— Хорошо, мы подумаем. Обязательно подумаем.
Больше сказать Родниковой у него так ничего и не нашлось.
Нина решила написать письмо в обком партии. Целую неделю она размышляла, сомневалась. Потом целую неделю писала. Ответа ждала с нетерпением. Ждала неделю, месяц, два. А его все не было.
«Видно, я ничего не понимаю… Или что-то другое. А может, просто затерялось где-нибудь мое послание?»
Но письму, однако, затеряться не дали.
Когда Курганов перед своим отъездом в Приозерск был на беседе у Заградина, тот сказал ему:
— В сельхозотделе подобраны наиболее характерные письма из Приозерского района. Почитай их. Особенно внимательно посмотри письмо агронома Родниковой. Его в архиве недавно нашли. Письмо, по-моему, толковое. Женщина, видимо, хорошо знает район. Статистика у нее за целых двадцать лет. Обязательно прочти и разыщи самого автора.
Нине Родниковой, разумеется, было приятно, что Курганов начал знакомство с ней с этого письма в обком, читал и перечитывал его, был согласен с многими ее мыслями и предложениями.
— Расширение пропашного клина? Правильно. Принимаем. Картофель, капуста, огурцы, помидоры — все надо ввести в права гражданства. Все правильно, и все принимаем. Но этого мало. Нам надо думать о том, чтобы поднять урожаи и зерновых и пропашных. Надо вводить в севооборот кукурузу, чумизу, горох, бобы, осваивать агротехнику. Без нее мы будем топтаться на месте. Имейте в виду, что вам над всеми этими делами придется основательно потрудиться.
— Мне? Почему? Я ведь сейчас на другой работе.
— А я именно об этой работе и говорю. Молодежь, молодежь должна браться за эти дела. С задором. С настоящим комсомольским огоньком.
— Молодежь у нас замечательная.
— Знаю. С такими ребятами, как, например, в Голубеве и Алешине, горы свернуть можно.
— А как же посевной план года? Семена?
— Если будем ждать сложа руки — ничего не будет. Если будем воевать — что-нибудь да отвоюем. Так что давайте воевать. Согласны?
— Конечно, согласна. Я думаю, с такой программой все согласятся.
— Все, говорите? — Курганов выжидающе смотрел на Нину.
— Нет, не все!
— Именно не все. И тем не менее воевать будем. Обязательно будем. И комсомолу первые ряды. Идет?
— Идет, Михаил Сергеевич, — в тон ему, чуть задорно, но с полной серьезностью ответила Родникова и встала со стула.
А потом пошла хлопотная, суматошная, но чертовски интересная жизнь. Курганов никогда ничего не забывал и, раз дав поручение, обязательно спрашивал за него, и спрашивал всерьез, без скидок.
В хлопотах и заботах, в постоянной беготне по Приозерску и в поездках по району Нина стала все реже вспоминать Виктора Викторовича.
Сегодняшняя их встреча на морозной пустынной улице вызвала у Нины какое-то чувство досады. Ей не хотелось, чтобы Удачин заходил к ней, но она не сочла себя вправе отказать ему в этом.
— Вот что я тебе скажу, дорогая Нина Семеновна, не нравится мне твой вид. Не нравится.
— Чем же?
— Скучная, грустная, бледная. И мы должны из этого сделать выводы. Должны тебя развеселить.
— Да нет, вы ошибаетесь, Виктор Викторович. Честное слово, ошибаетесь.
— Удачин, между прочим, ошибается довольно редко. Прошу это иметь в виду. — И с этими словами достал из кармана куртки бутылку портвейна.
Нина села ближе к печке, грела руки в волнах теплого воздуха, задумчиво смотрела в трепещущее пламя. Да, встреча с Удачиным ее почему-то расстроила. Это было странно. Ведь еще недавно ее тянуло к нему, их прогулки по вечерним улицам Приозерска были приятны, волновали. Она чувствовала тогда себя как-то спокойно, уверенно и немного приподнято. Было и еще одно чувство — гордость. «Смотри, Нинка, Удачин и тот перед тобой не устоял», — думала она иногда. Но теперь все было иначе. Правда, Нина и сейчас еще испытывала перед Удачиным чувство какой-то робости, и сегодня, когда вошли в эту комнату и Виктор Викторович взял ее руки в свои, у Нины чуть дрогнуло сердце, приятное волнение прошло по телу. Но длилось это одно мгновение. Эти ощущения вновь сменило какое-то беспокойное чувство. Она поймала себя на мысли о том, что было бы лучше, если бы Виктор Викторович ушел.
Нина, с трудом оторвавшись от своих мыслей, проговорила:
— Будем чаевничать?
— Ну нет, дорогая Нина Семеновна, не только чаю, а и вина выпьем. А что? Разве мы не имеем права выпить хоть раз?
Нина пожала плечами. Она была смущена и не знала, как вести себя. Чувствуя, что веселость гостя наигранная, что смутно у него на душе, она не хотела оскорбить его слишком явной холодностью, оттолкнуть подчеркнутым безразличием. Что-то мешало, а что, она и сама не понимала. Мысли от волнения немножко путались.
— За что же мы выпьем? — все так же бодрясь, спросил Удачин. — Давайте знаете за что? За испорченные автобусы и за неисправные дороги. Ведь если бы дорога к Приозерью была тогда хорошая, то не сломался бы автобус и не высадил бы пассажиров. А раз так, то я не встретил бы в один из осенних дней Нину Семеновну Родникову. Вот так.
— Ну, велика беда. Не встретили бы на шоссе — так увиделись бы в Приозерске или в колхозах.
— Колхозов много, агрономов тоже не мало. И в жизни так легко могли бы разминуться… А потом, ведь не каждая встреча входит в душу, — сказал Удачин, в упор глядя на Нину.
Видя, что Нина лишь притронулась к рюмке, Удачин шумно запротестовал:
— Ну, нет, так дело не пойдет. Прошу, прошу. И даже просто-напросто обязываю. В порядке партийной дисциплины.
Выпив еще две или три рюмки, Удачин помрачнел, вдруг потерял интерес ко всяким другим темам разговора, кроме как о Курганове. Видимо, очень больно ранил этого человека приезд Михаила Сергеевича в Приозерье.
— Чем же все-таки покорил вас, Нина Семеновна, Курганов? Чем? — вновь уже в который раз спрашивал Удачин.
— Ну, слово «покорил» не подходит. А руководитель, по-моему, это настоящий.
Удачина глубоко уязвили эти слова Нины о Курганове.
— А мне он не нравится. — Виктор Викторович задумчиво и мрачно смотрел на струйку пара, бегущую из конфорки, вертел на скатерти рюмку с портвейном. — Не нравится, и все. Уж очень рьяно берется за все, очень самоуверенно. Без сомнений, без раздумий. И главное — все на эффект, на впечатление бьет. Красуется, как павлин. Экскурсия на Бел-камень, походы по магазинам, по школам… За большую фигуру себя выдает. В вождя играет… Говорит-то, слышала, как? Можно подумать, что только истины изрекает.
— Да что вы, Виктор Викторович! Я слышала и видела, как он говорит с людьми. Какая там игра в кого-то. Я думаю, он и в мыслях этого не имеет. По-моему, вы просто не объективны и рассержены.
— Хотите сказать, что обида глаза застлала?
— Во всяком случае, Курганов не такой.
— Не знаю, не знаю. Поглядим — увидим, — глухо согласился Удачин и замолчал.
Потом он поднял голову и долго-долго смотрел на Нину. В желтоватом отблеске света бронзовели волнистые пряди волос, тяжелые пушистые ресницы чуть прикрывали серые задумчивые глаза, голубая кофточка плотно обтягивала грудь.
«Опять я в свои районные дрязги ударился, — подумал Удачин. — Очень ей это нужно». Он выпил еще и настойчиво угощал Нину. Она выпила тоже. Вино ей понравилось. Выпила еще. Терпкий сладковатый вкус долго еще стоял у нее во рту, а все тело наполнилось ощущением какого-то легкого воздушного тепла.
Потом Удачин пел под гитару. И хоть голос у него был не ахти какой, пел он с чувством, душевно. И песни помнил хорошие, волнующие.
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты говорила, что не забудешь
Теплых и ласковых встреч…
Нина тоже подпевала тихо, вполголоса. Ее смутное, тревожное настроение рассеялось, на сердце было спокойно и даже весело. Может, от двух или трех рюмок портвейна, может, от оранжево-желтого трепетного огня в печке, может, от таких наивных, но удивительно волнующих слов песни…
— А вы, оказывается, хорошо поете, душевно. Я и не знала.
— А вы многого не знаете, Нина Семеновна.
— Например?
Удачин положил гитару на стулья около окна, сел совсем рядом с Ниной и после длительной паузы ответил:
— Не знаешь, например, что мне очень трудно без тебя. Понимаешь, очень трудно… Люблю я тебя, понимаешь, люблю. Тянет меня к тебе так, что справиться, совладать с собой никак не могу. С женой говорю — тебя вижу, смотрю на улицу, идет какая-нибудь дивчина, а мне ты кажешься, во сне тоже только ты грезишься. В общем, взяла ты в плен Удачина, да и все тут. Хоть казни, хоть милуй.
Говорил Удачин горячо, глухо, торопливо. Нина вспомнила такой же его сбивчивый, взволнованный разговор, который произошел несколько месяцев назад. Ей сделалось почему-то неловко за свою холодность к Виктору Викторовичу. «Может, действительно мучается, а я с ним как снежная королева. Ну, а что же делать? Ведь нет же в сердце ничего. Ну, ничего, кроме какого-то грустного чувства сожаления». О чем? Она и сама этого не знала. Нина задумалась, хотела высвободить свои руки из рук Виктора Викторовича, но не сделала этого.
А Удачин волновался все больше, говорил все торопливей и горячей. Он уж и сам верил в то, что говорил.
Когда руки Нины после робкой попытки высвободиться доверчиво остались в его руках, Виктор Викторович торопливо и крепко обнял ее, умоляюще хрипло зашептал:
— Нина, Ниночка, Нинок, дорогая моя… — Он жарко дышал ей в лицо, жадно ловил ее губы, а руки торопливо, лихорадочно, но привычно рыскали по упругому телу.
Нина отворачивала от него пылающее лицо, тщетно отталкивала мягкие сноровистые руки.
— Вы с ума сошли, оставьте меня, что вы делаете?!
Но Удачин уже ничего не видел и ничего не слышал… Он лишь бессвязно повторял одно и то же:
— Я останусь здесь… С тобой останусь…
…Потом он, отойдя к окну, курил долго, жадно, глубоко затягиваясь. Через некоторое время, услышав глухие всхлипывания Нины, заговорил: