Макар Фомич останавливался, очень долго и трудно кашлял, потом, отдохнув немного, опять говорил обычные, но разумные вещи. Видимо, то время, что болезнь держала его в постели, он дела артельные взвесил и так и этак.
Озеров и Нина Семеновна переглядывались. Многие слова Макара Фомича были как бы итогом их собственных мыслей, а он то и дело закрывал глаза, его слабеющие руки медленно, через силу перебирали складки ворсистого одеяла.
Нина, заметив это, проговорила:
— Макару Фомичу нужно отдохнуть.
Беда протестующе приподнял руку и тихо, почти шепотом выговорил:
— Погодите. Я вам главного не сказал. Помиритесь вы, ребята. По-настоящему, а не только для людских глаз. В семьях-то всякое бывает. Жизнь прожить — не поле перейти. Хорошие вы оба, настоящие, а мучаете друг друга так, что жалость берет. Хватитесь, да поздно будет, уйдет оно, времечко-то. А мне куда спокойнее лежать будет, коль знать буду, что мир и покой в вашем доме. Нельзя под одной крышей чужими жить.
Нина и Николай молчали. Да, трудно им было что-либо ответить сейчас умирающему другу. Но оба чувствовали его глубокую правоту, понимали его боль за них, как понимали и то, что надо им найти в себе силы и перейти тот холодный рубеж, что разделял их, сделал чужими друг другу.
За окном остановилась машина, хлопнула дверца.
— Может, Михаил Сергеевич? — обеспокоенно и с надеждой спросил Беда. — Курганыча жду…
Михаил Сергеевич молча поздоровался с Озеровым, с Ниной и, взяв стул, подсел к Беде. Лицо Макара Фомича собралось в вымученную улыбку, глаза засветились влажным блеском. Ему было трудно начать говорить, и он долго собирался с силами, правой рукой слабо пожимая холодные с улицы руки гостя.
— Что же это ты, Фомич, — начал было Курганов, но Беда остановил его:
— Спасибо, Сергеич… что приехал… Боялся я… не успеешь… Спасибо…
— Ну, за что же спасибо? Как было не приехать! Не чужие ведь. Сколько вместе всего видено, были радости, были и беды… — Сказав это, Курганов замолчал.
Были радости, были и огорчения. Все было. Но не было у людей, что собрались здесь у смертного одра Макара Фомича, разноголосицы в мыслях, неверия в дело, которое делали сообща, жили трудно, но дружно, опираясь на плечо друг друга.
Собравшись, наконец, с силами, Макар Фомич проговорил:
— Да, трудненько сейчас тебе. Ничего, скоро все прояснится, Сергеич, обязательно прояснится. В партии-то вон сколько умов. Разберутся, что к чему. А теперь главное, Михаил Сергеич. Передаю тебе документ свой партийный. Как совесть моя, не замаранный он. Ты ведь знаешь. Сам передай… куда след… — Макар Фомич, с трудом приподнявшись, пошарил рукой под подушкой, достал оттуда партийный билет в красной дерматиновой обложке и передал Курганову.
— Через тебя с партией прощаюсь, — чуть слышно прошептал он.
Курганов, Озеров и Нина сидели молча, оцепенелые. Было в этом бесхитростном и удивительно простом факте рвущее душу, сжимающее сердце горе и в то же время что-то бесконечно символическое, волнующее. Коммунист в полном сознании уходил из жизни, стараясь как можно лучше закончить свои земные дела. И главным из них, из этих дел, для него было выполнить свой последний долг перед товарищами, перед партией, к которой он принадлежал всю жизнь.
Нина не выдержала и торопливо вышла в сени и там, прислонившись к стене, разрыдалась. Вслед за ней вышел и Озеров.
Макар Фомич открыл глаза, уголками губ улыбнулся Курганову и тихо проговорил:
— Пусть подойдет Прасковья.
Та подошла тут же. Макар Фомич поманил ее к себе ближе и чуть слышно проговорил:
— Ну, прощай, старая. Извиняй, коли что…
Прасковья запричитала было, но, увидев как недовольно скривилось лицо Фомича, уткнулась к нему в одеяло и тихо всхлипывала там.
С улицы слышалось мычание коров, требовательные покрикивания пастуха на непослушных буренок. Заурчал трактор, сигналя стаду. Какая-то машина промчалась, направляясь к большаку. Жизнь продолжалась.
Фомич, обессиленный, с трудом подняв веки, взглянул на сидящего рядом Курганова:
— Ну вот, теперь все. Прощай, Сергеич.
И замолчал, впал в беспамятство. Через несколько минут перестало биться его сердце…
Осенний день угасал, сумерки опускались на Березовку. Только западная кромка неба чуть светлела, но и она вскоре померкла.
Глава 19КОНЕЦ АРИАДНИНОЙ НИТИ
Старший советник юстиции Корнилов, заняв небольшую комнату в помещении прокуратуры Приозерска, тщательно знакомился с документами дела по гибели гражданина Черняка.
Местных блюстителей закона, конечно, можно было упрекнуть и в ограниченных розыскных мерах, и в поверхностных исследованиях места и хода самого происшествия, в небрежном, торопливом изучении окружения погибшего, его личности. И уж никак нельзя было оправдать того обстоятельства, что не были установлены и разысканы некоторые из участников события.
Начал Корнилов со знакомства с бригадой, в которой работал Черняк.
…Виктор Степной — широкоплечий крепыш с неторопливыми движениями и спокойной, рассудительной речью упорно защищал честь своего коллектива:
— Ни в чем предосудительном наши ребята замешаны быть не могли. Все коммунисты или комсомольцы. Все учатся, освоили по две профессии. На Доске почета круглый год.
Корнилов скупо улыбнулся:
— Все это хорошо. Но прошу подробнее рассказать о новичках.
— Новички дело другое. Мы пока их еще не узнали как следует. Работать умеют, профессией владеют. Правда, держатся пока особняком, все вокруг своего старшого. И работать захотели вместе, и жить определились своей ватагой. Так и сформировалось звено Черняка. В общем вроде ничего, нормальные ребята, хотя пуда соли мы с ними еще не съели.
Попрощавшись со Степным, Корнилов стал не спеша перелистывать личные дела недавнего пополнения бригады Степного, внимательно всматривался в фотографии, приклеенные к анкетам.
Лейтенант Пыжиков напомнил:
— Вызванные здесь. Будем с ними беседовать?
— А как же? Но пусть подождут малость.
Новички из бригады Степного насторожили Корнилова не случайно. Почему они никому не дали знать о пропаже Черняка? В отдел кадров треста об этом сообщила табельщица. На ее вопрос: где же их звеньевой, ответили в том смысле, что, видимо, загулял где-то с их денежками. Оставшись, в сущности, без зарплаты, даже не заикнулись прорабу об авансе. Все эти вопросы довольно явственно возникали из следственного дела, ответа же на них, однако, не было… Конечно, может, ребята и ни при чем во всей этой истории. Они ведь довольно упорно настаивали при всех допросах, что весь вечер были в Сосновке и ждали Черняка.
Через полчаса трое парней входили в комнату следователя. Они хмуро, настороженно поздоровались и остановились у самой двери в вопросительных позах.
— Садитесь, молодые люди, давайте знакомиться. Я — следователь областной прокуратуры старший советник юстиции Корнилов. Ваши имена, фамилии, отчества.
Рыжий с оттопыренными ушами назвался: Козулин. Длинный Зачуваевым, а третий Верченым. Козулин обратился к Корнилову:
— Позвольте вопрос. Почему нас вызвали? На каком таком основании? К истории, что произошла в Приозерске, мы никакого касательства не имеем. Прошу это заявление зафиксировать официально.
— Ну, фиксировать что-либо пока еще рано. Тем более никто не утверждает, что вы как-то причастны к ней — к этой истории.
Парни о себе рассказывали скупо, с ответами не спешили, держались настороженно.
Работали в Донецке, Одессе, Чернигове. Последние два года на сооружении элеватора под Ростовом. Но потом Черняк уговорил податься сюда.
Отпустив пока остальных, Корнилов оставил Козулина.
— Расскажите, Козулин, как у вас прошел тот день и вечер, когда сгинул ваш старшой.
— Ну как? До пяти часов были на работе, затем — в общаге. Выпили малость. Сыграли в домино, в карты перебросились.
— Пожалуйста, точнее время. Когда вернулись в Сосновку? Когда ужинали?
— Ну, вернулись часов, наверное, в шесть. За выпивку сели, видимо, в семь.
— Как явствует из дела, все это было позже, Козулин, гораздо позже. И вернулись позже, когда в поселке все торговые точки были закрыты, и застольничать начали позднее. Иначе зачем бы сторожу поселка Чухнову мотаться за продуктами и выпивкой в Старую Сосновку?
— Ну, не знаю. Мы на часы-то не очень смотрели.
— Почему никому не сообщили, что Черняк не вернулся?
— А чего было трезвонить? Ну, задержался где-то, загулял малость. Всякое бывает.
— И если загулял, то на ваши деньги?
— Может быть, и так. Только не мог он их за полдня-то спустить. Думаю, обобрал его кто-то. Ведь при нем-то, как нам объясняли, обнаружили восемьдесят рэ, а получил он почти по двести на каждого.
— Как же вы жили без получки?
— С хлеба на воду перебивались. Задолжали кругом. И никто, между прочим, не чешется, чтобы компенсировать нам понесенную потерю.
Точно так же, как Козулин, вели себя Зачуваев и Верченый. Это, однако, не смутило Корнилова. Их одинаковое толкование любого факта или детали, связанных с тем вечером, когда должен был вернуться Черняк, только укрепили советника юстиции в некоторых его предположениях.
…Несчастье, обрушившееся на семью Кургановых, как свое собственное переживал парткомовский шофер Костя Бубенцов. Он давно и напрочь прикипел к Михаилу Сергеевичу, сдружился с младшим Кургановым, знал все его нехитрые секреты и задумки, частенько бывал поверенным в его «не подлежащих оглашению мужских делах».
Костя ни на минуту не сомневался в невиновности ребят, был убежден, что произошла нелепость, случайность, жил мыслью, как бы помочь им, но как?! Этого Костя не знал, хотя планов в голове возникало множество.
Как-то вечером, возвращаясь с заправки, он прихватил в машину работника горотдела милиции Пыжикова. Тот шел мрачный, задумчивый. Разговорились:
— Ну, как там продвигается дело с происшествием у озера?