Не потому, что добрую душу имел Виктор Викторович, а потому, что опыт имел больший, Курганова знал лучше, чем остальные, потому и оказался более правым в своих предположениях.
Прерванные встречей с Удачиным, размышления Курганова вновь вернулись к прежнему направлению.
Предстояло проведение партийных конференций и сессий местных советов в воссозданных районах. Немало осталось нерешенных вопросов с объединением и областных организаций. И все это надо было делать быстро, срочно, безотлагательно, потому что внимания обкома ждали проблемы более важные и неотложные. В ряде колхозов и совхозов обнаружилась острейшая нехватка кормов, слабо шел ремонт сельхозтехники, застряли с вывозкой удобрений…
Курганов тяжко вздохнул от обилия этих докучливых и остро тревожащих мыслей и проговорил, утешая себя:
— Ладно, завтра будем разбираться, что к чему.
По проторенной лыжниками дороге он взобрался на самый высокий гребень холмов — на Бел-камень и, остановившись недалеко от кромки крутого спуска к Славянке, окинул взглядом открывающуюся его взгляду панораму. Ему вспомнилось посещение Бел-камня в далеком пятьдесят третьем году. После пленума райкома они поехали сюда вместе с Заградиным. В туманной мглистой дымке сумерек горели огни лишь правобережных сел и деревень, вся же округа левобережной части была в полной тьме, лишь редкие и тусклые огоньки проглядывались кое-где. Заградин все допытывался, в чем дело.
А объяснялось это просто. Правобережные колхозы жили землей, старательно поднимались на ноги, села же и деревни, расположенные по левому берегу Славянской поймы, с испокон веков тяготели к отхожим промыслам, хозяйство вели ни шатко ни валко, и артели, расположенные здесь, еле сводили концы с концами.
Так было тогда.
Сейчас же яркие пунктиры электрических огней полыхали то тут, то там по всей равнине, вплоть до далекой, еле виднеющейся на горизонте линии Ракитинских лесов. Эти огни ничего не могли сказать случайному посетителю приозерских холмов, но Курганову они говорили о многом. Да, было трудно и тяжко, да не все, далеко не все удалось сделать за эти годы, но ведь кое-что сделано. Среди этих россыпей огней он без труда угадывал и Березовку, и Бугры, и Алешино, и Абрамово, да и многие другие села. И огни — это не просто электрические фонари на улицах, на токах или фермах, а непреложное и очевидное свидетельство иной жизни этих сел и деревень, неуклонного и все нарастающего подъема их достатка. И вместе с постоянной озабоченностью Михаил Сергеевич ощутил некоторую толику радости. Ведь в любых, больших и малых заботах, коими жили приозерцы эти годы, в их бедах и неудачах, в их малых и больших победах была частица и его труда. И эта причастность к обыденным делам приозерцев наполнила существо Курганова какой-то волнующей неуходящей теплотой, он ощутимо почувствовал свою неразрывную органическую связь с этой мерцающей вечерними огнями приозерской землей, с привольно раскинувшимися по берегам Славянки полями, мирно спящими сейчас под пушистым снежным покровом…
Постояв еще немного на взгорье, Курганов стал спускаться вниз.
Мысли его вновь вернулись на прежний круг, настойчиво напоминая о делах, что предстояло решать завтра, послезавтра и потом. И уж не только приозерские поля будут требовать его внимания, сил и забот. Но все равно, даже за немыслимым обилием новых дел, Михаил Сергеевич никогда не забудет эту расцвеченную живительными огнями бескрайнюю равнину, раскинувшуюся по берегам Славянки, до конца своих дней будет помнить поля Приозерья, коим отданы многие годы жизни, отдана часть его сердца.
На нижней смотровой площадке его ждал Бубенцов с машиной. Он ворчал:
— Куда вы пропали, мы же обыскались вас. Елена Петровна волнуется, прогнала меня сюда. Из Ветлужска вам звонили и из Москвы. А вы тут видами любуетесь.
— Эх, сухая душа у тебя, Бубенцов. И за что только тебя Вера полюбила. Удивляюсь.
— Значит, есть все-таки за что, — ответил Костя.
Через минуту-две Курганов, тронув его за плечо, попросил:
— Сослужи, Костя, мне еще одну последнюю службу — отвези завтра в Ветлужск пораньше.
— О чем речь, Михаил Сергеевич.
Рано утром, когда тусклый рассвет еще робко взбирался по серому зимнему небу и лишь над дальними Ракитинскими лесами начинала алеть узкая полоска зари, Курганов уже спешил в Ветлужск. Спешил к новому этапу жизни. Он знал, что впереди нелегкий путь и нелегкие дела, что предстоят радости от сделанного и огорчения от неудач и ошибок. К беспокойной, напряженной жизни спешил Курганов. Правда, к иному он никогда не стремился и не знал, что это такое — спокойная жизнь.
1985