— Заходите, Нина Семеновна, заходите. И мне разрешите иногда звякнуть. Хорошо?
Нине показалось, что говорит он как-то многозначительно.
Придя домой, она долго не могла уснуть. Какое-то смутное чувство тревоги возникло в душе. И причиной его были встречи с Удачиным. В самом деле, почему происходят они? Зачем? Женским инстинктом она чувствовала, что Виктор Викторович неравнодушен к ней. Это было видно по многим еле уловимым деталям — по его минутному смущению при встречах, по повышенной энергичности в ее присутствии. И ей было приятно, что такой человек — видный, авторитетный, которого знал весь район, — как-то меняется от ее взгляда. Но затем радость, уходила, ее отгоняли мысли о семье Виктора Викторовича…
Людмилу Петровну Удачину Нине показали на каком-то собрании в клубе. Скромно одетая, невысокого роста женщина, просто державшаяся с людьми. Нина, когда увидела ее, невольно смутилась, но потом упрекнула себя: «А что мне краснеть и смущаться? Почему?»
В первые месяцы пребывания Нины в Приозерске, когда Удачин звонил и предлагал ей «побродить по улицам», Нина не отказывалась. Она уже успела немного привыкнуть к ласковому, уверенному голосу Виктора Викторовича, к его дружеским советам и заботам. «А что, собственно, особенного? — думала Нина. — Почему бы и не пройтись?» Виктор Викторович вел себя спокойно, дружески. Много спорили, смеялись, обоим было легко.
Но в один из вечеров Виктор Викторович долго говорил о себе, а потом вдруг признался Нине, что она ему самый близкий человек. Говорил взволнованно, горячо, сбивчиво. Чувствовалось, что разговор ему дается не легко.
Потом он обеспокоенно спрашивал, почему она молчит, ничего не отвечает ему, и вновь повторял свою неуверенную, несвязную речь.
Самые противоречивые мысли клубились в голове Нины, смятенные чувства наполняли сердце. «Зачем он это? Почему? Разве я дала повод?» Но затем подумалось по-другому: «А чему ты удивляешься? Ведь ты чувствовала, знала, что так будет, видела приближение этого разговора…»
Но, боже мой, как мало отклика чувствовала она в своем сердце на взволнованные слова Удачина. Сейчас она поняла, что нет у нее ничего к Виктору Викторовичу, ровным счетом ничего. Правда, ее тянуло к нему, чего-то не хватало, когда она отказывалась от встреч. Но то была, видимо, просто общность интересов, чувство товарищества, естественное стремление человека к дружескому слову, общению. Но чувства, взволнованного, трепетного, — его не было. Нине захотелось как-то смягчить ответ, чтобы не обидеть Удачина.
А Виктор Викторович, не поняв ее состояния, продолжал развивать свои мысли.
— Я думаю, Ниночка, ты не из тех, кто живет предрассудками, всего боится, озабочен только тем, что о нем скажут и что подумают знакомые, соседи или сослуживцы. Такие взгляды давно сданы в архив, они остались только в романах классиков.
— Вы что же, за полную свободу нравов?
— Я против того, чтобы советский человек был рабом условностей.
Нина заговорила тихо, задумчиво, как бы вглядываясь в себя.
— Спасибо вам, Виктор Викторович. Большое спасибо за все, но вы для меня — товарищ, друг. И нам не надо больше говорить об этом. Ну зачем все это? Поймите — не надо, честное слово. — Последние фразы Нина произнесла несвязно, глухо, нервно и вдруг заплакала.
Удачин, удивленный, стал ее успокаивать.
— Что с тобой, Нинок? Почему слезы?
А что она могла сказать ему? Она и сама не знала, почему ей так грустно, тоскливо и тяжело. Удачин был раздосадован, удивлен. Человек не очень твердых моральных правил, имевший и мимолетные встречи, и короткие романы, он не думал, что эта худенькая девушка с небрежной челкой каштановых волос прикует его мысли, свяжет волю, заставит думать о ней, и только о ней.
Отказ Нины лишь вначале обескуражил Виктора Викторовича. «Еще не привыкла, да и пересудов боится, — думал он. — Ну, ничего, положимся на время». И он по-прежнему осторожно, но настойчиво искал встреч с Ниной. И даже разговоры, которые время от времени возникали о них в Приозерске, не останавливали его.
Нина, перейдя в райзо, сначала работала в инспекторской группе, но ее тянуло ближе к своей специальности — к пропашным культурам. Вскоре в этом секторе освободилась должность агронома, и она попросилась туда. Вот теперь это было ее любимое дело, и Нина, старательная, трудолюбивая по натуре, стала дотошно, внимательно изучать состояние пропашных в Приозерье.
Несколько недель подряд по вечерам Родникова рылась в архивах райзо, разыскала сводные планы района за десять и пятнадцать лет, просмотрела многие десятки папок с отчетами, актами, докладными записками, проштудировала не одну сотню различных таблиц и сводок. Ей хотелось выяснить, как выглядел посевной клин пропашных в районе за последние годы, как складывалась урожайность — спад наблюдался или рост? Какие сорта картофеля, капусты прижились в колхозах? И вот кропотливая работа подошла к концу. Тысячи прочитанных бумаг, сотни перелистанных пыльных папок, бесконечные вереницы просмотренных цифр — Все уложилось на небольшом ватманском листе. Две линии — черная и зеленая — пересекли клетчатую поверхность листа, стремительно уйдя вниз, по самую низкую клетку. Пропашные культуры медленно, но верно выживались с приозерских полей. Год от года сужался клин, снижались урожаи, земли отвоевывали другие культуры. Картофеля приозерские колхозники несколько лет назад собирали в среднем по сто пятьдесят — сто шестьдесят центнеров с гектара, а сейчас средний урожай по району сто, от силы сто двадцать! Резко снизился также урожай капусты, свеклы, моркови. Поздние сроки сева, случайный семенной материал, небрежная обработка почвы, что создавало полное раздолье сорнякам, — вот это и предопределяло низкие урожаи.
Утром она пошла к Ключареву — заведующему райзо и молча положила на стол свою таблицу. Тот удивился, исподлобья поглядел на молодого агронома.
— Что за картинка?
— Картина, показывающая, как мы из года в год сужаем пропашной клин.
— Ну и что?
— Как что? Колхозы-то беднеют.
— Посевные планы нам спускает, как известно, область. Так что мы с вами, так сказать, сбоку припека, — отрезал он.
— Да что вы такое говорите, товарищ Ключарев? Ведь наше Приозерье всегда славилось картофелем, капустой, луком, морковью. А по картофелю — так нам не было равных. Такие сорта, как «ранняя роза» и «эпрон», лучше нас никто не выращивал. На ранних овощах многие наши колхозы богатели. А вы говорите — область, облзо. Если они не так планируют посевные задания, то это безобразие.
Ключарев удивленно таращил глаза на Нину и молчал. Наивная непримиримость агронома Родниковой буквально лишила его дара речи.
— П-позвольте. А вы-то, собственно, тут при чем? Вам то что за дело до этого? Скажите, какой специалист нашелся. В области сидят люди, не хуже нас с вами понимающие, что к чему.
Нина встала со стула. Чуть прищурясь (это всегда было признаком ее гнева), посмотрела на Ключарева:
— Извините меня, но вы рассуждаете, как чиновник, как бюрократ.
— Что? Как? Вы это кому сказали?
Но Нины уже не было в кабинете.
Она решила не отступать и пошла в райком, к Удачину. Виктор Викторович слушал ее долго, казалось, внимательно, иногда что-то помечал в своем блокноте. А сам пристально глядел на Нину. Девушка решила, что это серьезное внимание к ее словам, к делу, с которым она пришла. Но когда кончила, удивилась, Виктора Викторович вдруг проговорил:
— А вы знаете, Нина, мы решили вас перевести на другую работу.
— Меня? На другую работу? Почему?
— Вчера вечером бюро райкома партии решило рекомендовать вас секретарем райкома комсомола.
— Меня?
— Да, вас.
— Но как же? Почему? Я же агроном. И совсем не знаю комсомольскую работу.
— Как это не знаете? В академии-то вы довольно активно работали в комсомоле. И комсорг курса, и член комитета. Да и у нас вы не последняя фигура в комсомольской организации. Член бюро райкома. Верно ведь?
— Все это так. Но я хочу работать по специальности.
Виктор Викторович встал, подошел к Нине, положил ей руку на плечо. Нина встала, осторожно высвободилась и, чуть отойдя от Удачина, насупленно ждала, что он скажет.
Удачин, стараясь говорить мягче, заметил:
— Мой вам совет: возражения оставьте. Они никого не убедят.
— Да почему никто не спросил моего согласия? Никто даже не поговорил?
— Вот я и говорю. По поручению бюро. Разве этого мало? Ведь работа в райкоме, с молодежью — она же очень тесно связана с селом.
— Хорошо. Я подумаю. А как ваше мнение по этому вопросу? — Нина указала на рулон ватмана.
Удачин развернул таблицу, долго глядел на нее, затем молча вернул Нине.
— Вопрос, конечно, заслуживающий внимания. Но понимаете, боюсь, что несвоевременный. План этого года уже сверстан. Ни семян, ни свободных площадей. Потом как-нибудь подумаем.
Нина аккуратно свернула чертежи, пристально посмотрела на Удачина, чуть заметно улыбнулась:
— Удивительное совпадение мыслей, хоть говорите другими словами.
— У кого? — не поняв, спросил Удачин.
— У вас и Ключарева.
— А разве это плохо?
— Не знаю. Я-то по наивности думала, что помогу вам этим. Думала и думаю сейчас, что пропашные для нашего района — это то звено, за которое надо бы ухватиться.
Удачин выслушал ее, не возражая, а затем, скупо улыбнувшись, проговорил:
— Завтра я жду, Нина Семеновна, ваш ответ о новой работе.
Будучи уже секретарем райкома комсомола, Нина завела разговор о пропашных с Барановым. Баранов слушал Нину молча, терпеливо, не перебивая. Про себя же думал: «Вот есть же люди. То ли по земле они ходят, то ли в облаках витают — не поймешь. Агроном, рассудительная и не глупая, за дела в комсомоле вроде хорошо взялась, а реального понимания жизни нет. Неужели не понимает, что нам не до ее проектов да прожектов? Район хромает на обе ноги, а она в фантазии ударяется». И Баранов так подытожил их разговор: