Понял, однако, что никакого иного решения приозерцы не примут. Чуть наклонившись к Курганову, он нервно зашептал:
— Ну, что будем делать, Курганов? Гробят они тебя, окончательно гробят! Ведь все это против тебя обернется. Может, скажешь им, что с огнем играют? Не годится так, не приняты у нас в партии такие порядки.
На протяжении всего пленума у Михаила Сергеевича не раз возникала мысль: подняться, объяснить, что не следует парткому лезть на рожон. Он ведь знал, что недостатков в работе не так-то уж и мало и при желании по нему, Курганову, да и по Гаранину тоже, можно сделать любые выводы, и организационные в том числе. Понимал он и то, что тезисы, выдвинутые в статье Звонова об инертности руководства в осуществлении некоторых организационных перестроек, вовсе не случайны. Они, вероятнее всего, явились следствием сигналов с мест, ведь некоторые нововведения не устраивают не только приозерцев да ветлужцев. В ходе заседания он тихо спросил Мыловарова: было ли по поводу статей Звонова заседание бюро обкома? И знает ли о сегодняшнем парткоме Заградин?
Мыловаров нехотя процедил:
— Было такое заседание, было. И еще будет. Что же касается Заградина, то пора вам, Курганов, отвыкать прятаться за его спину. Теперь она вас уже не прикроет.
Однако Михаил Сергеевич никак не отреагировал на эти обидные слова и продолжал думать свое.
Если есть решение бюро обкома, то зачем эта запорожская сеча? Под воздействием этих мыслей Курганов пришел было к выводу, что надо попросить коммунистов уважить его, Курганова, личную просьбу… Но как ни убеждал он себя в необходимости этого шага, весь его разум восставал против. Ведь что же тогда получается? Сдался ты? Струсил? Пошел на сделку с совестью? А ведь от такой сделки, от неискренности — всего один шаг до неправедного дела. Нет, Курганов, если тебе сейчас заявить об уходе, это будет трусостью и своего рода предательством всех этих людей, которые верят тебе, с которыми ты не один год делишь и горе, и радости. Как можно пойти на такое? Да, они могут понять тебя, могут даже поддержать просьбу, чтобы спасти тебя от лишней трепки нервов. Но как ты будешь глядеть им в глаза, этим людям, чего будут стоить мысли, что ты внушал им все эти годы о принципиальности, партийном долге коммуниста? Да судя по тому, что Мыловаров ушел от ответа на прямо поставленный перед ним Морозовым вопрос, и по неуверенному ответу Мыловарова ему самому, вероятнее всего, и нет никакого решения бюро обкома. А если даже и есть, то партком вправе просить обком пересмотреть свое решение.
Когда Мыловаров шепотом, но требовательно посоветовал ему самому убедить собравшихся в неизбежности требуемого решения, Курганов сухо, не глядя на него, ответил:
— Я скажу свое мнение, не беспокойтесь. — И с этими словами он поднялся за столом. — Вот сейчас Владимир Павлович потребовал от меня, чтобы я тоже определил свое отношение к обсуждаемому вопросу. Я всю жизнь работал там, где было нужно партии. Это делаю и сейчас, руководя партийной организацией Приозерского управления. Как руковожу — хорошо или плохо — не мне судить. Это виднее вам — коммунистам Приозерья. Ну и, конечно, областному комитету партии. Я могу лишь сказать, что делаю все, что могу, что в моих силах. Недостатков, недоработок у нас, к сожалению, много. Но сегодня, насколько я понял, не о них идет речь. Вопрос поставлен не о том, что исправить и как исправить, а как бы поскорее избавиться от Курганова и продемонстрировать тем самым свою острую реакцию на материалы «Земледельца». Неясно, однако, почему так спешат товарищи из Ветлужска встать по стойке смирно перед этими легковесными, верхоглядскими статьями? Может, сначала следовало бы в них тщательно разобраться? Надуманное, наносное отмести, предать забвению, а что подмечено разумно, учесть, исправить. Причины многих упущений в зоне, конечно, прежде всего в нас, в недостаточной эффективности руководства со стороны управления и партийного комитета. Что же, надо исправлять, коль будет доверено. Есть, конечно, и другие причины медленного подъема села. Есть. Не все, что делается сейчас по усовершенствованию структуры сельхозорганов, внедрению новых культур, привьется в жизни. Но это уже вопросы не нашей, так сказать, компетенции. Это далеко не местные вопросы, и не нам их решать. Я убежден в том, что Центральный Комитет партии обязательно разберется во всем и поправит, что нужно поправить. Что же касается моей личности, то этот вопрос, в сущности, довольно простой. Если освобождение Курганова поможет делу, то Курганов и сам, не задумываясь, проголосует за это решение. Но пока… пока я секретарь партийного комитета и останусь на этом посту до тех пор, пока мне доверяют его коммунисты, доверяет моя партия. Когда же она сочтет необходимым принять в отношении меня какое-то иное решение — я его выполню беспрекословно. За тридцать лет пребывания в ее рядах я достаточно хорошо усвоил нормы партийной дисциплины и понимаю их умом и сердцем.
Курганов помолчал и со спокойствием, которое давалось ему с трудом, и с улыбкой, в которой не было ни капли веселости, продолжал:
— Но предложение товарищем Мыловаровым было внесено официально. Его надо поставить на голосование. Как считаете, Владимир Павлович?
Мыловаров нехотя ответил:
— Наверное, полагается.
— Мне это делать неудобно — все же обо мне речь-то идет. Сделайте это вы, товарищ Рощин, как заместитель секретаря парткома, — попросил Курганов.
Рощин не ожидал этого и осекшимся голосом провозгласил:
— Кто за предложение, чтобы, значит, освободить товарища Курганова от обязанностей первого секретаря парткома — поднимите руки.
Посмотрев в зал, уже звонче объявил:
— Таковых нет. А теперь кто за то, чтобы просить обком партии оставить товарища Курганова на занимаемом посту? Такие предложения вносились многими. Голосуем. Абсолютное большинство.
Так закончилось это заседание партийного комитета Приозерского совхозно-колхозного управления.
Но народ из парткома еще не выходил. Шел оживленный разговор. Одна группа шумела на директора и парторга Приозерского отделения «Сельхозтехники». Березовцы возмущались задержками с вывозкой удобрений.
— Уж если кого снимать надо, так это ваших помощников, ответственных за эти дела, — говорил Озеров, обращаясь к Гаранину под дружный, но далеко не добрый смех всех присутствующих.
Другая группа участников заседания окружила начальника недавно созданного специализированного строительно-монтажного управления для строительства в колхозах и совхозах. Всем хотелось знать, когда оно начнет разворачивать свою деятельность. Очень уж велика нужда в его помощи. А Отченаш и Морозов толковали с Кургановым и Гараниным по поводу Крутояровских плавней. В дела межколхозного комбината Заградин вмешал важные московские организации, и оттуда уже приезжали ответственные представители. Но Отченаш опасался, как бы вновь не застопорилось дело из-за болезни Заградина.
Мыловаров же постоял некоторое время, послушал и, ни с кем не попрощавшись, незаметно вышел и медленно направился к стоявшей невдалеке машине. Когда Курганов и Гаранин спохватились, Мыловарова уже не было.
Глава 18ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ МАКАРА ФОМИЧА
Макар Фомич Беда чувствовал, как с каждым днем убывают его силы, понимал, что жить ему осталось немного. И все же его старое изношенное сердце еще билось, и Макар Фомич считал каждый новый день дорогим подарком. Вот пролетел еще один год, тоже хлопотный и беспокойный, хотя и не столь тяжелый, как предыдущий, когда так намучились с уборкой хлебов из-за сплошного ненастья. Нет, все же этот год был полегче, с урожаем получилось чуть лучше. И убрали без особых потерь, и с государством рассчитались вовремя. В минуты, когда с сердцем немного легчало, Макар Фомич говорил себе со слабой надеждой:
— Может, еще годик-другой протяну? Хорошо бы.
Но в начале октября Фомичу сделалось совсем худо, и он слег. Ни уколы, ни разные мудреные таблетки и микстуры, что ему прописывали врачи, не помогали, и Фомич чувствовал, что усилия эти бесполезны. Только чтобы не обижать медиков, он аккуратно исполнял все их советы и рекомендации. Сегодня он не сомкнул глаз ни на минуту и чувствовал, что прошедшая ночь не прибавила ему сил, а, наоборот, унесла какую-то их часть с собой.
— Пожалуй, пора, а то не успею, — проговорил Фомич и с трудом поднял с кровати пожелтевшие исхудавшие ноги.
Жена, спавшая чутко, сразу приподнялась:
— Фомич, Фомич, что ты там? Может, подать чего?
— Нет, нет, ничего. Ты того, спи, старая.
— А ты-то чего шебуршишься? Уснуть постарайся.
— В поля схожу.
— В какие еще поля? Врачи и по избе-то запретили ходить. Надо же что придумал.
— Ты, Прасковья, уймись и не перечь. Пойду я. — Сказал это с трудом, но твердо, и Прасковья поняла, что пересилить старика не сможет.
«Пусть сходит к околице, подышит. Может, и полегчает», — подумалось ей.
Макар Фомич собирался долго, медленно. Надел полушубок, валенки с галошами, свой видавший виды треух и тихо вышел в сени. Здесь он постоял немного, прислонившись к косяку, чтобы отдышаться, затем, открыв щеколду, выбрался на крыльцо. Солнца еще не было видно, но его первые робкие лучи уже подкрасили сумрачную кромку неба, и скоро она малиново заалела над Дальними Буграми. Наконец затуманенный тучами диск медленно выплыл из-за горизонта, высветлил лесные прогалины, опустевшие уже поля, прибавил багрянца поредевшей, трепещущей листве дубов и кленов.
В мелколесье, что подступало к окраине Березовки, Фомич постоял малость, привлеченный стрекотанием непоседливой сойки, сновавшей меж деревьев. «Вишь, как мечется, поди, запасы на зиму собирает. Молодец, пичуга». Вдалеке на чернотравье промелькнул белый пушистый комок. Фомич ухмыльнулся: «Косой тоже не дремлет. Шубу-то загодя на зимнюю заменил».
Одобрив хлопоты лесных обитателей, Фомич поковылял дальше, держа направление к Журавлиной косе.