машине торопливо выбираются из города.
— Значит, злостное хулиганство, попытка к изнасилованию и убийство… Целый букет, — озабоченно и хмуро проговорил Никодимов.
Корнилов не согласился:
— Предумышленного убийства здесь нет. Чумак, пытавшийся ударить ножом Курганова, при падении напарывается на собственный нож сам… Ваше же утверждение, что следы руки Курганова не обнаружены лишь из-за обильных следов от рук владельца, — несостоятельно. Если бы следы были — они были бы обнаружены.
— Почему же «троица» так упиралась на следствии? — удивленно проговорил Никодимов. — Боялись, что могут быть заподозрены в убийстве? Дураки, как можно обвинить человека, если он не убивал?
Корнилов чуть удивленно посмотрел на него:
— Но вы же сделали это с Кургановым и Гурьевым. Хотя несостоятельность такого вывода была ясна и из заключения медицинской экспертизы о характере раны, о направлении ножевого удара, из дактилоскопических данных на рукоятке ножа. Обвинения в убийстве Козулин, Зачуваев и Верченый не боялись, так как не убивали. Но понимали, что за злостное хулиганство, за коллективную попытку к изнасилованию легко не отделаются. Потому и держались одной, обговоренной версии, заставили молчать Красникову и Булычеву. Здесь особенно существенна ваша недоработка, товарищи. Только нерадивостью и халатностью можно объяснить, что столько времени не могли найти этих девиц.
Корнилов помолчал малость и спросил:
— Может, есть какие-нибудь вопросы?
Так как все молчали, он скупо, официально сообщил:
— Я оставляю вам копию нового обвинительного заключения по делу. Прошу ознакомиться и, если возникнут замечания, сообщить их мне. И вручаю вам официальное постановление об освобождении из-под стражи Михаила Михайловича Курганова и Виктора Васильевича Гурьева. Место судебного рассмотрения дела определит область. Мы поставим вас в известность.
Никодимов и Грачев провожали Корнилова до дверей. Прощаясь, он проговорил:
— И уж совсем последнее. Я бы на вашем месте сходил к Курганову. Надо бы проинформировать его. Да и извиниться перед человеком не грех. А извиниться вам перед ним есть за что. Работали бы ваши сотрудники добросовестнее, его доброе имя не было бы опорочено.
— Ну, его не так-то легко опорочить, — то ли с сожалением, то ли с радостью проговорил Никодимов.
— И все же советую хотя бы позвонить.
— А вы с ним встречаться не будете? — спросил Никодимов.
— Говоря откровенно, хотелось бы, но совестно. Из-за вас совестно.
Корнилов, придя в гостиницу, задумался. Что-то не было у него уверенности, что приозерские служители Фемиды поспешат успокоить Курганова. И решил позвонить сам. В трубке раздался глуховатый голос Михаила Сергеевича.
— Я вас слушаю.
— Говорит Корнилов, старший советник юстиции областной прокуратуры. Хочу сообщить вам, что мы закончили повторное расследование известного вам дела и завтра отбываем в Ветлужск. — И так как Курганов молчал, Корнилов спросил: — Почему не спрашиваете, к каким выводам мы пришли?
— Если хотите еще обострить мое горе — не стесняйтесь, постараюсь выдержать.
Корнилов поспешно проговорил:
— Вы можете наконец успокоиться, Михаил Сергеевич, ваш сын не виноват, я только что подписал постановление об освобождении его из-под стражи. И Гурьева тоже.
Снова не слыша никакого ответа Курганова, Корнилов спросил:
— Вы меня слышите? Поняли, что я сказал?
— Понял, все понял, товарищ Корнилов. Спасибо вам. От всего сердца.
Положив трубку, Курганов сидел долго, расслабленно опустив плечи, словно сняли с них непосильный, постоянно гнетущий груз. Он достал из кармана платок, вытер повлажневшие вдруг глаза и встал из-за стола. От внезапно нахлынувшей радости не знал, что делать. Надо же поехать обрадовать Елену, подумал он. Что же я, чудак, тяну? Он ринулся к телефону и вызвал машину.
Когда тронулись, Костя спросил:
— Куда, Михаил Сергеевич?
— Домой, Костя, домой. Радость у нас.
— А почему домой? В милицию заедем за Михаилом.
— А ты откуда знаешь?
— Вы, Михаил Сергеевич, просто недооцениваете Бубенцова. А Константин Бубенцов, как оказалось, ко всему прочему обладает еще даром криминалиста. Вот думаю, не сменить ли профессию. А вдруг во мне новый комиссар Мегре проявится?
Курганов удивленно посмотрел на Костю, но никак не отреагировал на его шутку. Он с нетерпением ждал встречи с сыном.
Так закончилось происшествие, случившееся в парке у озера, получила полную ясность история, которая серьезно беспокоила и волновала актив Приозерья, хотя никто почти и не сомневался, что распутывание этой ариадниной нити закончится именно таким результатом.
Глава 20ПОКОЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ
Кабинет был все тот же. Те же массивные часы в углу кабинета мирно и невозмутимо отсчитывали время, все так же настойчиво зуммерили один за другим разноцветные телефоны, длинный стол, стоявший впритык к столу Заградина, все так же сплошь был занят банками и склянками с образцами семян, альбомами, рулонами чертежей. Вдоль противоположной окнам стены в легких деревянных подставках стояли аккуратно связанные небольшие снопы пшеницы, кукурузы, льна, клевера, еще каких-то злаков.
И все так же ветер колыхал тонкие занавески на окнах, за ними щетинился новостройками Ветлужск.
Все было как прежде, но Заградин был другой. И дело было не во внешнем облике. Нет, внешне он был все тот же, только заметно похудевший. Та же седая вьющаяся шевелюра, волевой подбородок, седоватые вразлет брови, искристо-белая сорочка с темным галстуком, свободный сероватый костюм. Но были совсем иными глаза.
Курганов хорошо помнил их последнюю встречу в этом кабинете после дискуссии в доме отдыха архитекторов. Тогдашние глаза Заградина особенно запомнились Михаилу Сергеевичу. Была в них тогда глубокая тоскливая озабоченность и какая-то серая, пепельная усталость. И вместе с тем упрямость, отчаянная решимость. Сегодня этой упрямости было не меньше, но взгляд искрился, был полон какого-то внутреннего огня и нетерпения.
— Хорошо выглядите, Павел Васильевич. Значит, подлечили вас в Кунцеве-то, — проговорил Курганов и постучал три раза по деревянной кромке стола.
Заградин усмехнулся и не спеша согласился:
— Подлечили неплохо, это ты прав. Спасибо эскулапам. Но где больше подлечили, я бы сказал, капитально подлечили, это в другом месте.
И, увидев недоуменный взгляд Курганова, рассмеялся:
— Что, не понимаешь?
— Откровенно говоря, не очень.
— Ну что ж, расскажу. Потерпи малость.
Он повернулся к телефонному столику, набрал номер Мыловарова и попросил:
— Владимир Павлович, с товарищами из Министерства совхозов вы встречайтесь пока сами, начните беседу без меня. Я тут с часик-полтора занят буду, а потом к вам подойду. Договорились? Ну вот так. — И, положив трубку, обратился к Курганову:
— Ну, как жизнь-то, Сергеич? Как там Приозерск?
Курганов пожал плечами:
— Живем заботами осени. Дела на сегодня таковы…
— Погоди о делах. Как Мишук?
— Дома. Доказана полная его невиновность. Правда, все еще в себя никак не придет. Громы и молнии мечет по адресу приозерских стражей порядка.
— И правильно делает, что мечет. Взвалить на парня такое…
— Утешаю его, что это, мол, жизненный урок. Пригодится.
— Ты сейчас повнимательнее с ним. Важно, чтобы глубоко не вошла эта обида, чтобы не через нее на мир-то смотрел.
— Да вроде нет. Парень-то он разумный. Скоро в армию. Готовится.
— Вот это отлично. Это то, что нужно.
Помолчали. Вздохнув, Курганов раскрыл блокнот.
— Ну, а в управлении…
Заградин, однако, с улыбкой прервал его:
— Толковый народ у вас в Приозерье и зубастый.
— Вы имеете в виду заседание парткома?
— И не только его. Прочитал я несколько писем, что пришли из ваших краев в Центральный Комитет партии. От Озерова, Морозова да и многих других. Но вот письмо от Беды тронуло меня особенно, и не только меня. Искреннее, волнующее. Прощается со всеми и в то же время печется о делах партийных.
— А так оно и есть, Павел Васильевич. Похоронили мы Макара Фомича. — И Курганов рассказал о последних днях старого ветерана.
Заградин проговорил с болью:
— Помню я его, хорошо помню. Каких людей партия воспитала… Пусть земля ему будет пухом… — Затем, помолчав, продолжал: — А живым о живом и думать надо. Вот что хочу сообщить тебе, Михаил Сергеевич. На днях в Москве я встретился с некоторыми ответственными товарищами. И должен тебе сказать, что вопросы, которыми мы с тобой обеспокоены, их в не меньшей мере, а даже в большей степени беспокоят, ибо и знают они больше, и ответственность на них лежит большая. Это дает основание думать и даже быть уверенным, что в ближайшее время будем исправлять некоторые поспешные и опрометчивые нововведения. Между прочим, заходила речь и о «Ветлужских зарисовках» в «Земледельце». У всех мнение такое, что очерки тенденциозны, субъективно оценивают положение дел на селе, искаженно трактуют кадровую политику партии.
Курганов медленно, подбирая слова, проговорил:
— Честно признаться, я до отчаяния порой доходил, истязал, допрашивал себя — правы мы или нет?.. И все равно не мог заставить себя думать иначе… Ведь жизнь-то одна, и прожита она вся с партией, в ее рядах, с ее делами и заботами. Только… Ты извини за такой вопрос… Ведь Сам-то, судя по печати, в отъезде. А характер у него знаешь какой.
Заградин ответил не сразу, а после долгого, очень долгого молчания.
Он, как и все в партии, активно, с энтузиазмом поддерживал инициативы Хрущева в первый период его работы на посту Первого секретаря ЦК. Хрущев в то время осуществлял те смелые шаги, которые предпринимала партия по демократизации общественной жизни страны, активизации всех слоев общества. Партия снимала с людей сковывающие путы укоренившихся привычек и норм, веры в готовые истины, порожденные и наложенные на них периодом культа личности Сталина; всячески поддерживала и поощряла все более растущую активность советских людей.