— А теперь объясните-ка, что это вы за подарок мне прислали?
«Может, поросята не понравились? — мелькнула вдруг у Корягина мысль. — Так это же легко поправить…»
— А что, Михаил Сергеевич, не потрафили?
— Да, да. Именно не потрафили. Всю ночь думал, а так и не догадался, за какие заслуги наградили?
— За будущие дела, Михаил Сергеевич. От всей души. От всей колхозной общественности.
— Так, так.
— Ну да. А как же? Не имей сто рублей, как говорится…
Корягин несколько успокоился и опрометчиво перешел на шутливо-игривый тон. Курганов со вздохом и плохо скрытым презрением вдруг произнес:
— Да, видимо, правду мне говорили, что вы в махинациях увязли, как паук в тенетах. Приезжайте-ка в райком…
Услышав эти слова, Корягин вдруг немощно, болезненно пробормотал:
— Болен я, Михаил Сергеевич. Болен.
— Что с вами?
— Ни дохнуть, ни охнуть. Радикулит проклятый. Замучился.
— Ну что же? Приедете, как выздоровеете.
— Есть, товарищ секретарь.
Курганов, не попрощавшись, положил трубку и вызвал Костю.
— Вы Корягина видели?
— А как же? Все сделано, как было приказано.
— Он что, больной?
— Кто? Корягин? — удивился Костя. — Как жеребчик, вокруг меня бегал. Все выспрашивал — отчего да почему вам поросята не понравились. Был вполне здоров.
…Курганов, как это всегда бывало с ним, нащупав что-то большое и важное, проникся нервно-возбужденным настроением.
Весь этот и следующий день он занимался только этим делом, но ясности, однако, не прибавилось. В райкоме все считали, что с соблюдением Устава сельхозартели порядок наведен. В райзо были уверены, что все, что было взято в колхозах, — возвращено. И даже показали Курганову официальный отчет, что посылали в область. Выглядел он солидно, убедительно. Каких-либо новых данных не имелось. Прокурор района, Никодимов, даже удивился:
— У нас никаких сигналов нет, товарищ Курганов. А раз нет криминала, сами понимаете — вмешиваться прокуратуре нельзя.
Курганов позвонил в редакцию газеты. К телефону долго никто не подходил, затем раздался недовольный голос:
— Что нужно?
— А кто у телефона? — поинтересовался Курганов.
— У телефона Олег Звонов.
— А кто это — Олег Звонов?
— Ну, товарищ, если вы не знаете, кто Олег Звонов, то нам говорить трудно.
Курганов невозмутимо ответил:
— Давайте все-таки попробуем. Моя фамилия Курганов. Я секретарь райкома партии.
Олег, будто мяч, подскочил с кресла, где до этого сидел развалясь, и скороговоркой застрочил:
— Слушаю вас, товарищ Курганов. Внимательно слушаю ваши указания.
— Тогда просьба к вам: подберите все письма и материалы, какие есть в редакции, о нарушителях колхозного устава… О любителях колхозной свинины, гусятины, колхозных кур, уток и прочей живности…
Олег Звонов, а по паспорту Иван Морковин, — был глубоко убежден, что давным-давно перерос районный масштаб. Он был высок ростом, худ, носил длинные, под «служителя муз» волосы. На лице постоянная томность, скука, этакая снисходительность ко всему, что двигалось, ходило, существовало вокруг него. Весь его вид как бы говорил: «Раз вы хотите, чтобы я жил на этой грешной планете, раз мир не может обойтись без Олега Звонова, я, так и быть, выполню эту обязанность, но понять меня, понять — это, знаете ли, вряд ли удастся…» При этом его зеленые с коричневыми крапинками глаза утомленно щурились, редкие, но старательно подбритые усы под хрящеватым носом скорбно опускались вниз. Олега тянуло к «руководящим», как муху на мед. Он всеми силами старался быть там, где бывали Баранов или Удачин.
Вот и теперь, получив такое ответственное задание от самого первого секретаря, Звонов не пощадил ни своего нового костюма, ни умопомрачительной рубашки (сегодня он собирался на танцы).
Чихая от пыли, он лихорадочно перебирал папки, гремел дверками шкафов и ящиками столов, свалил две чернильницы, но скоро уже шагал по коридору к Курганову, неся под мышкой толстую папку писем, гранок, оттисков, сверстанных полос.
— Олег Звонов явился с материалами согласно вашему указанию.
Курганов, взяв из рук Олега пухлую папку, сначала читал спокойно, потом лицо его медленно начало розоветь, а скоро Михаил Сергеевич встал и взволнованно зашагал по кабинету, не выпуская из рук какого-то листка.
— Скажите, какова судьба вот этого письма?
— Какого, товарищ секретарь?
— Из Бугров. Тут речь идет о поросятах и о птице.
— Мы получили ответ из райзо, что меры приняты.
— Какие меры? Поросята-то где?
— Поросята? Не знаю, право. Но ответ мы получили.
— Ответ-то вы получили, а поросята где? Преобразованы в отбивные или хрюкают у кого-нибудь на даче? Нет, это невероятно, просто невероятно. — Курганов помолчал и затем, взяв из папки следующее письмо, продолжал: — А вот здесь речь идет о целом стаде уток и гусей. Из колхоза имени Чапаева пишут. Пошло стадо утром на озеро. Скоро туда же двинулась легковая машина и полуторка. А вечером домой стадо вернулось наполовину меньшим. Это уже просто грабеж.
Олег пожал плечами.
— Может, охотники за диких приняли?
— Спокойствия вам, я гляжу, не занимать. Вы растили когда-нибудь птицу? Знаете, что это такое?
— Нет, конечно, не растил. Но как журналист, разумеется, сталкивался. Ну там с курями, утками.
— Вот оно и видно, что только сталкивались. И, наверное, больше всего за обеденным столом. Вырастили бы сами сотню-другую этих самых курей, тогда бы знали, что это такое.
— Это вы правильно заметили. Я очеркист, литератор. И курей, конечно, не растил. Но мнение свое, конечно, имею. И по этим проблемам в том числе. И очень хорошо, что у нас приняты очистительные, так сказать, радикальные меры…
Курганов вопросительно посмотрел на Звонова. Тот ни на секунду: не отвел взгляда и, видя, что Курганов заинтересовался его словами, продолжал:
— Можно к вам, товарищ Курганов, обратиться с просьбой?
— С просьбой? Пожалуйста. В чем дело?
— Когда будете выезжать в район, прихватывайте меня.
— А что, разве в редакции нет транспорта?
— Есть, но желал бы сопутствовать лично…
— Сопутствовать? Чепуха какая. — Писать надо вот о чем, товарищ литератор, — и Курганов приподнял и обратно положил на стол пухлую редакционную папку.
— Понимаю, — торопливо согласился Олег. — Мы сделаем выводы. Обязательно. Я передам все полученные указания ответственному редактору.
Курганов вновь посмотрел на Звонова. «Может, паясничает? Шута разыгрывает?» Но нет, Звонов говорил с полной серьезностью.
Беседа с районными работниками как будто успокоила Курганова, прочитав же письма, что принес ему Звонов, Михаил Сергеевич встревожился еще больше.
На следующий день в райком было приглашено человек двадцать руководящих работников района. Причина вызова не была сообщена, и в приемной приглашенные оживленно переговаривались между собой. В кабинете у Курганова в это время сидели Удачин и Мякотин. Здесь, судя по возбужденным лицам, разговор шел горячий.
— Что же у нас делается? Оказывается, кое-кто по-прежнему пасется у колхозного добра. Ну, стали осторожнее, тащат не так нагло и открыто, но ведь тащат. В райзо полное спокойствие, суют мне благополучную сводку под нос, прокурор заявляет, что он не видит криминала, редакция все сигналы под спуд кладет. А мы? Что же райком? Объясните вы мне, бога ради, почему у нас такое спокойствие? — Помолчав, Курганов продолжал: — Вы думаете, случайно нам поросят подбросили? Нет. Значит, у товарища Корягина совесть не чиста, вот он и хотел связать нам руки: куда, мол, они денутся, раз сами у колхозного пирога поживились? Нам надо сделать так, чтобы все — понимаете? — все поняли: тот, кто обирает колхоз, — наш враг. Да, да. Самый настоящий враг, с которым надо бороться.
— А что делать с поросятами? — спросил Мякотин.
— А вы разве их не отправили обратно?
— Нет, пока нет.
— Вернуть немедленно. Я не понимаю, почему вы не сделали этого раньше.
— Мы не придали этим хрюшкам столь важного политического значения, — с сарказмом ответил Удачин. Курганов поднял на него глаза, спокойно заметил:
— И зря не придали. — Затем суховато проговорил: — Я пригласил группу актива. Надо проверить; что делается в колхозах. Пусть основательно посмотрят, разберутся.
Удачин и Мякотин молчали.
Это совещание уполномоченных райкома было на редкость коротким. Курганов говорил резко, озабоченно.
— Задача ваша, товарищи, вот какая. Надо внимательнейшим образом посмотреть, как выполняется решение Центрального Комитета партии и Совета Министров о соблюдении колхозного устава. У нас имеются сведения, что выполняется оно в некоторых колхозах плохо. Есть еще, оказывается, деятели, которые любят колхозную свининку, любят уточек, и гусей, и другую живность. Этих гастрономов мы должны найти. Найти и разоблачить.
В наступившей тишине раздался голос Озерова:
— Товарищ Курганов, а как быть тем товарищам, которые сами любят поросятинку с хренком? Которые сами кое-что имеют из колхозной живности? Как им-то ехать с таким заданием в колхозы?
— Отвечу на ваш вопрос, товарищ Озеров. Партия предупредила всех — не трогайте колхозное добро. И дала возможность исправить допущенные ошибки. Кто этого не сделал, пусть сделает сейчас, пока еще не поздно. Ну, а упрямым мы напомним, что такое партийная дисциплина…
После совещания в кабинет Удачина зашли Мякотин, Никодимов и еще несколько районных работников. Все молчали. Удачин зло спросил:
— Ну что молчите? Говорите, зачем пришли.
— Посоветоваться надо, Виктор Викторович. Дело-то ведь не шуточное, — озабоченно проговорил Никодимов, худой, высокий, с вечно хмурым лицом.
— Да, шутки кончились, — съязвил Удачин.
— Вот дома шуму будет, если возвращать скотину придется, — протяжно произнес Мякотин. — Не приведи боже…
— Круто берет товарищ Курганов, ничего не скажешь. Как бы не поскользнулся… — Удачин проговорил это ни на кого не глядя, отвечая каким-то своим мыслям.